Книга: Новейшие археозоологические исследования в России: К столетию со дня рождения В.И. Цалкина

А. А. Формозов Вспоминая В. И. Цалкина

А. А. Формозов

Вспоминая В. И. Цалкина

Вениамин Иосифович Цапкин стал сотрудником Института истории материальной культуры АН СССР (ИИМК) в 1946 г. Ему было 43 года, и он прошел большой жизненный путь. После окончания университета (1928) служил в Московской сельскохозяйственной академии им. К.А.Тимирязева, в Институте морского рыбного хозяйства и океанографии, в Московском зоопарке, Зоологическом музее и на Биофаке МГУ. К 1946 г. он опубликовал более 20 статей по биологии млекопитающих, пользовался авторитетом у коллег, завершал уже докторскую диссертацию «Горные бараны Европы и Азии» (защищена в 1947 г., издана в 1951 г.). Парнокопытными Цапкин занимался до конца своих дней, выпустил еще ряд чисто зоологических работ по этой группе животных, в том числе монографию «Олени СССР» (1947, совместно с В. Г. Гептнером), и до 1950 г. оставался сотрудником МГУ. Но с полной уверенностью можно сказать, что именно в ИИМК — ИА за последнюю четверть века своей жизни В. И. Цалкин внес наиболее весомый вклад в науку.

В этом были и элемент случайности и глубокая закономерность. Случайность заключалась в том, что на службу в ИИМК Цалкин пошел ради приработка. Только что окончилась Отечественная война. Люди жили очень трудно. Совместительство позволяло несколько улучшить свое материальное положение. Вениамин Иосифович женился на Нине Юрьевне Соколовой (1916–1995), дочери известного фольклориста Ю. М. Соколова. Она закончила Биофак МГУ в 1939 г. по кафедре биологии беспозвоночных, была ученицей акад. Л. А. Зенкевича и ближайшей сотрудницей проф. Я. А. Бирштейна. В 1979 г. уже после смерти мужа защитила докторскую диссертацию и работала в МГУ до конца своих дней. Это была обаятельная женщина — миниатюрная хрупкая блондинка с большими выразительными глазами. Вениамин Иосифович был очень привязан к своей семье, жене и маленькой дочери Шуре.

Закономерность заключалась в том, что разработка проблем палеозоологии в СССР давно назрела. Возникла эта область знания в середине XIX в. после исследований И. Стеенструпом костных остатков из кьеккенмеддингов в Дании и Л. Рютимейером — фауны из свайных построек Швейцарии. В России новое научное направление получило успешное развитие в капитальном труде А. А. Иностранцева «Доисторический человек каменного века побережья Ладожского озера» (1882). В подготовке этой книги участвовали ведущие наши естествоиспытатели. Кости рыб из неолитических отложений описал К. Ф. Кесслер, кости птиц — М. Н. Богданов, кости собаки — Д. Н. Анучин а других млекопитающих — сам А. А. Иностранцев. Дальнейшего развития этот удачный опыт не получил. Виной тому консерватизм археологов. Сплошь и рядом они бросали костные остатки на месте раскопок, в лучшем случае определяли их сами на глазок. Только в 1899 г. Императорская археологическая комиссия при выдаче открытых листов стала рекомендовать раскопщикам не выбрасывать кости людей и животных, а привозить их в Петербург на определение.

Мало изменилась ситуация и после революции. До 1940-х гг. раскопки в стране были невелики по объему. Небольшие коллекции костей так или иначе пристраивали на определение то к палеонтологам В. И. Громову и В. И. Громовой, то к зоологу А. Н. Формозову, то еще к кому-нибудь. Зачастую определения давали сами археологи, а то и оставляли кости неразобранными на месте раскопок. Если мы возьмем библиографию «Советская археологическая литература 1918–1940 гг.», то обнаружим, что раздел о естественно-научных методах в археологии содержит около ста названий, включая популярные очерки о происхождении домашних животных и растений, статьи по палеоботанике, пыльцевому анализу и т. д. Для огромной страны со множеством археологических памятников это ничтожно мало.

Ситуацию надо было переломить. После конца Отечественной войны раскопки разворачивались все шире. Нужен был квалифицированный специалист-биолог, готовый взять на себя разбор и изучение остеологических материалов из раскопок. И приглашение на эту роль Цалкина оказалось очень удачным. При работе над своей докторской диссертацией он промерил более 1200 черепов горных баранов из музейных коллекций, приобретя опыт работы с остеологическим материалом. Цалкин был не эколог, не зоогеограф, а морфолог, систематик. Он отличался большим трудолюбием, добросовестностью. Пригласил Цалкина в ИИМК заведующий лабораторией института М. В. Воеводский, не без консультаций с А. Н. Формозовым (Цалкин и Формозов были земляками, нижегородцами, знали друг друга с 1920-х гг.).

Вениамин Иосифович взялся за дело сразу же. Уже в 1946 г. он разобрал, описал и опубликовал костные остатки из раскопок А.Л. Монгайта в Старой Рязани. В дальнейшем увидело свет до пятидесяти его публикаций такого же плана. Среди них книги «К истории животноводства и охоты в Восточной Европе» [МИА. 1962. № 107], «Древнее животноводство племен Восточной Европы и Средней Азии» [МИА. 1966. № 135], «Древнейшие домашние животные Восточной Европы» [М. 1970]. Археологи знают и статьи Цалкина в КСИИМК, СА, МИА, но надо помнить, что большая часть (около 20) сообщений об остеологических коллекциях из раскопок издана не в археологической периодике, а в «Бюллетене Московского общества испытателей природы, отдел биологический».

Сотни тысяч костей прошло за четверть века через руки Вениамина Иосифовича, сплошь и рядом не отмытых от раскопочной земли. Лаборантов не было. Все эти горы костей надо было разобрать, разложить по лоткам отдельно остатки каждого вида, составить статистические таблицы, отмыть и очистить наиболее выразительные образцы, сделать множество промеров. В своем маленьком кабинете на первом этаже здания на ул. Дм. Ульянова или в разборочной, в цокольном этаже ученый сидел целыми днями. На фоне многих наших археологов, любивших полевую работу, но тяготившихся разборкой коллекций, трудолюбие Цалкина вызывало глубокое уважение, желание подражать. Однако отношение археологов к палеозоологии было очень разным, в чем я убедился, когда в 1963 г. посетил раскопки поселения I тысячелетия до н. э. Кучук-тепе в Узбекистане. У подножия холма я увидел груду костей и спросил руководителя раскопок Л. И. Альбаума, что он собирается с ними делать. «В конце сезона засыплем землей», — ответил он. Я стал убеждать его прислать кости в Москву, договорился с Цалкиным, что он проведет их исследование, сообщил об этом Альбауму, но кости так и не были присланы.

Первоначально Вениамин Иосифович надеялся на то, что коллекции из раскопок позволят обогатить наши знания о былом распространении диких животных. Кое что, действительно, обнаружилось. Раскопки Неаполя Скифского дали кости бобра, дикого кабана, кулана, сайгака — ныне в Крыму полностью исчезнувших. В Гродно костей диких животных было больше, чем домашних — 57 %. Это свидетельство об охоте хозяев феодального замка. Выявились материалы, важные также и для истории зубра. Но в основном на определение поступали кости из поздних памятников, особенно из древнерусских городов (Новгород, Псков, Старая Рязань, Старая Ладога, Москва). Неолитом занимались считанные единицы археологов, да и кости в неолитических слоях обычно плохо сохраняются. Материалы же из поселений эпохи бронзы, городищ раннего железного века и из средневековых памятников состояли почти целиком из остатков крупного и мелкого рогатого скота, лошади и свиньи. Районы, откуда Цалкин получал материал для обработки, это прежде всего Центральная Россия, Украина, Молдавия, Поволжье, Северный Кавказ. Коллекции из Прибалтики, Сибири, Средней Азии доходили до Москвы реже, хотя Цалкин обработал костный материал из раскопок в Хорезме, писал о лошадях из Курганов Алтая.

При такой ситуации нужно было решить, что же делать дальше — ограничиться только формальным определением видов, составлением их кратких списков для археологов (что многих вполне устраивало), или в сущности освоить новую специальность, занявшись изучением пород древнего скота. Вениамин Иосифович пошел по второму пути и сделал много ценного для изучения истории скотоводства в нашей стране.

Динамику развития скотоводства и изменения морфологических особенностей скота Цалкин рассматривал в связи с эволюцией природной среды на той или иной территории. Сложнее обстояло дело со стыковкой выводов биолога и построениями археологов. Большинство археологов реконструировало хозяйство древних людей по собственному разумению, лишь заглядывая в заключения предоставленные зоологами, а то и без этого.

Тяжелая обстановка, сложившаяся в советской биологии после пресловутой сессии ВАСХНИЛ 1948 г., вынудила Вениамина Иосифовича покинуть Зоологический музей и Биофак МГУ. В 1950–1970 гг. ИИМК — ИА АН СССР стал единственным местом его работы. Он знал всех наших археологов 1940-1960-х гг., с кем-то подружился (особенно с А. Л. Монгайтом), кого-то уважал (Б. Л. Гракова, В. Д. Блаватского, Н. Н. Воронина), кого-то отвергал. Помню его слова об одном известном археологе, которого часто называли землепроходцем: «Он скорее землепроходимец». О другом видном археологе говорил: «Имярек всегда работает на аудиторию. С разбойниками — он разбойник, а с честными людьми — пречестный человек». Юмор, переходивший в сарказм, был очень свойствен Вениамину Иосифовичу. Но даже с людьми, ему чуждыми и антипатичными, он неизменно держался вежливо, корректно.

Он посмеивался над тем, как археологи неграмотно пользуются биологической терминологией, над словами Е. Ю. Кричевского: «Животные разных пород: коровы, свиньи, лошади», над пристрастием археологов к выражению «ареал распространения» (что равносильно «масляному маслу»). В целом принятый тогда у археологов подход к науке казался ему — человеку, воспитанному в биологическом мире, приверженцу твердо доказанных фактов, системного мышления — легковесным, дурной беллетристикой, а не подлинной наукой.

А. Л. Монгайт и я внушали Вениамину Иосифовичу, что мы ждем от его трудов не только заключений зоолога, но и критики построений археологов о характере хозяйства древних людей. Он долго от этого уклонялся — конфликтов хватало и в биологической сфере.

Первый же опыт, в который я его втянул, оставил неприятный осадок. Еще до войны Д. А. Крайнов раскопал пещерный навес Таш-аир под Бахчисараем — памятник, вполне обычный для мезолита и неолита Крыма, содержащий пачку малонасыщенных культурных слоев. Крайнов увидел тут нечто иное. Слои охватывают, якобы, огромный период — от мадлена до неолита, а находки в них доказывают зарождение скотоводства в конце палеолита и полное развитие его в мезолите. Основывался этот сенсационный вывод на определении костей из навеса, проведенном другом Крайнова Н. А. Сугробовым, по образованию археологом, а отнюдь не зоологом.

На заседании сектора неолита и бронзового века я возражал против публикации работы Крайнова без проверки определений костей Цалкиным. Заведующий сектором С. В. Киселев со мной согласился. Но Крайнова поддержал тогда A. Я. Брюсов, позволивший себе сказать публично, что Сугробов погиб на фронте, а Цалкин, отсиживавшийся в Ашхабаде, оплевывает светлую память героя. Вениамин Иосифович смотреть кости из Таш-аира отказался.

В итоге остеологический материал все же пришлось переопределить B. И. Громовой и ее ученице Е. Л. Дмитриевой. Как и следовало ожидать, определения Сугробова оказались ошибочными. Кости домашних животных были только в слоях с керамикой. Ю. Г. Колосов убедительно показал, что основные слои Таш-аира — позднемезолитические, палеолита там нет. Но Крайнов повторил свои прежние выводы в опубликованной книге, и кое-кто (например, В. М. Массон) ссылается на эти недобросовестные выводы как на святую истину.

Этот эпизод ухудшил положение Цалкина в институте. С. В. Киселев ввел его после защиты докторской диссертации в состав Ученого совета. Новый руководитель института Б. А. Рыбаков вывел его оттуда. При огромном объеме работы с остеологическими коллекциями зоологу нужен был лаборант. Долго этот вопрос не могли решить. Потом появился Борис Сушко, но вскоре его уволили за чтение недозволенной литературы. Только за два года до смерти Цалкина в штат института была взята В. П. Данильченко.

Мое желание как-то соотнести палеозоологические наблюдения с построениями археологов в конце концов осуществилось. Я был редактором последней книги Цалкина «Древнейшие домашние животные Восточной Европы» и настоял на том, чтобы, говоря об остеологических материалах из трипольских, майкопских и других памятников IV–III тысячелетий до н. э., автор остановился и на реконструкции хозяйства людей, живших на этих поселениях, согласно работам археологов.

Так вспоминается треть столетия спустя деятельность В. И. Цалкина в Институте археологии. Он играл важную роль в жизни нашего института и оставил большой след в развитии палеозоологии. Но главным для него всегда была ситуация в биологическом мире. Более тридцати лет он был тесно связан с Московским обществом испытателей природы. Основанное в 1803 г. и уцелевшее при закрытии большевиками подобных организаций это Общество в 1930-1960-х гг. превратилось в очень важный объединяющий центр для зоологов и ботаников Москвы, где тогда не было академических институтов биологического профиля. Член МОИП с 1938 г. Цалкин был активнейшим его деятелем.

Когда президентом Общества стал учитель его жены Л. А. Зенкевич, в 1953 г. Цалкина назначили заместителем редактора журнала «Бюллетень МОИП, отдел биологический». С 1966 г. он — вице-президент МОИП. В 1955–1967 гг. Общество возглавлял акад. В. Н. Сукачев. Вместе с ним Цалкин развернул борьбу за возрождение подлинной биологии в СССР, печатал статьи гонимых Лысенко ученых и по мере возможности критику псевдонаучных упражнений лысенковцев.

Наши «шестидесятники» шли двумя путями, условно говоря, солженицынским и сахаровским. Первый предполагал неучастие в официальной жизни страны, второй — использование всех легальных возможностей во благо человека и культуры. Цалкин разделял сахаровскую позицию.

После смерти Сталина было позволено вынести на страницы журналов научные дискуссии. «Бюллетень МОИП» воспользовался этим и начал атаку на рассуждения Лысенко о виде в биологии, утверждавшего, что рожь может породить овес, а пеночка — кукушку. Надзиравшие за наукой чиновники ЦК КПСС забеспокоились и вызвали редколлегию журнала для проработки: почему де журнал печатает статьи одних «консерваторов от биологии», игнорируя «передовых ученых». Цалкин посетил всех видных лысенковцев, предлагая им выступить. Все отказались. Ведь сказать-то им было нечего. Тогда в «Бюллетене» просто перепечатали бредовую статью Лысенко «Вид» из Большой советской энциклопедии.

Замечу, что отнимавшая массу времени и сил, душевных и физических, работа в МОИП велась, что называется, «на общественных началах», т. е. никак не оплачивалась.

Закат лысенковщины после падения поддерживавшего это направление Хрущева окрылил Вениамина Иосифовича. Он покупал в огромном числе экземпляров и раздавал всем знакомым издания, где рассказывалось о трагедии советской биологии. Но вдруг все публикации на эту тему прекратились. Большинство соратников Лысенко сохранило свои позиции. Это было огромным разочарованием.

Другим тяжелым для Вениамина Иосифовича переживанием стал разлад с любимой дочерью. Она окончила Биофак МГУ и аспирантуру, успешно защитила кандидатскую диссертацию, начала работать в том же направлении, что и ее мать, но в 1960-х гг. решила уехать из СССР. Отец был категорически против. Александра Вениаминовна ушла с работы еще при его жизни, а уехала вскоре после его смерти. Сейчас голос Александры Финкельштейн часто можно услышать по радиостанции «Свобода» из Праги, где она дает обзор прессы.

Переживания подорвали здоровье Цалкина. Он через силу занимался привычным делом и в ИА и в МОИП, но болезнь одолела. В конце 1969 г. я привез ему в академическую больницу макет обложки его книги «Древнейшие домашние животные Восточной Европы» и едва узнал в исхудавшем желтого цвета человеке с замутненным сознанием всегда элегантного и остроумного Цалкина. Он умер 10 марта 1970 г.

The main stages of V. I. Tzalkin's science way as a morphologist as an arhaezoologist is represented in the form of private memorials. The role of this brilliant researcher in Russian archaeology, his analytic and public person talent is showed in the article. Some difficulties and questions, arising in his study of fundamental problems of origin and histoiy of animal breeding are considered there. Some results of these investigations are published in such scientific works as «To the history of animal breeding and hunting in East Europe» [1962], «Ancient animal breeding of East Europe and Middle Asia tribes» [1966], «Ancient domestic animals of East Europe» [1970] и so on.