Книга: Занимательная ботаника

Рассказ из детских воспоминаний

Рассказ из детских воспоминаний

Если бы я хотел озадачить читателя, я мог бы дать этому рассказику интригующее заглавие: «Как я чуть не отравил Евгения Онегина».

Дело было ранней весной моей жизни и ранней весной года, может быть, последней безоблачно счастливой весной, когда слово «экзамены» было знакомо мне только понаслышке. После потянулся длинный ряд весен, когда либо меня экзаменовали, либо я экзаменовал. И то и другое заслоняло веселый блеск весеннего солнца и разлучало меня с нежными весенними цветами. Но в ту весну, о которой сейчас вспоминаешь, я знал только, что в ожидании каких-то страшных экзаменов сидят до июня в Москве, в гимназии мои старшие братья, что перед экзаменами выбрался отец мой денька на два из Москвы, чтобы подышать чистым воздухом и поискать первых весенних цветов.

Мне тоскливо без братьев; но у меня есть добрый любимый товарищ. Он лишь немногим старше меня, но сильней, умней и много богаче всяческой опытностью; поэтому он — не только мой друг, но и наставник и покровитель. Отношения между нами — самые приятельские; я его зову «Евгешка», он меня «Санька». Старшие в нашей семье любили способного крестьянского мальчика, которого прозвали «Евгением Онегиным». В действительности его фамилия — Телегин, но это считается достаточным созвучием с фамилией пушкинского героя.

Рис. 41. Галочьи яйца.

Мы с Евгешкой только что выполнили важное, весьма для нас увлекательное поручение: в соседской бане мы выгребли из печной трубы галочье гнездо. Галки огорчались и пробовали громко протестовать, не понимая, что мы не только баню, но и их собственное потомство уберегли от огненной гибели. Если хотят, еще успеют устроиться где-нибудь в дупле; а здесь, повыбрав из трубы целую кучу мелкого хвороста, мы нашли всего 4 яйца. Стало быть, кладка только что началась: ведь галки несут чуть не до 20 штук.

Три яйца были, как обыкновенно, испещрены мелкими коричневатыми пятнышками по зелено-голубому фону, но четвертое было окрашено курьезно: на бледноголубом фоне было всего пять-шесть больших коричневых пятен. Яйцо поразительно было похоже на маленький глобус с голубыми океанами и темными материками. Два пятна очень смахивали на две оторванные друг от друга Америки. Впоследствии это яйцо занимало почетное место в большой коллекции, собранной моим старшим братом.

С этими любопытными трофеями мы возвращаемся домой; но у самой двери встречаем отца, выходящего с зеленой ботанизиркой[31], подвешенной через плечо.

—  Ты куда идешь?  — спрашиваю я.

—  Хочу в Зуево, в лес пройти.

—  Можно и нам с Евгешкой?

—  Что ж, пойдемте. Кстати, коли по дороге увязнешь, Евгений Огнегин тебя вытянет.

Действительно, увязнуть нетрудно в любой низинке. Дороги совсем «распустились»; даже на лугу ноги затягивает в мокрую глину; уж лучше шагать по снегу, которого уцелело еще порядочное количество. Идти мне трудновато, но свежий ветерок так приятно скользит по вспотевшему лицу, так весело шелестит в ушах, переплетаясь с первыми, еще неуверенными песенками жаворонков, что я не думаю об усталости.

Мы подходим к лесу; он весь еще голый, на опушке под куртинами орешника и молодого осинника — толстый слой снега.

—  Какие же теперь можно найти цветы?  — спрашиваю я отца.

—  Там, подальше, может быть, найдем одну интересную штуку: а здесь. что же? Ты видал, как орешник цветет?

—  Видал. У него такие сережечки.

—  Сережечки сережечками, а другие цветы, из которых потом орехи выходят, знаешь?

—  Нет. Разве орехи не из сережек вырастают?

—  Эх ты, ботаник! Пойдем!

Отец идет к зарослям орешника и срывает несколько веточек.

—  Вот смотри. Это — сережки; зимой они были, как вот эти,  — твердые, съежившиеся, а теперь вытянулись, стали гибкими. Это — мужские цветы; в них только тычинки, из которых сыплется пыльца. А вот здесь — женские цветы, из которых потом получаются орехи. Видишь?

Рис. 42. Лесной орех, или лещина (Corylus avellana): 1 — сережки мужских цветов зимой, 2 — те же сережки весной, 3 — женские цветы, 4 — плоды, 5 — лист.

Я с удивлением и восторгом всматриваюсь в сильно распухшие почки, из которых торчат красно-розовые кисточки.

—  Пыльца с сережек,  — продолжает отец,  — попадает на эти красные ниточки (это — рыльца, кончики пестиков), тогда цветок оплодотворяется, из него получается плод, орех. В каждой такой почечке цветов несколько, а поэтому орехов получается тоже несколько, иногда пять-шесть штук вместе.

Отец просто и ясно начинает рассказывать нам с Евгешкой, что такое двуполые и однополые цветы, однодомные и двудомные растения. Все эти названия мне кажутся странными и смешными; мне не все понятно; но красненькие кисточки женских цветов орешника с этого дня полюбились мне на всю мою жизнь.

До сих пор цветение орешника служит для меня одним из самых милых вестников наступающей весны. Каждую весну я стараюсь поглядеть первое распускание орешника где-нибудь в лесу или хоть в саду, либо срезаю себе веточки заранее и, поставив их в воду, слежу дома за распусканием.

Только в зиму, проведенную в Крыму, орешник меня разочаровал. Во-первых, куда же ему было угнаться за новыми для меня прелестями крымской весенней флоры. Во-вторых, до января было тепло, и орешник отлично цвел в конце декабря; мой вестник весеннего тепла в Крыму оказался вестником зимних холодов и непрочных крымских снегов.

Наш лесной орех, или лещина (Corylus avellana)   — типичное растение, приспособившееся к опылению ветром. Гибкие сережки мужских цветов помещаются на верхних частях тонких веток, которые легко раскачиваются ветром. Пыльцы очень много; она сухая и очень легкая. Облачко пыльцы может долго держаться в воздухе и при малейшем ветре переноситься от одних кустов к другим по лесу, еще не покрытому листвой. Зацветает орешник в такую пору, когда еще все почти насекомые покоятся в зимней спячке. Все это очень хорошо подходит одно к другому; но для меня остается неясной одна подробность. Почему женские цветочки окрашены в яркий красный цвет? Мне не случалось об этом спрашивать специалистов и не приходилось встречать заметок в литературе. Может быть, ответ заключается просто в том, что надо же рыльцам быть как-нибудь окрашенными; а может быть и то, что эта окраска сохранилась у орешника от тех отдаленных его предков, у которых опыление производилось не ветром, а насекомыми? Вообще, опыление ветром — более древний способ, чем опыление насекомыми; но есть растения, которые в отдаленные эпохи, уже развив опыление насекомыми, потом возвращались к опылению ветром. Принадлежит ли к таким растениям орешник? Не знаю. Во всяком случае, мы здесь задеваем один из самых глубоких и поучительных вопросов естествознания. Внимательно приглядываясь к жизни природы, мы видим во всем замечательное взаимодействие между организмами и условиями их существования, но, вглядываясь глубже, мы замечаем, что здесь нет идеального совершенства, чего-то прочно установившегося раз и навсегда. То там, то здесь подмечаем мы то уже ненужные пережитки старины, то зачатки новых видоизменений, которых требуют новые условия жизни.

Все это очень интересно, но уже слишком далеко отвлекло бы нас от рассказа.

Вернемся на опушку леса.

Евгешка высмотрел липку. Он берет у меня перочинный нож, вырезает из липовой ветки небольшую прямую палочку, делает на ней надрез и начинает колотить по ней черенком ножа. После этой операции липовая кора, к моему изумлению, легко снимается, образуя аккуратненькую трубочку с надрезом. Еще несколько добавлений, и из трубочки выходит отличный свисток. Евгешка подносит его мне и говорит:

—  Погоди, я потолще липку найду, тебе бочоночек сделаю.

—  Ну ты, Евгений Онегин!  — замечает отец,  — ты поосторожней с липками-то: ведь лес-то не наш с тобой. Ну как сторож увидит?

—  Ничего!  — задорно отвечает Евгешка,  — меня дед Михайла знает; я ведь не с топором иду!

Он уходит глубже в лес, а мы с отцом продолжаем путь вдоль опушки. Кроме начинающих желтеть своими тычинками «зайчиков» на ивняке, на котором лепится несколько первых пчел, нигде еще ничего цветущего не видно. Отец идет потихоньку впереди, пристально приглядываясь в сторону леса. Вдруг он останавливается с радостным восклицанием:

—  Ну вот она, наконец! Ее-то мне и надо. Вот и еще! Посмотри, какая прелесть!

Он указывает мне на два маленьких, жиденьких кустика, совершенно без листьев. Издали мне кажется, что их веточки обросли каким-то мхом или лишаем, но, подойдя ближе, я разглядываю, что веточки покрыты густосидящими красивыми лилово-розовыми цветами.

Рис. 43. Изделия из липовой коры.

—  Что это, сирень?  — спрашиваю я.

—  Нет, брат, не сирень, но тоже хорошо пахнет. Понюхай. Это — дафна, по латыни называют ее дафне мезереум (Daphne mezereum).

Я срываю веточку и ощущаю приятный, сладкий, несколько одуряющий запах.

—  А по-русски она как называется?  — спрашиваю я.  — Дикая сирень?

—  Нет, брат, сирени она совсем не сродни; другого семейства. Вот этот ясень гораздо ближе к сирени; он с ней одного семейства. Ну да этого тебе еще не понять!

Я с чувством недоумения и обиды смотрю на ясенек с надутыми темными, похожими на мышек почками. Почему душистая дафна не сродни, а ясень, у которого и цветов-то настоящих не видно, сродни?

В это время к нам подходит лесник, старик Михайло.

—  Здорово, дед!  — говорит ему отец.  — Знаешь ты эти цветы?

—  Как не знать. Раньше всех цветут. Иную весну снег еще и не тает, а они уж цветут. А осенью на них ягода бывает, красная, ядовитая.

—  А как эти цветы у вас называются?

—  Здешние все больше «волчьей ягодой» зовут, а в нашей стране, откуда я родом, «пережуй-лычко» называли. Ребята баловались: дадут тому, кто не знает, скажут: «пережуй лычко». Ну, тот и пожует, а она ядовитая, скверная.

Рис. 45. Веточка дафны весной.

Попрощавшись с дедом, отец кладет несколько веточек в ботанизирку и потихоньку направляется в обратный путь, а я с веточкой дафны бегу скорей к своему другу. Меня волнует сознание, что в моих руках «яд». Я разыскиваю Евгешку, вырезающего узор на маленьком ведерке из липовой коры. Подавая веточку дафны, я говорю ему:

—  Пережуй лычко.

Разумеется, у меня нет сознательного желания испытать действие яда на моем любимом друге: я просто в припадке мальчишеского легкомыслия. Когда Евгешка отрывает кусочек коры и подносит его ко рту, я не сразу останавливаю его.

Рис. 46. Веточка дафны осенью.

—  Брось! Это ядовитое!  — вскрикиваю я только тогда, когда Евгешка успевает уже покусать кору. Он сейчас же морщится и отплевывается.

—  Тьфу! Горечь какая!  — Он плюется все энергичней.

Подходит отец и, узнав в чем дело, говорит мне с досадой:

—  Зачем же ты это сделал? Ведь так совсем отравить можно! Я не знаю, чем и помочь!

—  Ничего, я снегом ототру!  — говорит Евгешка и начинает сосать комочек снегу почище.

Но это помогает мало, и, к своему великому ужасу, я замечаю, что Евгешкины губы начинают опухать. О ужас! Я отравил своего друга! Что же делать?

Однако, все кончилось — и очень скоро кончилось — благополучно. Опухоль губ и все признаки отравления почти исчезли еще до того, как мы успели дойти домой.

Когда мы с Евгешкой пили дома молоко, закусывая теплым черным хлебом, он уже не чувствовал горечи во рту, а главное — не чувствовал горечи по отношению ко мне. Но старшие, еще много лет спустя, упрекали меня при случае за «отравление Евгения Онегина».

Дафна действительно очень ядовита. Друг моего детства мало пострадал лишь потому, что едва куснул лычко. Если бы он пожевал его подольше, у него на губах и во рту, вероятно, получились бы водяные пузыри, как от «шпанской мушки». В старину аптекари именно для получения таких пузырей употребляли препараты, содержащие добываемый из дафны ядовитый дафнин. Менее сильно действующее средство — уксусная настойка дафны — употреблялось прежде как средство против головных вшей.

Яд дафны, попавший в желудок, может причинить даже смерть.

Во всяком случае, надо всячески предостерегать детей от красивых, заманчиво краснеющих ягод дафны!

Ягоды дафны — ярко-красные. Подобные, бросающиеся в глаза плоды бывают у растений, приспособившихся к тому, чтобы звери или птицы съедали плод и потом вместе со своим пометом рассеивали семена, не переваривающиеся в кишечнике. Плоды дафны невелики и, вероятно, чаще всего поедаются птицами. Но тут возникает вопрос: отравляются ли при этом птицы? Если бы они отравлялись сколько-нибудь сильно, они, надо полагать, научились бы избегать дафны и она лишилась бы возможности распространять свои семена. Неужели же яд, так сильно отравляющий человека и некоторых других животных (кроликов, мышей, лягушек и пр.), безвреден для птиц? Я пробовал обращаться за разъяснением этого вопроса к авторитетным ботаникам и зоологам, но никто не мог дать мне определенного ответа. Попробовал я справляться и в некоторых руководствах. О действии на птиц именно яда дафны, к сожалению, данных я не нашел, но зато встретилось общее указание на то, что птицы часто бывают поразительно невосприимчивы к ядам, сильно действующим на млекопитающих. В качестве яркого примера можно привести тот факт, что жаворонки и перепелки могут совершенно безнаказанно поедать семена болиголова[32] в таком количестве, что кошка, пожирающая наевшуюся птицу, отравляется насмерть.

В наших местах (в окрестностях Москвы, Тулы, Рязани) дафна обычно считается довольно большой редкостью. Это едва ли правильно. Я полагаю, мы просто не умеем ее отыскивать. Она очень заметна во время цветения, но в эту пору самой ранней весны мы редко посещаем лесные заросли. Летом изящные продолговатые листья и зеленые ягоды маленькой дафны теряются среди богатой лесной зелени. Осенью, когда ягоды краснеют, они, конечно, заметнее; но их бывает немного и держатся они недолго.

Однажды осенью я работал, прочищая лес. Нужно было вырубить всю мелочь, оставляя только большие деревья. Перед работой я прошел по участку, приходившемуся на мою долю, и не заметил ни одной дафны; но когда пришлось с топором в руке возиться над каждым кустиком, я встретил на своем участке совершенно неожиданное количество дафн: за четыре дня работы — более 25 кустиков. Ягоды на них были очень немногочисленны: на кустике, на котором весной лепится несколько сотен цветов, осенью редко найдешь более трех-четырех спелых ягод. Почему? Может быть, в нашем климате дафна цветет слишком рано; может быть, она не всегда успевает дождаться первых пчел, помогающих ее опылению, а самоопыление, как обычно, дает плохие результаты? Я не знаю этих подробностей; но в более мягком климате мне встречались дафны, более обильные плодами.

Рис. 47. Дафна лавровая (Daphne laureola).

На Южном берегу Крыма я познакомился с другим видом дафны — с дафной лавровой (Daphne laureola). Занесенная с более дальнего юга, с берегов Средиземного моря, эта экзотическая дафна одичала в Крыму и встречается нередко. Но как далеко этой дочери юга до нашей северной красавицы! Правда, лавровая дафна имеет то преимущество, что она «вечнозеленая», она не теряет своей листвы зимой; но ее зеленые цветы совсем некрасивы и лишены аромата.

Еще более интересны другие две дафны, встречающиеся одна на Украине — дафна Софьи, другая — дафна Юлии — на некоторых степных участках в Воронежской области. Обе эти дафны нигде, кроме указанных мест, не встречаются и являются безусловно остатками (реликтами) флоры отдаленных времен.

Название дафны взято из древнего греческого мифа. Апполон, бог солнца, полюбил некую нимфу, красавицу Дафну, но она, спасаясь от преследования бога, взмолилась Зевсу и была обращена в дерево. Согласно греческой сказке, она превратилась в лавровое дерево; но мне кажется, имя Дафны гораздо более подходит к нашему нежному, изящному кустику, зацветающему в первые весенние дни и затем прячущемуся от солнца в тенистой глуши леса.