Книга: Четырехкрылые корсары

Глава 31

Глава 31

О трех осоведах, из которых два пришли к осам от пчел, об одной осе с почти пчелиной биографией и о том, как зачинается гнездо шершня восточного

Читателю, который не забыл рассказ о тех опытах С. И. Малышева, где для изучения топографической памяти перепончатокрылых они промораживались в снегу, может, запомнилась фамилия П. И. Бахметьева? Это был ученый разносторонне талантливый и человек удивительной судьбы.

Его заслуженно считают одним из основателей и зачинателей биофизического направления в исследовании живого. Этот сын русского крестьянина, рожденный еще во времена крепостного права, уже став ученым, оказался на болгарской земле и здесь совершил не менее важный для науки подвиг: помог болгарским друзьям создать и открыть первый в освобожденной от гнета иноземцев стране столичный Софийский университет.

Болгарская Академия наук организована была много позднее и опиралась уже на несколько научных институтов, в их числе и на зоологический с музеем естественной истории, начало которым тоже положил Бахметьев. Об этом институте и музее следует напомнить еще и потому, что тут работает доктор Нено Атанасов, досконально знающий всех жалоносных насекомых, какие водятся на востоке Балканского полуострова, в первую очередь, разумеется, в горах, в долинах и на планинах Болгарии. Сотни видов зарегистрированы ученым, в десятках мест он произвел полные переписи осиного населения.

Приведем два примера из научной биографии доктора Атанасова.

Среди родичей пелопеев выделяется своими размерами и ярко-желтой, похожей на шершневую, раскраской сцелифрон. Гнезда свои он запечатывает илом. Этих ос попросту и называют «ильными». Когда новое поколение сцелифрона выведется и разлетится, гнездо часто заселяется молодыми эвменами из рода параластор. Но для них ячеи чересчур велики. Новоселы перегораживают их пополам, а вход сужают.

Одну такую осу доктор Атанасов изловил на поляне возле села Марикостино и сразу взял на заметку. А когда показал лучшему в стране знатоку рода аластор, тот подтвердил, что это действительно новый вид, не для Болгарии новый, а вообще никем еще не описанный.

В свое время в каталоги был внесен открытый Дарвином вид Нителя Дарвини, к названию которого прибавлены три латинские литеры: «Sp.n» — начальные буквы слов, обозначающих новый вид. Для энтомолога-систематика это все равно, что для географа открытие нового пика на горном хребте или открытие новой звезды для астронома.

Энтомологу Института географии Академии наук СССР Д. В. Панфилову во время одной экспедиции посчастливилось обнаружить в Закавказье — недалеко от Баку и в Дульфе возле Нахичевани, затем в Средней Азии на берегу Иссык-Куля сразу четыре новых вида, которым позднее было присвоено имя их первооткрывателя. Это одна оса из семейства хризид, две мазариды и веспида, из числа тех, что прежде объединялись под названием Псилоглосеа желоховцеви — по имени известного московского специалиста по перепончатокрылым.

Новый вид, открытый доктором Атанасовым, включен в каталоги под названием Аластор булгарикус.

Открытие нового вида далеко не всегда дело одного человека. Собственно, так было с осой, носящей имя Дарвина. Поймав ее на одном из Галапагосских островов, ученый имел возможность только бегло осмотреть свой трофей и приобщил его к прежде собранным уловам. И лишь через много лет трудолюбивейший Тэрнер, разбирая коллекции, доставленные на «Бигле», увидел наконец и обстоятельно описал осу, привезенную Дарвином с острова, который поначалу назывался Флореана, потом был переименован в Санта-Марию. Неспециалисту и невдомек, скольких трудов и какого терпения, сколько знаний в запасниках памяти требуется, чтоб обнаружить новый вид!

Вся история энтомологии состоит из таких историй.

В один из летних дней 1914 года доктор Иван Буреш отправился в королевский парк (Болгария была тогда еше монархией), что к западу от Софии. Собранных им в ту пригородную экспедицию насекомых он сдал в музейную коллекцию, снабдив каждое положенной всякому образцу этикеткой с указанием места и времени поимки и фамилии сборщика. Почти четверть века пролежали экземпляры в коллекционном ящике, прежде чем до них добрался специалист. Этим специалистом оказался Нено Атанасов, командированный в Берлинский зоологический музей при Институте имени Александра Гумбольдта, когда шефом отдела здесь был не кто-нибудь, а профессор Ганс Бишофф — автор 600-страничного фолианта, вышедшего еще в 1927 году, «Биология перепончатокрылых».

Гнездо сфекоидной осы сцелифрон, именовавшейся в мемуарах Фабра пелопеем. «Любитель полумрака хищный пелопей», — писал о нем Фабр. Здесь воспроизводятся иллюстрации, публиковавшиеся в книгах Фабра: гнездо сцелифрони, а внизу — разрез через гнездо, видны ячеи с личинками, а в центральной ячее — куколка.

Не сразу решился Атанасов пойти к профессору Бишоффу на консультацию. Очень уж неправдоподобны были выводы, к которым приходил молодой специалист, изучавший одно из насекомых, пойманных в 1914 году в парке к западу от Софии.

В самом деле: «Большинство составляющих эту группу членов принадлежит, невидимому, к насекомым величайшей редкости». И еще: «Типическая форма семейства, хотя и описана не менее ста лет назад, представляет такую редкость, что энтомологи лишь в самое последнее время сумели столковаться относительно полов этого насекомого, которые замечательно различны по внешнему виду», — говорится об этой группе ос в классической монографии Д. Шарпа. А у Атанасова в руках был один-единственный экземпляр самки. Прекрасно сохранившийся, но в конце концов не больше чем образец из коллекции на булавке. По нему не определишь. например, какие гнезда эта оса строит или как питается и как выкармливает личинок.

Это всегда важно знать, а в данном случае, когда надо решить вопрос о видовой принадлежности «насекомого величайшей редкости», такие сведения особенно важны. Если мнение Атанасова правильно, то эту осу находили и Египте, Алжире, Австралии, Южной и Северной Америке, в странах южного Средиземноморья… Но в Болгарии? В парке возле Софии?

Нет, проверить еще раз!

Ведь, если экземпляр определен верно, это из тех ос, которые по образу жизни почти смыкаются с одиночными пчелами.

Окрестности села Триград на высоте 1200 метров над уровнем моря. Сюда не раз добирался доктор Атанасов и всегда возвращался из экспедиции с богатым уловом — роющих одиночных сфекоидных эвменид и общественных веспа.

Экземпляр осы нового подрода Белаласгор и нового вида Аласгор (Белаласгор) булгарикус. Осваивая под гнездо прошлогодние ячеи, построенные сцелифроном, молодая оса, если надо, перегораживает слишком глубокую для нее старую ячейку и сужает выход.

Мы имели случаи познакомиться с описанными доктором Фр. Шреммером осами-вегетарианками из Колумбии. Апоика паллида действительно кормятся — и взрослые и личинки — одной растительной пищей и в рот мясного не берут. К их услугам банановый нектар, а также мякоть рылец банановых пестиков. Правда, они откусывают, отщипывают, рвут, мнут и жуют ее, точь-в-точь как прочие осы поступают с дичью. Диета у них, ничего не возразишь, вегетарианская, а повадка все же плотоядная.

Совсем другое дело осы, экземпляр которых попался в сачок Ивана Буреша и теперь, много лет спустя, смутил покой Атанасова. Эти осы и по диете и по повадке вегетарианцы. Они гнездятся в почве, ход заканчивается несколькими ячеями.

Могут строить ячеи и открыто на камнях, на стеблях, на неровностях скал. Ячеи шаровидны и остаются незапечатанными, пока не закончит развитие личинка, вылупившаяся из отложенного яйца. С первого часа после появления на свет и до начала завивки кокона мать кормит личинок регулярно доставляемыми с цветов нектаром и пыльцой, медвяным тестом из цветочной пыльцы. Запасов корма в ячеях не бывает, детва получает пищу свежей изо рта в рот. Так пишут все, кто всерьез занимался этими осами, и Лихтенштейн и Жиро, имевшие с ними дело на юге Франции, и Крессон и Америке, и Брауне в Африке: «До тех пор, пока личинки не станут большими, осы кормят их нектаром и пыльной цветов».

Да, но ведь об этой, изловленной возле Софии, ничего не известно, кроме того, о чем говорится на этикетке, наколотой на ту же булавку, что и оса.

И все равно, как ни смотреть, продольная складка на передних крыльях далеко не столь совершенна, не то, что у настоящих складчатокрылых, но неоспоримо существует. Да и прочие детали строения тела и расцветки мундира совпадают…

Волнуясь и сгорая от потребности решить загадку, чуть не дрожа, как Джим в пустой бочке из-под яблок, берется Атанасов за ручку двери, ведущей в кабинет профессора Бишоффа. Вряд ли он чувствовал себя так же решительно, как долговязый Бен, входя в каюту капитана «Дюка». Сейчас он предъявит профессору изучаемый образец и попросит о консультации.

В глубине комнаты шеф сидел за столом и читал, подняв очки на лоб. Услышав шаги, он опустил очки на переносицу и направил на Атанасова в упор два круглых стекла.

Молодой энтомолог положил перед профессором застекленный коробок с заветной осой и, попросив разрешения, изложил свои доводы, стараясь не пропустить ничего существенного.

Два круглых стекла сверлили Атанасова. На ocу шеф поглядел только мельком.

Профессор Нено Атанасов — директор Зоологического музея болгарской Академии наук, выдающийся знаток перепончатокрылых, в частности ос и осообразных. Большая научная и научно-организаторская работа не мешает профессору выкраивать время для энтомологических экспедиций и экскурсий с сачком.

Наконец профессор задал, вопрос, который никак не был неожиданным, но которого тем не менее Атанасов больше всего страшился.

— И вы думаете, что это? — спросил профессор.

— И я думаю, — стараясь быть спокойным, проговорил Атанасов, — думаю, это мазарида, весьма вероятно, новый вид.

— Оставьте образец у меня, я займусь им. — ответил Бишофф.

Через несколько дней профессор вызвал Атанасова, и тот вернулся от шефа с застекленным коробком, чувствуя себя уже не «долговязым Беном», а счастливчиком: Бишофф признал определение верным и посоветовал опубликовать описание образца.

Так был открыт новый вид осы-мазариды, которому Атанасов дал имя своего софийского учителя Буреша.

Церамиус буреши называется эта мазарида.

Сколько таких историй в истории энтомологии!..

Здесь пересказаны только две из тех, с каких начал свою академическую биографию доктор Нено Атанасов — выдающийся осовед восточной части Балкан. Западное побережье полуострова тоже изучено осоведами. Старейший из них пришел к осам от пчел. Это Сима Грозданич — человек необычайной судьбы и бесконечно преданный науке.

Сейчас даже уже не припомнить, как и когда мы познакомились с белградским профессором. Лишь после нескольких лет переписки я случайно узнал, что нам вполне можно было познакомиться, так сказать, и в натуре, а не только заочно.

Молодой Сима Грозданич оказался к концу первой мировой войны в России, участвовал на Украине в революционных событиях 1917 года, а когда сформировалась группа югославских революционеров, вместе с другими, совершив совершенно невероятный маршрут, вернулся на родину. Грозданич уже тогда был коммунистом.

Он стал профессором. Горячий последователь учения Дарвина, искренний почитатель Фабра, он всю жизнь растил натуралистов, личным примером воспитывал студентов и увлеченно изучал пчел — медоносных и одиночных: антофор, коллет, галикт. Но эти пчелиные часто становятся добычей ос — роющих, эвменид, общественных — весп, полистов. Пришлось Грозданичу заняться и врагами пчел. «Пчелиные неприятели» — так озаглавлена одна из его статей этой серии.

Вот уже сколько лет прошло с тех пор, как не стало профессора, а статьи его продолжают появляться в югославских, в гедеэровских журналах. Ученики публикуют материалы из архивов и рабочих дневников старого учителя. Работал он до последнего дня жизни. В письме, отправленном незадолго до автомобильной катастрофы, он, посмеиваясь, сообщал: «Здоров, как старый волк, тружусь, как черный вол».

Совсем недавно прислан из Белграда оттиск работы Грозданича об осах, которых в прошлом никто не считал способными нападать на перепончатокрылых и которые тем не менее провиантировали гнезда телами медоносных пчел. Это настоящее ЧП для осоведов!

Опубликованное в Софии на немецком языке сообщение Нено Атанасова, озаглавленное: «Церимиус буреши — новый вид мозарид из болгарской фауны». Отметим, что Иван Буреш, чье имя внесено в название нового вида, значится с 1909 года в списках зарубежных членов Русского энтомологического общества. Справа — оса Церимиус буреши.

Еще один выдающийся энтомолог пришел к осам от пчел. Это Роже-Жан Даршен. Теперь он работает на знаменитой биостанции Парижского факультета в Лез-Эйзи.

Именно на биостанции Лез-Эйзи академик Грассе и его ученик Стейне проверяли опыты Фабра с осами-парализаторами.

Сейчас маленький научный городок в глуши департамента Дордонь стал важным центром исследования доисторического человека, рождения человеческого общества. Здесь наряду с историками, антропологами, социологами работают и энтомологи, изучающие общественных насекомых. Каждый занимается на биостанции своим делом.

Как стал Даршен энтомологом, как выбрал свою специальность? Сюжет не стандартный…

…Лет двадцать пять назад к одному из известнейших французских биологов профессору Реми Шовену явился молодой аббат в изрядно поношенной сутане. Аббат приехал из самого нищего прихода самой нищей провинции Вос.

Вот чти впоследствии написал об этом визите Шовен в своей книге «Жизнь и нравы насекомых»:

«Даршен (так его звали) устроил в своем доме при церкви маленькую лабораторию и в течение трех лет наблюдал за тараканами. Он предпринимал большие предосторожности, чтобы его прихожане ничего об этом не узнали. Затем он снова ко мне приехал с целым ворохом удивительных сообщений о результатах своих опытов».

Опыты Даршена показали, что и тараканы способны усваивать уроки, преподанные им в эксперименте.

Продолжение истории скромного сельского аббата, ставшего выдающимся специалистом по перепончатокрылым, можно найти в следующей книге Шовена «От пчелы до гориллы». Из рассказа о работах Даршена мы узнаем, что, еще поселившись в деревне, аббат обзавелся небольшой пасекой и успел хорошо изучить пчел.

Сима Грозданич — югославский энтомолог, профессор Белградского университета — больше 50 лет посвятил изучению жалящих перепончатокрылых. Независимо от французских натуралистов и одновременно с ними открыл своеобразную форму перехода от одиночного состояния к общественному у пчел-галиктов, образующих растущую на протяжении пяти лет семью. Большой вклад внесен Грозданичем в изучение ос, вредящих пчелам

— А почему бы вам не взять в качестве темы для диссертации пчел? — спросил Шовен нового сотрудника, уже отказавшегося от церковной карьеры. — Вот, скажем, «Строительство пчелиных сотов». История проблемы — многовековая. Вопрос — увлекательнейший. Литература — огромная. Возможности разработки новых приемов исследования — неисчерпаемы. Правда, орешек твердый. Рискнем?

Даршен справился превосходно. Он с блеском защитил диссертацию при Парижском факультете.

Об этом я знал уже до выхода книги Шовена, так как давно получил изданную отдельным томиком диссертацию, а с новым доктором у нас завязалась переписка, причем письма от Даршена приходили не только из Лез-Эйзи, но и из Берега Слоновой Кости, из Габона, из других стран черной Африки, из Мексики, где он изучал пчел медоносных и так называемых бсзжальных тропических тригон и мелипон, живущих тоже семьями.

Фильм об одной из тригон, заснятый Даршеном, отмечен золотыми медалями разных научных конгрессов, а цветная лента об общественных науках Африки впервые познакомила широкую аудиторию с этими экзотическими созданиями.

Доктор Роже Даршен — руководитель энтомологического отдела биологической станции в Лез-Эйзи. У него возле дома стоят ульи с медоносными пчелами разных рас. Из своих ежегодных экспедиции Даршен и его жена — доктор Бернадетта Деляж-Даршен неизменно привозят экзотических животных, так что у Даршенов сейчас целый зоологический сад. Изучая биологию средиземноморского шершня Веспа ориенталис, опасного вредителя пчеловодных хозяйств, Даршен тщательно исследовал процесс закладки новых гнезд самками-основательницами. В опубликованном отчете им напечатана большая серия снимков, показывающих весь ход строительных работ от сооружения стебелька и первой ячеи до последнего дня жизни гнезда. Один из снимков опубликован выше.

«Во время недавней поездки в Центральную Африку я всерьез заинтересовался осами-полибиями», — сообщает Даршен в одном из последних писем.

Следом, словно подтверждая серьезность нового предприятия, Даршен прислал свой доклад, опубликованный в «Протоколах Академии наук» от 2 февраля 1976 года.

Сообщение посвящено образованию новых семей у полибий. сооружающих гнезда двустворчатые, наподобие раковин перламутренины. Даршену удалось повидать за истекшее десятилетие не меньше сотни таких гнезд, припаянных к веточкам деревьев или кустов. Были среди них и совсем небольшие, ос на 25, и изрядные, вмещавшие до 4 тысяч полибий. Картонные створки, укрывающие гнездо извне, служат будто скорлупой для сотой, а они обычно прикреплены краями к внутренней поверхности створок, так что сообщение между сотами осуществляется через проходы, оставляемые обычно в центре сота. Гнезда имеют, как правило, один леток — в нижней части. Ячеи в сотах отчетливо шестигранны.

По составу населения в нескольких самых молодых гнездах Даршен заключил: новые гнезда сооружаются не в определенное время года, как у ос средних широт, и основываются не одной молодой самкой, как у обычных веспа, а в любой сезон и роями разных размеров. Иногда это одна самка с небольшим числом рабочих, иногда сразу несколько самок со многими десятками рабочих, но всегда без самцов.

В одном случае Даршену так и не удалось решить: подлинно новая это семья или перелетевшая на новое место старая? Гнездо было определенно молодое, а состав населения давал основание подозревать, что это не рой, а слетевшая откуда-то семья.

Даршен прислал с оттиском несколько сделанных им в Габоне и в Мексике фотоснимков внешнего вида гнезд полибий.

Сообщение о том, что семьи полибий размножаются роями, подтверждало информацию старых исследователей этих ос, а вот по поводу положения оси ячей в сотах Даршен придерживается мнения, отличного от прежних. Он считает, что ячеи полибий чаще вполне горизонтальны. И еще: ему попалось одно гнездо с населением из 829 ос, в том числе 12 продолжательниц рода. Они размещались на пяти сотах, совершенно лишенных оболочки; соты, почти пятисантиметровые, были припаяны голышом к ветке, а ячеи все засеяны яйцами. Возможно, если б Даршен не унес семью в лабораторию, полибии вскоре укрыли бы соты оболочками. Но это предположения, а факт — фактом: одно гнездо из пяти сотов было голым!

Однако водящиеся в Западном полушарии Полибии пигмеа, с их описанными Смитсом гнездами величиной с апельсин, — все справочники подчеркивают изящность их отделки и «украшения, состоящие из пятен, покрытых нежным гексагональным скульптурным рисунком», — Даршену так и не встретились.

Но полибиями он занялся совсем недавно. Впервые осы попали в поле его зрения гораздо раньше, когда он, осматривая ульи своей маленькой пасеки, находил их тела на дощечках, положенных под летками. Так легче проверять, что выбрасывают пчелы за ночь. Снимая крышки со своих ульев, чтоб осмотреть соты, он замечал у открытых медовых ячеек схватки с налетчицами. Позже, в 1963 голу, ему довелось по просьбе пчеловодов Южной Франции вплотную заняться исследованием биологии средиземноморского шершня Веспа ориенталис, о коварной охотничьей повадке которот мы уже знаем. Это враг пасек, пожалуй, даже более грозный, чем пчелиный волк.

Чтоб познакомиться с шершнем поближе, надо было заполучить доступ в его гнезда, хотя бы узнать, как они возникают, как вырастают в них новые поколения.

Ранней весной Даршен выловил на водопое нескольких шершневых самок, которые, сооружая зачатки гнезд, используют в качестве строительного материала также и землю. Им приходится увлажнять ее, чтоб легче разминать и придавать крупицам требуемую форму. Выловленных самок Даршен унес в лабораторию и здесь каждую поселил в ящичек размером 60х50х50 сантиметров, прикрытый сверху стеклом. Часть ящиков затемнил, другие оставил освещенными. В одной из боковых стенок каждого ящика — заслонка. Отодвигая ее, можно без труда ставить на дно плошку с водой, мед, часовое стекло с сырым мясом, бумагу, землю, впускать в ящик живых пчел.

Не все освоились в этой обстановке. Одни раньше или позже погибли, другие, стоявшие на свету, принялись строить из земли и бумаги занавес, скрывавший их от наблюдения

Только в трех ящичках шершнихи заложили открытые гнезда: соорудили ножку-стебелек и основу ячей. Вскоре одна — № 1 — прекратила всякую строительную работу и лишь принимала пишу, а когда Даршен подсаживал в ящик живых пчел, нападала на них и обезглавливала, оставляя тела нетронутыми. В двух других ящиках на стебельках выросло по нескольку ячеек. Но только в одном основательница (№ 2) засеяла ячеи яйцами, а едва из яиц вывелись личинки, стала их кормить и всячески обхаживать. Гнездо было выстроено на боковой стенке и хорошо просматривалось.

В третьем же ящике гнездо оказалось прикреплено к крышке. Поэтому не сразу выяснялось, что ни в одной из выстроенных здесь восьми ячей нет яиц. Оса № 3, так и не начав засевать ячеи, погибла от несчастного случая. Тогда в ящик № 3 с выстроенным гнездом из 8 ячей Даршен поселил бастовавшую осу из ящика № 1. И она с ходу в один день — засеяла все 8 ячей и принялась ревностно выполнять материнские обязанности. Оболочек над сотом обе шершнихи не стали строить, вели себя словно в дупле. С появлением в гнездах личинок самки стали потреблять гораздо больше мясной подкормки, отщипывая ее крошечными кусочками. Но они не сразу относили корм личинкам, а подолгу разминали его в жвалах, да, похоже, не просто разминали, а еще и обливали каким-то выделением, что ли? Во всяком случае, и на глаз видно было: мясной комочек постепенно теряет красный цвет, светлеет, становится почти белым.

— Должно быть, — высказал предположение Даршен, — оса таким образом облегчает личинкам усвоение корма.

По записям в дневниках наблюдений видно было, что продолжительность отдельных стадий, время, необходимое для роста личинки, прежде чем она окуклится и уединится под накладываемой матерью крышечкой, в обоих семьях не одинаковы.

Особенно значительно различие в стадии личинки.

Еще отметил в дневнике Даршен: с началом кормления вылупившихся личинок заметно учащалось посещение плошки с водой, да и водопои стали более продолжительными, как если б наряду с кормлением личинок самка и поила их.

Дневник изобилует любопытными деталями, живописующими разные моменты жизни разрастающегося гнезда. Даршен отметил грубость ячейковых стенок, их неодинаковую толщину, мелкие недоделки. Однажды при осмотре угол краевой ячейки оказался поврежден, но хозяйка гнезда так его и не починила. Все говорило о большой спешке: основательница гнезда торопилась поскорее довести самых сильных личинок до куколочных кондиций. Личинки, которые почему-то хуже развивались, медленнее росли, раньше или позже выпивались матерью, после чего она сызнова засевала освободившуюся ячейку. Сначала запечатала крышечкой первую, затем вторую, третью и на каждом этапе не отвлекалась заботами об отстающих, но подгоняла рост сильнейших, тех, кто ближе всего к окукливанию.

Это наблюдение показывает, насколько дальше продвинулся Даршен по сравнению с молодым наблюдателем из коммуны имени Щорса. И дело здесь не в том, что Даршен следил за развитием гнезда другого вида веспа. Просто чем дольше ведется наблюдение, тем очевиднее, что во всей повадке основательницы гнезда сквозит нечто похожее на целеустремленность, целенаправленность. Никаких отвлечений!

Как точно подмечено это было Леббоком, мы только не сразу его поняли, даже усмехнулись, а зря! Действительно ведь «без всякого перерыва для отдыха или развлечения».

Тут нам открывается важная черта всего класса насекомых. Игры животных, как их школа, как курс физического и всякого другого развития, сейчас всерьез изучаются биологами. Эти вопросы стоят на повестке дня коллоквиумов и симпозиумов, им посвящены сборники. «Игры животных — точка роста их поведения», — доказывает Конрад Лоренц.

Однако насекомые лишены способности упражняться в играх, считают многие, в их числе, в частности, профессор Фриш. Он находит, что и этим насекомые отличаются от «человека, зверя и пташки», которые берутся за дела, готовясь к ним еще с детства, с младых лет.

Разумеется, насекомые уже по причине кратковременности своей жизни не могут расходоваться на игры, подобно сравнительно дольше живущим позвоночным. Но нацело отрицать за ними способность к играм мы бы не решились. Элементы игры есть во многих ритуалах поведения. Зародыш игры виден в узоре полета бабочки, которая, как заметил поэт, чертит «тонкого рисунка кружева, словно за собой манит кого-то». Простой закон, который хочется здесь поймать разумом, может, и сводится к тому, что «изломы полета» представляют игру? А кружения на соте только что вышедшей из ячеи и еще не разу не покидавшей улья медоносной пчелы, ее лишенный информационной нагрузки и назначения танец не похож ли на игру? А в ориентировочных полетах перепончатокрылых над ходом в гнездо разве не просматриваются элементы игры?

Что касается безостановочных действий шершнихи — основательницы гнезда, выкармливающей молодь-детву, здесь ничего подобного не видно!

Но едва на свет вывелась первая из дочерей, основательницу словно подменили. Она стала заметно менее активной. Похоже было, она очистила старшей дочери и начавшим вслед за ней появляться сестрам поле деятельности. Основательница самоустранилась во многих планах.

Молодые дочери через 24 часа после выхода из ячеи уже усердно вели строительные работы, через 48 часов полностью освоили дорогу к кормушкам, уносили добычу наверх, на стеклянный потолок, и здесь подготовляли ее, потом доставляли к открытым ячеям с растущими личинками и кормили их. Основательница же все больше пребывала на кровле сота, лишь временно отлучаясь, чтоб посетить кормушки с медово-сахарным тестом «канди», с мясом или чтоб схватить пчелу.

С третьего дня жизни молодые шершни вели себя заметно более воинственно, чем основательница. Теперь было много труднее снабжать гнезда свежей водой и пищей: любое прикосновение к ящику воспринималось шершнями как повод к нападению.

Я с особым интересом перечитывал страницы отчета, в которых хронометрировались самые первые часы строительства, когда основательница сносила к облюбованной площадке, укладывая в валики» бумажную пульпу, когда начинала оттягивать основание ножки, когда, перегнувшись пополам, словно верхом на опускающемся стебельке, как вокруг оси, поворачивалась то в одну, то в другую сторону, наращивая в среднем один миллиметр за несколько минут, успевая за 6–7 часов вылепить 8-миллиметровую мисочку, округлую, как ласточкино гнездо, после чего появляющееся рядом начало второй ячеи — первая уже засеяна яйцом — изменяло стенки первой, придавая им угловатость, а в последующем они становились отчетливо шестигранными…

Все это я и сам когда-то наблюдал, только внятно сказать не сумел, недостаточно осознал смысл увиденного.