Книга: Двуликий Янус. Спорт как социальный феномен. Сущность и онтологические основания

Выводы по материалам первой главы

<<< Назад
Вперед >>>

Выводы по материалам первой главы

Сумма приведённых и рассмотренных выше антропологических, исторических, этнографических, этнологических, историко-религиозных и научно-философских материалов, интерпретированных в свете авторской исследовательской гипотезы, позволяет последовательно и относительно доказательно позиционировать некий ряд достаточно автономных, хотя и частично пересекающихся, а потому взаимосвязанных идей.

1.1. Спорт как имеющий свои предтечи, зародышевые формы социальный феномен просматривается в качестве сначала одного из составных элементов, а затем и одной из подсистем гораздо более общего и широкого социального образования – области (сферы) специфической психофизической (в основном телесно-двигательной) практики, объединённой названием «физическая культура». Общность (возможно даже всеобщность) указанной практики обусловлена её фиксированным присутствием во все исторические эпохи и у всех этносов, народов Человечества. Специфический характер данной области, а затем и полномасштабной сферы человеческой практики связан с периодическими или регулярными занятиями, в основе которых лежат физические, психические, интеллектуальные упражнения, ориентированные на производство и воспроизводство человеческой телесности или социально-функциональной психофизической целостности. Результатом таких занятий и, соответственно, целью физической культуры выступает совокупность физических качеств – силы, быстроты, гибкости, выносливости (иногда говорят ещё и о ловкости), уровень и координация которых обеспечиваются развитием двигательного анализатора (а в наиболее совершенном виде и «двигательного интеллекта»), укреплением всего опорно-двигательного аппарата, совершенствованием биодинамических систем. Ещё более конкретным и, как говорится, «осязаемым» результатом занятий в области физической культуры является становление мелкой и крупной моторики, способности к овладению и управлению движением, что, в свою очередь, позволяет человеку активно и эффективно функционировать в пределах всего (или большей части) диапазона исторически конкретно представленной общественной производственной и бытовой деятельности.

Подобное «прочтение» сущности физической культуры задаёт очевидность её рассмотрения как части собственно социальной культуры в целом, оставляя «за скобками» вопрос о её природном происхождении или соотношении с биологическим миром. Соответственно также за рамками нашего рассмотрения в данном случае остаётся вопрос о «старшинстве», о первичном происхождении труда, религиозных культов, игры. Тем более, что игровые формы и виды игры, будучи существенным элементом физической культуры, предположительно, никогда не исчерпывали собой всего её многообразного содержания, в основе которого лежал и лежит принцип повторяемости движений или упражняемости органов, вполне реализуемый не только в игровой, но также в подготовительной и исполнительной трудовой и в ритуально-обрядовый деятельности. Однако, как бы то ни было, данное предположение, по крайней мере по отношению к древнейшей протокультуре Человечества, возможно, навсегда останется аксиомой, воспринимаемой в качестве интуитивно ясного, очевидного утверждения, на самом деле лишенного сколько-нибудь достаточного научного (эмпирического и теоретического) доказательства.

1.2. Итак, рассуждения по поводу происхождения физической культуры, её представленности в древнейшей протокультуре Человечества нас в принципе не интересуют, за исключением того обоснованного предположения и исторически констатируемого факта, что древнейшая физическая культура и сама по себе должна была иметь протокультурный характер, который и заложил её последующую гетерогенность, внутреннюю неоднородность, развивающуюся как единство и борьба близкородственных, однокоренных, но всё-таки различающихся между собой социально-культурных образований. Опять-таки, вполне логично предположить, что различные векторы внутренней структурной дифференциации физической культуры в какой-то мере были обязаны взаимоотношениям игровой, трудовой и религиозно-культовой практики. А вот с этого момента будем внимательны: если вычленить древнейшую протокультурную «клеточку», «ячейку», «кирпичик», «зародышевое ядро» физической культуры нам, в силу приведённых аргументов, не представляется возможным, то определить «право первородства» того или иного вектора, образования (в последующем социального института) в сфере физической культуры всё-таки можно. И сделать это помогает выделение как раз того самого «исходного атома» (первобытной «клеточки»), выступающего в облике древнейшего единоборческого поединка между вождём и претендентом на роль вождя или членом рода, не желающим становиться изгоем, извергом, то есть подвергнуться ритуальному изгнанию из родовой общности.

Рассматривая и анализируя данную древнейшую единоборческую форму, мы вновь избавлены от задачи исследования её связей и преемственности с природно-биологическими аналогами, хотя таких аналогов сколько угодно, в частности, в материалах специалистов по зоопсихологии. Ведь в нашем случае мы имеем в виду именно древнейшую социальную форму единоборческого поединка, предполагающую социально-ролевое столкновение носителей наиболее ранних обособленных сознаний первых в истории Человечества индивидуально различимых личностей, относительно, но явно противопоставленных в гораздо меньшей степени индивидуализированным общей воле и сознанию родовой социальной целостности.

1.3. В дальнейшем, в процессе последующей индивидуализации и социальной дифференциации, характерных для раннеклассового общества, архаичная единоборческая форма, как это ни странно, не пропадает, а лишь несколько перерождается и многократно тиражируется, порождая свои производные социальные формы: «божий суд», «поединок чести» и «поединок славы». Обратим внимание на то, что социальная форма единоборства, называемая божьим судом, есть не что иное, как та же самая архаичная форма, но в раннерелигиозном культовом обрамлении, связанном с магическими, тотемистическими, в меньшей степени – с анимистическими, фетишистскими и иными верованиями. И ещё один крайне важный момент: верования – верованиями, а форма единоборства – формой единоборства. Мы хотим этим сказать, что при всей внутренней связанности указанных сосредоточий сознания и деятельности, последняя уже тогда имела все основания и возможности носить относительно автономный характер от специфики религиозного сознания, веры бойцов. Боевая форма постепенно отрывалась от религиозно-магического содержания, всё индифферентнее и безразличней относясь к последнему, скорее как к поводу, нежели как к причине поединка. Хотя что-то на гране интуиции, порожденной личным многолетним опытом единоборческой деятельности, требует от нас предположить неполную причинно-следственную слитность или относительную автономность фактов сознания, с одной стороны, фактов деятельности, с другой стороны, уже в архаичной социальной практике. Косвенным доказательством, подтверждающим справедливость и основательность подобного предположения, выступает вектор последующего, всё более широкого разрыва между единоборствами как самым молодым из социальных институтов физической культуры и религиозным культом как социальным институтом несколько иного социального назначения. Разница в назначении здесь совершенно очевидна и понятна: институт единоборств изначально был направлен на специфическое совершенствование конкретных личностей, институт религиозного-культовой практики – на создание и укрепление социальной общины как самодостаточной тотальности, тем самым на реализацию принципа «объединяя – разделяй». Конечно, в указанных ориентациях нет и не может быть абсолютного различия, как его не может быть и в диалектическом соотношении личности и общества, части и целого, элемента системы и самой системы. Но относительная автономность, некоторый (подчас весьма значительный) дисбаланс здесь перманентно возможны. В дальнейшем ходе исторического развития культура и социальный институт единоборств доказали это со всей очевидностью даже в тех случаях, когда они, вроде бы, выступали в единстве с даосским и чань (дзэн) – буддистским культом. Даже в этих, казалось бы, исключительных случаях единоборческая практика и религиозный культ соотносились, выступали друг для друга как цель и средство, форма и содержание, причина и следствие, процесс и результат, то есть весьма и весьма диалектично. Во всех остальных случаях разрыв был гораздо больше, вплоть до определённого противопоставления (как у Католической церкви и у культуры рыцарских турниров). Указанный разрыв, взаимная индифферентность института единоборств, церковных и иных религиозно-культовых институтов сохраняются до сих пор.

Следовательно, институт единоборств как один (и наиболее древний) из социальных институтов физической культуры тесную и длительную смычку этой сферы со сферой религиозно-культовой практики обеспечить не может в принципе, несмотря на некоторые попытки искусственно создать подобную смычку в Новейшей истории (имеется в виду факт существования некоторых экзотических видов единоборств, в частности, создаваемых на базе экстремистского движения спортивных фанатов, точнее «ультрас»).

Ещё менее состоятельны и антиисторичны попытки некоторых авторов прямо и непосредственно вывести доблесть, непобедимость известных в истории единоборцев из их непоколебимой веры в те или иные религиозные ценности и святыни. Особенно указанные попытки не вяжутся с историей Православия, по сути своей молитвенной религиозной доктрины не способного культивировать единоборства как таковые, зато за пару веков уничтожившего саму основу возрождения единоборческих культур так называемых языческих культов Перуна и Одина, имевших свои воинские генерации.

1.4. Упоминание о воинских генерациях переключает наше внимание на другой социальный институт физической культуры, а именно – на институт физического (первоначально – военно-физического) воспитания. Возникновение и существование физического воспитания как такового тесно связано, как мы имели все основания заметить, не с какими-то абстрактно-гуманистическими закономерностями, а с задачами укрепления и сплочения прежде всего господствующих и воюющих слоев и групп социально разделённого, то есть классового общества. В той степени, в которой те же задачи решал соответствующий религиозный культ, физическое воспитание шло «рука об руку» с ним, проявляло себя в качестве военно-религиозного физического воспитания или военно-физического воспитания с элементами религиозно-культовой практики. Очевидно, именно этот, второй по времени исторического появления социальный институт, являясь производным от института единоборств, перенял и широко тиражировал формы воинских упражнений и присущий им метод тренировки, упростив и, в итоге, выхолостив столь же присущую именно единоборствам мировоззренческую основу. Выступив для института единоборств чем-то вроде мануфактурного производства, приходящего на смену производству кустарно-цеховому, физическое воспитание чрезвычайно расширило социальную сферу своего распространения, в силу этого и для этого подменив акцент на внутреннее содержание, на качество, на личность акцентом на внешнюю форму, на количество, на социальную группу и даже класс.

По мере расширения своей социальной базы физическое воспитание, особенно при капитализме, неуклонно отходит от принципиальной, хотя и локальной смычки с религиозным культом, развивающимся сперва в святилищно-храмовой, а затем и в церковной форме. Оно всё больше и полнее ориентируется на военную, трудовую и иные области общественной деятельности, охватывает всё больше классов и социальных групп, создавая новые и новые свои разновидности. Перед физическим воспитанием постепенно, но неуклонно «во весь свой рост» встаёт задача создания соответствующей системы, имеющей характер социальной всеобщности и возрастной непрерывности. Иными словами, физическое воспитание готовится с уровня мануфактурного производства перешагнуть на уровень производства промышленного, от мелкого и среднего социального товарно-производственного опта перейти к опту крупному и даже предельно крупному, но что-то останавливает и отбрасывает физическое воспитание назад, не давая выполнить его великую и, казалось бы, уже вполне осуществимую миссию.

Причём это нечто столь же эффективно способствует частичному или полному перерождению в том числе и многочисленных единоборческих культур, независимо от того, воплотились ли они или ещё не нашли своего воплощения в различных социокультурных системах физического воспитания.

Нечто, о котором идёт речь, называется социальным институтом спорта, а исторический механизм, посредством которого спорт не сразу, одномоментно, а процессуально, в длительной исторической перспективе адаптирует под себя и подчиняет себе различные системы единоборств и физического воспитания, получил название механизма или процесса «спортизации» (в частном случае конкретного структурного подхода – механизма или процесса «спортогенеза»).

Подводя черту под рассуждениями о социальной природе, закономерностях эволюции социального института физической культуры, следует отметить, что его историческая связь с религиозным культом, первоначально довольно отчётливая (хотя и фрагментарная), по мере широкой секуляризации общества становится всё более поверхностной, эфемерной. Правда, иногда указанный процесс сопровождается своеобразными ремиксами, рецидивами, инновациями. Важно в данном случае то, что эти всплески обеспечивает не физическое воспитание само по себе. История показывает, что силой, стимулирующей эти приступы религиозности института физического воспитания, выступает политика, причём в определённые периоды и при определённых, вполне ясных и закономерных обстоятельствах крайнего обострения социально-классовых и национальных противоречий.

1.5. Спорт, в отличие от единоборств и физического воспитания, в древнейшем и древнем обществе никаких полных или частичных смычек с религиозным культом не имел. Не имел по той простой причине, что сам и являлся тем или иным частным или общим религиозным культом, относительно локальной социокультурной формой выражения и географически закреплённым механизмом осуществления последнего в его святилищно-храмовых ипостасях. В своей греческой, агональной (религиозно-игровой) версии спорт был связан с периодически разворачиваемыми ритуально-обрядовыми художественными и телесно-двигательными массовыми религиозными мистериями в честь богов греческого (затем ещё македонского и римского) пантеона. В своей римской лудусно-колизеальной версии спорт представлял собой наследие племенных погребальных культов, включающих гладиаторские бои, заезды колесниц, иные виды спортивных соревнований.

Таким образом, древняя агонально-спортивная практика выступала системным религиозным ритуально-обрядовым действом, в основе которого лежало спортивное соревнование – особая форма состязательности, характерная для религиозно-культовой жизни народов средиземноморского бассейна. Эта форма укрепилась и усовершенствовалась на уровне существования племенных и национальных религиозных культов, то есть, по меркам истории развития религий мира, достаточно поздно, непосредственно перед возникновением религий мировых (в данном случае – в преддверии прихода Христианства).

Характерно, что и греческая и особенно римская национальная религия носили максимально возможный (для религии вообще) гражданско-секуляризованный характер. И это было неспроста: их относительно неглубокая религиозность, если так можно выразиться, стала социально-государственным ответом гораздо более глубокой, фанатичной религиозности раннерелигиозных культов, сопровождавшихся человеческими жертвами. Правда, в агонально-спортивной традиции человеческая жертвенность сохраняется, но приобретает (особенно в агонах) принципиально иной характер в той или иной мере отсроченного и почти что (условно) добровольного, не внутреннего, целостного и пассивного, а внешнего, лишь телесного, то есть частичного (особенно в римском спорте), активного личного жертвоприношения. В таком измененном виде спортивная жертвенность намного смягчила свой первоначально более явный антигуманный характер, а порождённые ею принципы (в том числе морально-эстетические) стали приобретать всё больше сторонников и последователей.

Кроме того, агонально-спортивные мистерии в силу своей массовости превратились в благодатную почву для накопления богатства и капитала в его судной и банковской формах, стимулировав расцвет уже явно не религиозно-культовых, а чисто светских экономических образований типа спортивного тотализатора и букмекерства. Этот процесс ширился и углублялся по мере углубления социального расслоения и роста так называемого праздного класса. Все перечисленные обстоятельства привели к появлению и укреплению «феномена атлетизма», то есть светской ипостаси агонально-спортивной соревновательной практики, всё дальше и дальше отходящей от древней сакральной культово-религиозной состязательности, уходящей своими корнями в древнейший ритуал инициации. Таким образом, обращаясь к первоначально имевшему явное религиозно-культовое происхождение спорту как относительно более позднему, молодому социальному институту физической культуры древнего мира, следует обратить внимание на чётко выраженный вектор секуляризации спорта, его освобождения от глубокой и полной религиозности и перехода на позиции поверхностного, формального отношения к последней.

Что касается современной агонально-спортивной практики, то здесь дело обстоит несколько сложнее. Современный спорт XIX–XX вв. возникает как чисто светское социально разнородное явление, так сказать, как неоатлетизм в чистом виде.

Лежащие в его основе спортивное соревнование и подготавливающая к соревнованию спортивная тренировка, хотя и сохранили или восстановили древние принципы, казалось бы, полностью и навсегда предали забвению древнюю религиозно-культовую подоснову этих принципов, придав им современную, чисто светскую функциональную или морально-эстетическую интерпретацию.

Неоолимпизм Пьера де Кубертена, несмотря на его призывы к воссозданию олимпийской религии как новой религии атлетов, мы это теперь отчётливо понимаем, является скорее светской формой, стремящейся к жёсткой системной соревновательной регламентации по типу культовой (но не обязательно религиозной). Попытка основателя неоолимпизма вернуть образ древнегреческой мусической и гимнастической состязательности была последовательно и закономерно провалена его же последователями, а его рассуждения на тему создания новой олимпийской религии для всего Человечества в духе концепции антропологической религии Людвига Фейербаха всеми воспринимаются не более чем аллегория и плод образно-ассоциативного мышления великого педагога-просветителя.

И всё же определённые тенденции и показатели наращивания религиозного влияния в области современной агонально-спортивной традиции имеются. Они касаются фактов всё более усиливающейся религиозной пропаганды на открытиях и закрытиях крупных спортивных соревнований; учреждения и организации конфессиональных спортивных клубов, союзов и ассоциаций; строительства спортивных объектов, совмещающих также и культовое их назначение; освящения спортивных объектов, отдельных соревнований, религиозного благословения и службы в спортивных залах, на спортивных площадках; экстремистской христианизации, исламизации национального спорта; возрождения и создания террористических и экстремистских неоязыческих (магических и тотемистических) организаций в сфере притяжения спорта, спортивного и околоспортивного движения. Чем и как всё это объяснить, если принять за основу тезис о светском, секуляризованном характере современного спорта и Олимпийских игр?

Объяснение существует, но, чтобы его понять и принять, нам следует продвинуться из области анализа культово-религиозных и религиозно-мировоззренческих факторов и тенденций в спорте в область религиозно-политического анализа спорта как социального института, иначе говоря, следует исследовать связь современного спорта с современной политикой.

<<< Назад
Вперед >>>

Генерация: 0.967. Запросов К БД/Cache: 0 / 2
Вверх Вниз