Книга: Жизнь насекомых. Рассказы энтомолога

И все-таки мне еще не довелось увидеть во всех подробностях единоборство осы с пауком. Каким образом каликург парализует чернобрюхого тарантула, один укус которого убивает крота и воробья? Как смелый помпил побеждает противника, более сильного и более ядовитого? Как ведет он борьбу, в которой сам может оказаться жертвой?

Нарбонский тарантул. (Увел.)

Задача заслуживала терпеливого изучения. Строение паука говорит мне, что нужен всего один укол жала в центр, несущий победу осе. Нужно было видеть это единоборство. Главная трудность была в том, что каликурги очень редки: тарантулов-то я мог достать сколько угодно по соседству с моим домом.

Но вот случай мне благоприятствует: я неожиданно ловлю каликурга на цветке. На другой день я запасаюсь полудюжиной тарантулов. На обратном пути с прогулки за тарантулами новое счастье: я ловлю второго каликурга. Он тащил по пыльной дороге парализованного паука. Этой находке я придаю большое значение: яичко нужно поскорее откладывать, и оса без колебаний примет другого тарантула, которым я подменю парализованного.

Каждого каликурга я помещаю вместе с тарантулом под широкий стеклянный колпак. Я весь обратился в зрение. Какая драма сейчас произойдет?

Каликург и тарантул.

Я жду... Но... но... Что же это значит? Кто из двух нападает и кто защищается? Роли, по-видимому, переменились. Каликург не может ползать по скользкому стеклу, шагает по окружности, потряхивая крыльями и усиками. Он скоро замечает тарантула, приближается к нему без малейших признаков страха и, как кажется, собирается схватить его за ногу. Тарантул тотчас же приподнимается, встает почти вертикально, упираясь четырьмя задними ногами. Вытянув вперед четыре передние ноги, он готов к отпору. Его ядовитые крючки широко раздвинуты, и на концах их висит по капельке яда. В этой угрожающей позе, подставляя врагу свою могучую грудь и черный бархат брюшка, тарантул выглядит очень страшным. Каликург резко поворачивается и отходит. Тогда тарантул принимает обыкновенную позу: становится на все восемь ножек и складывает свое ядовитое оружие. Но при малейшем проявлении враждебности со стороны осы он снова привстает и угрожающе раздвигает челюсти.

Тарантул вдруг подпрыгивает и бросается на каликурга, быстро обхватывает его и начинает покусывать своими ядовитыми крючками. Не пуская в ход жала, оса вырывается и выходит невредимой из этой горячей схватки. Я много раз вижу такие нападения, но никогда с осой ничего не случается. Быстро освободившись, она принимается расхаживать под колпаком по-прежнему быстро и смело.

Разве каликург не ранен? Очевидно, нет. Настоящий укус был бы для него смертелен. Крупная саранча и та погибает от укуса тарантула, а почему же устоял бы каликург? Значит, тарантул только делает вид, что кусает, а на деле его крючки не проникают в тело осы. Если бы паук укусил по-настоящему, то я увидел бы, как его крючки сомкнулись в схваченной ими точке. Несмотря на все мое внимание, я не замечаю этого. Разве крючки бессильны проколоть панцирь каликурга? Нет. Я видел, как тарантул прокусывал панцирь саранчи, проламывая крючками ее броню. А теперь — в смертельной опасности — тарантул только угрожает крючками, но не кусает, словно ему противно сделать это. Я не берусь объяснить причину такого поведения паука.

Кольчатый каликург и тарантул. (Нат. вел.)

Наблюдения под колпаком мне ничего не дали. Я решил предложить моим бойцам иную арену, более близкую к естественным условиям. На моем рабочем столе почва представлена очень плохо, да и нет здесь у тарантула его крепости: норки, которая может играть очень большую роль и в защите, и в нападении. В большой чашке, наполненной песком, я устраиваю при помощи кусочка тростника норку для тарантула. Затем втыкаю несколько головок чертополоха и капаю на них медом: это корм для каликурга. Пропитанием тарантулу послужат две кобылки. Я ставлю это хорошо приготовленное помещение на солнце, накрываю его колпаком из металлической сетки и впускаю в него двух пленников.

Мои хитрости не удаются. Проходит день, другой, третий — ничего. Каликург кормится на цветках, а наевшись, ползает по колпаку. Тарантул мирно питается своей кобылкой. Если каликург проходит близко от него, паук выпрямляется и принимает позу, предлагающую осе отойти подальше. Искусственная норка хорошо выполняет свое назначение: в нее мирно, без ссор поочередно прячутся и паук, и оса. И это — все!

Остается последнее средство, на которое я возлагаю большие надежды. Нужно перенести каликургов на места их охоты, устроить их у входа в жилище тарантула — над естественной норкой. Я пускаюсь в путь, взяв с собой стеклянный и проволочный колпаки и все прочее, нужное для перемещения моих опасных и раздражительных пленников.

Вот превосходная норка. Я засовываю в нее соломинку и узнаю, что в ней живет тарантул подходящей величины. Расчищаю и выравниваю вокруг норки место для колпака. Пускаю под колпак каликурга. Еще одно разочарование! Проходит полчаса, а каликург лишь ползает по сетке, как и в моем кабинете. Он не обнаруживает никакой враждебности при виде норки, на дне которой блестят глаза тарантула.

Заменяю металлическую сетку стеклянным колпаком. Теперь каликург не сможет всползти кверху. Вынужденный бегать по земле, он познакомится, наконец, с норкой, на которую до сих пор не обращал внимания.

На этот раз дело налаживается. Сделав несколько кругов, каликург замечает норку и... спускается в нее. Такая смелость смущает меня: я никак не мог предполагать такого поступка. Кинуться на тарантула вне его жилья — это еще куда ни шло. Но спуститься в самое логовище страшилища, поджидающего вас со своими двумя ядовитыми крючками, — это совсем не то. Что выйдет из такой отваги?

Из глубины норки доносится шум. Несомненно, тарантул схватился с осой. Кто из двух выйдет оттуда живым?

Тарантул отступает. Он карабкается на самый верх норки в своей угрожающе защитной позе, с вытянутыми передними ножками и раскрытыми крючками. А каликург? Убит? Нет. Он в свою очередь выбирается из норки и проходит мимо тарантула. Тот ударяет его и тотчас же шмыгает в норку.

Оса и во второй, и в третий раз выгоняет паука из норки. И каждый раз тот ждет каликурга на пороге своего жилья, дает ему затрещину и возвращается к себе. Напрасно я беру второго каликурга и переменяю норку — мне не удается видеть ничего другого. Недостает каких-то условий, чтобы совершилась драма, которой я так жду.

Мои опыты не удались, но обогатили меня одним ценным фактом: каликург без боязни спускается в норку тарантула и выгоняет его оттуда. Выгнанный из жилья паук менее смел, и на него легче напасть. Помимо того, в тесноте узкой норки трудно нанести жалом тот точный удар, которого требует безопасность оператора. Смелое вторжение каликурга в норку яснее всего показывает, какое сильное отвращение питает тарантул к своему противнику. На дне норки, оказавшись лицом к лицу с осой, можно было бы свести счеты с врагом. Тарантул у себя дома, ему известны здесь все углы и закоулки, а пришелец стеснен, да и место ему незнакомо. Скорей кусай, тарантул! Но ты удерживаешься, не знаю, почему, и это спасает твоего врага. Глупый ягненок не отвечает ударом рожков на удар ножа, но разве ты ягненок перед каликургом?

Мои оба пленника снова в кабинете, под металлическим колпаком, и снова живут вместе с тарантулами, угощающимися кобылками. Три недели продолжается это сожительство безо всяких приключений, кроме взаимных угроз, все более и более редких. Серьезной враждебности нет ни с той, ни с другой стороны. Наконец оба каликурга умирают: их время прошло. Жалкий конец после великолепного начала.

Отказаться ли мне от решения вопроса? О, нет! Судьба любит настойчивых и доказывает мне это: через две недели после смерти моих охотников за тарантулами я ловлю каликурга пестрого. Этот вид каликургов попал в мои руки впервые. Он одет в такой же костюм, как и каликург кольчатый, и почти такой же величины.

Эпейра шелковистая. (Нат. вел.)

Чего желает этот новый охотник, о котором я ничего не знаю? Наверное, паука, ко какого? Такому охотнику нужна крупная дичь. Может быть, это эпейра шелковистая, а может быть, эпейра полосатая, самые большие пауки нашей местности после тарантула? Первый растягивает свою большую вертикальную паутинную сеть между кустами и ловит в нее кобылок. Я найду его в густых кустах на соседних холмах. Второй растягивает свою паутину поперек канавок и маленьких ручьев, где летают стрекозы — его добыча. Этого паука я найду близ соседней реки, на берегах оросительных канав, питаемых ее водами. Две прогулки доставляют мне двух эпейр. На другой день сразу обеих я и предлагаю моему новому пленнику.

Выбор сделан быстро: предпочтение отдано эпейре полосатой. Но она не сдается без сопротивления. При приближении каликурга паук принимает такую же оборонительную позу, как и тарантул. Каликург не обращает внимания на угрозы: у него проворные ноги и быстрый натиск. Быстрый обмен ударами — и эпейра лежит, опрокинутая на спину. Каликург уселся сверху, брюшком к брюшку, головой к голове. Своими ножками он придерживает ножки паука, а челюстями — его туловище.

Сильно подгибает брюшко, выпускает жало и... Минутку, читатель! Куда вонзится жало? Судя по тому, чему нас научили другие осы-парализаторы, можно подумать, что в грудь, чтобы уничтожить движения ножек. Вы думаете? Я думал так же. Что ж, не краснея за наше общее невежество, признаемся, что оса знает больше нас. Ей известно, как обеспечить себе успех подготовительным маневром, о котором никто из нас не подумал. Около рта эпейры есть два острых кинжала, каждые с каплей яда на конце. Каликург погибнет от укола ими. Операция парализатора требует полной точности укола, а потому нужно сначала обезоружить жертву, а потом уже делать операцию.

С большими предосторожностями и особенной настойчивостью жало каликурга погружается в рот паука. И тотчас же ядовитые крючки бессильно закрываются и столь опасная дичь становится безвредной. Теперь брюшко каликурга отодвигается назад, и жало погружается позади последней пары ножек, посередине груди, почти там, где она соединена с брюшком. В этом месте покровы тоньше и проколоть их легче, чем в других частях груди, одетых в крепкий панцирь. Нервный центр, управляющий движениями ножек, расположен немного выше точки укола, но жало направлено вперед, и оно попадает как раз туда, куда нужно. Этот укол вызывает паралич всех восьми ножек.

Паук с нижней стороны:. 1  — нижние челюсти; 2  — нижне-челюстной щупик; 3  — верхняя челюсть.

Итак, два укола. Первый укол в рот, чтобы обезопасить самого оператора, второй — в грудной нервный узел для безопасности личинки. Так должен вести себя и охотник за тарантулами, отказавшийся под колпаком выдать мне свой секрет. Теперь я знаю его приемы парализатора: меня познакомил с ними его товарищ.

Я рассматриваю эпейру сейчас же после операции. Не больше минуты паук судорожно двигал ножками, и пока эти движения продолжались, оса не выпускала добычи. Казалось, что она наблюдает за ходом паралича. Концами челюстей она много раз принималась исследовать рот паука, словно проверяя безвредность его ядовитых крючков. Наконец паук затих, а каликург приготовился тащить добычу. Тогда эпейрой завладеваю я.

Прежде всего меня поражает полная неподвижность крючков. Я щекочу их соломинкой, но не могу нарушить оцепенения, а щупики, их ближайшие соседи, движутся, если я коснусь их. Кладу паука в склянку и через неделю снова рассматриваю его. Раздражимость отчасти вернулась. Если дотронуться соломинкой до ножек, то они начинают немножко двигаться, особенно их последние членики. Щупики подвижны. Но движения ножек слабы и беспорядочны, и паук не может ни перевернуться, ни переместиться.

Напрасно я раздражаю ядовитые крючки: мне не удается ни заставить их раскрыться, ни даже шевельнуться. Они глубоко парализованы. В конце сентября, через месяц после операции, паук все в том же состоянии. Он ни жив, ни мертв, щупики вздрагивают от прикосновения соломинкой, все остальное неподвижно. Наконец через шесть-семь недель паук умирает и начинает разлагаться.

Таков же был и тарантул, отнятый мною у кольчатого каликурга, тащившего его в свою норку. Его ядовитые крючки тоже совершенно не поддавались раздражению. Щупики, ближайшие соседи челюстей, в течение нескольких недель сохраняли свою раздражимость, даже без прикосновения к ним они двигались. Очевидно, жало осы, проникнув в рот, не поразило всего нервного центра: тогда наступила бы смерть, и щупики не двигались бы.

Нервная система паука:. А  — нервный узел.

Что же такое поражено через рот, что повлекло за собой глубокий паралич ядовитых крючков? Мои анатомические знания недостаточны для ответа. Управляет ли движениями ядовитых крючков, которыми заканчиваются челюсти паука, особый нервный узел? Или же к ним подходят лишь особые нервные нити, выходящие из общего центра? Пусть этот темный вопрос выяснят ученые, более меня знакомые с анатомией пауков.

Мне кажется более вероятным второе предположение, потому что нервы щупиков, представляющих часть ногощупальца, должны, как я думаю, выходить оттуда же, откуда отходят нервы челюстей с их крючками-коготками. Если рассуждать именно так, то каликург должен поразить своим жалом лишь нервы, идущие к челюстям и управляющие их движениями, нервные нити с волосок толщиной.

Я настаиваю на этом. Хотя они и очень тонки, эти две нити должны быть поражены точно и непосредственно. Если бы яд осы был впущен куда-то по соседству с ними, то были бы отравлены и нервы щупиков, находящиеся совсем рядом, а это вызвало бы их неподвижность. Однако щупики долго сохраняют свою подвижность, а это показывает, что действие яда их не затронуло. Это очень деликатная операция, и не удивительно, что жало осы так долго остается во рту паука: его острие ищет тончайшую нить, на которую должен подействовать яд. И оса находит эти нити. Вот на что указывают нам двигающиеся щупики возле неподвижных крючков. Поразительные искусники, эти каликурги!

Предположение, что у челюстей с их крючками есть особый нервный центр, не уменьшает таланта оператора. Тогда жало должно было бы поразить крохотную точку, на которой мы едва ли нашли бы место для острия иголки.

Мне не удалось проследить еще раз нападение каликурга на эпейру: в неволе оса нападает неохотно. К тому же случается, что дичь обманывает охотника. Я дважды видел такой обман и расскажу о нем.

Эпейра сидит, широко растянув в стороны свои ножки, на внутренней стороне сетчатого колпака. Каликург ходит кругами по своду колпака. При виде приближающегося врага паук падает и лежит с поджатыми ножками. Каликург подбегает, обхватывает паука ножками, осматривает его и принимает позу, в которой он делает укол в рот. Но он не выпускает жала. Я вижу, как каликург наклонился к ядовитым крючкам, словно изучая эту ужасную машину, потом уходит. Паук лежит неподвижно, словно мертвый. Я думаю, что он парализован, вынимаю его из-под колпака и кладу на стол, чтобы рассмотреть на досуге. Но паук тут же оживает и проворно убегает. Оказывается, что он только притворился мертвым, да так ловко, что обманул меня. Впрочем, был обманут и каликург: он отказался от якобы мертвой дичи.