Книга: Недостающее звено

Глава шестая Оружие и орудия

Глава шестая

Оружие и орудия

Пять молодых львов поднимаются из травы. Сейчас они начнут подкрадываться к приближающимся антилопам. Возможно, этот охотничий прием использовали и предшественники человека — австралопитеки

В течение долгих лет, проведенных в Гомбе-Стрим, Джейн и Гуго ван Лавик-Гудолл видели, как дряхлели и умирали некоторые их друзья среди шимпанзе старшего поколения, как недавние подростки прокладывали себе путь к доминирующему положению в группе, как рождались новые детеныши. Тем временем и у них родился сын, которого они прозвали Лакомкой и еще младенцем взяли с собой в Танзанию. С тех пор он не раз подолгу жил с родителями в Гомбе-Стрим. Но как ни привязана была Джейн Гудолл к своим шимпанзе, как ни уверена в привязанности многих из них, она в первые годы никогда не оставляла Лакомку одного, опасаясь, что какой-нибудь шимпанзе мимоходом схватит малыша и съест его.

Она давно уже убедилась, что ее друзья время от времени едят мясо, а порой и охотятся. Впервые она заподозрила это, когда увидела, что шимпанзе возится на дереве с чем-то розовато-красным, а рядом сидят, просительно протянув руки, двое других. Оба они получили по кусочку чего-то, что оказалось, как она установила позже, тушкой поросенка речного кабана. Шимпанзе ели мясо! Для Джейн это было большой неожиданностью. В дальнейшем она не раз видела, как они ели мясо, и даже наблюдала, как они охотятся. Эти ее наблюдения подтвердили японские исследователи, которые начали изучать шимпанзе в Танзании в 1961 году.

Охотящегося шимпанзе, утверждает Джейн Гудолл, можно распознать сразу. Его поведение необычно: чувствуется какая-то целеустремленность, напряженность, сосредоточенность, которые вызывают у остальных шимпанзе определенные реакции. Иногда они только внимательно следят за охотником, иногда же перебираются на соседние деревья, чтобы отрезать жертве — молодому павиану или какой-нибудь мелкой древесной обезьяне — путь к бегству. Несколько раз на вопли молодого павиана прибегали взрослые и кидались защищать его. В суматохе павианенку нередко удавалось спастись. Однако Джейн много раз видела, как шимпанзе ели павианьих детенышей, и пришла к выводу, что окрестные стада павианов платят им хотя и небольшую, но постоянную круглогодичную дань.

Мясо возбуждает шимпанзе и, несомненно, очень им нравится. Они жуют его долго и с наслаждением, обычно засунув в рот еще и горсть листьев. Просящие шимпанзе иногда получают комочки этой жвачки, а иногда удачливый охотник оделяет их кусочками мяса, отщипывая его от тушки. Любопытно, что обычная схема иерархии доминирования тут не действует. Шимпанзе, без колебания отбирающий спелый плод у сородича, стоящего на нижней ступени иерархической лестницы, никогда не покусится на добытое мясо. По-видимому, самый факт умерщвления дичи каким-то образом обеспечивает право на нее.

Открытие, что шимпанзе охотятся и едят мясо — причем делятся им, хотя нередко и без всякого желания, — имеет огромное значение для разработки гипотез о том, как охота и дележ добычи развивались у гоминидов. Теперь есть основание предположить, что эти особенности поведения были перенесены в саванну из леса. Нам больше не нужно ломать голову над тем, откуда у существа, чьи предки питались плодами, вдруг появился вкус к мясу, — просто это животное, подобно многим другим, уже давно предпочитало его. И для дальнейшего достаточно было благоприятных условий в новой среде обитания.

Развитие сельского хозяйства и бурный рост цивилизаций в последние пять-десять тысяч лет несколько завуалировали тот факт, что наши предки почти несомненно жили охотой и собирательством по меньшей мере миллион лет, а может быть, и два-три миллиона, Они настолько преуспели в этом, что многими нашими физическими особенностями и кое-какими наиболее глубинными эмоциональными чертами мы обязаны их долгой и успешной охотничьей карьере. В последние три миллиона лет своей эволюции, когда наши предки уже были двуногими гоминидами, они, вероятно, посвящали охоте 99 % свободного времени. Современный неохотничий образ жизни, который мы самодовольно считаем истинно "человеческим", превращается, таким образом, в этом эволюционном масштабе времени в один-единственный вздох из всех, сделанных за сутки.

Но прежде чем обратиться к оружию и орудиям для того, чтобы представить себе характер этой охоты, рассмотрим вкратце суть вопроса: что такое охота как образ жизни, каким путем и до какой степени могла она развиться в начальный период существования гоминидов.

Попробуем подойти к решению вопроса с позиции Джорджа Шаллера, который советует на время отвлечься от приматов и их поведения, и заняться животными других видов, рыскающими и охотящимися в африканской саванне. Шаллер пишет: "Поскольку экологические условия оказывают сильнейшее влияние на социальные структуры, (мне) представлялось, что имеет смысл сравнить гоминидов с животными, которые походят на них в экологическом отношении и совсем не обязательно в филогенетическом, — такими, как плотоядные общественные животные".

Социальные структуры… на которые воздействуют экологические условия? Ну, конечно же! Мы уже слышали об этом от Джона Крука, хотя и в несколько иной связи.

Но плотоядные общественные животные? Он, что же, имеет в виду львов?

Да, именно их. Пусть древнейшие гоминиды переселились из леса в саванну уже с зачатками прямохождения, использования орудий и употребления в пищу мяса. И все-таки для объяснения медленного развития этих особенностей, после того как гоминиды начали вести групповой образ жизни на открытых равнинах, следует рассмотреть образ жизни других плотоядных обитателей тех же открытых равнин.

Крупнейшие африканские хищники: львы, леопарды, гепарды, пятнистые гиены и гиеновые собаки — все, за исключением леопардов и гепардов, являются общественными животными, выработавшими две жизненно важные черты: они охотятся группами и делятся своей добычей.

Совместная охота дает много выгод — Шаллер насчитывает их целых пять, — которые обеспечивают группе заметное преимущество перед одиноким охотником. Во-первых, группа в среднем гораздо реже остается без добычи. Две и более пятнистых гиен, охотясь вместе, ловят намеченную жертву в три с лишним раза чаще, чем одна гиена. Во-вторых, группа способна справиться с крупной дичью, которую в одиночку не одолеть. Наиболее ярким тому примером служат, пожалуй, гиеновые собаки: стаей они одолевают зебр, весящих свыше 200 килограммов, хотя сами весят в среднем около 18 килограммов. В-третьих, добыча группы, как правило, съедается вся тут же на месте, ничто не пропадает зря. Одинокое животное, наевшись, остальное мясо волей-неволей оставляет до тех пор, пока не проголодается вновь. А к тому времени тушей могут завладеть другие хищники. Вот почему одинокий охотник леопард вынужден втаскивать свою добычу на дерево, подальше от гиен, шакалов и гиеновых собак. В-четвертых, группа может прибегнуть к тому, что Шаллер называет "разделением труда". Тут он приводит в пример гиеновую собаку, которая остается охранять щенят в логове, пока остальные охотятся; насытясь, они возвращаются и, срыгнув часть добытого мяса, кормят щенят, а также взрослого стража. И наоборот, один лев остается возле недоеденной туши в качестве сторожа, пока не подойдут остальные члены прайда. И наконец, так сказать, "право силы". В саванне существует своя иерархия силы, определяющаяся размерами и весом хищника: верхнюю ступень занимает лев, затем леопард, далее следуют гиена и гиеновая собака. Однако численность нередко дает преимущество перед ростом и весом. Фотография на показывает, насколько тщетны отчаянные попытки львицы отогнать от растерзанной туши жирафа десяток голодных гиен.

К этим пяти преимуществам я добавил бы еще одно, которое Шаллер не включил в свой список, хотя прекрасно о нем знает, да, собственно, и подразумевает как одно из условий групповой охоты. Я имею в виду широкий выбор охотничьих приемов, который открывается перед группой. Такова, например, своего рода погоня с подставами, которую применяют гиеновые собаки. Взрослое животное в одиночку или в паре с другим начинает травлю и бежит за намеченной жертвой, не давая ей остановиться. Поскольку зебра или антилопа, убегая, обычно описывает широкий круг, остальные собаки продолжают неторопливо трусить позади, внимательно следя за происходящим, а затем в нужный момент кидаются наперерез добыче и приканчивают ее. Еще пример: львы прекрасно умеют гнать добычу по направлению к прячущимся в засаде партнерам по охоте. С не меньшей сноровкой они ее окружают, так что, куда бы намеченная жертва ни повернула, ее встречает лев. Охотящейся группе иногда удается загнать дичь в тупик — на узкий мыс, в болото, на берег реки или в ущелье, откуда нет выхода. Гоминиды за миллионы лет своей охотничьей карьеры использовали все эти приемы.

Второй важнейший аспект группового поведения хищников состоит в том, что они делят добычу между собой. Правда, львы рычат, дерутся, иногда даже убивают друг друга возле туши (что указывает на неполную эволюцию группового поведения: они научились сотрудничать во время охоты, но не за пиршественным столом), однако гиены и гиеновые собаки ведут себя гораздо пристойнее. Гиеновые собаки в этом отношении чрезвычайно щепетильны. Молодые животные в стае бегут медленнее взрослых и, естественно, поспевают к добыче последними. Взрослые собаки, как правило, ограничиваются двумя-тремя кусочками, затем отходят и ждут, пока не насытятся молодые, и только тогда приступают к еде по-настоящему. Иногда к этому моменту от туши не остается почти ничего, и, оставшись голодными, они вынуждены вновь отправляться на охоту, но забота о молодом поколении очень важна для вида, у которого смертность среди взрослых особей, по-видимому, весьма высока. Пока щенки гиеновой собаки еще настолько малы, что не способны следовать за стаей и вынуждены оставаться в логове, они покусывают и тыкают возвратившихся охотников в уголки пасти, и те отрыгивают мясо. Одна охромевшая собака, которая не могла следовать за стаей, прибегла к тому же способу и тоже получала отрыгнутое мясо, то есть осталась в живых благодаря помощи других членов стаи.

Итак, сотрудничество и дележ добычи приносят плотоядным общественным животным большие выгоды. Те же выгоды мог обрести и гоминид, дерзнувший уйти от леса в открытую саванну. Чем дальше он заходит в саванну, тем больше у него шансов наткнуться на мелкую добычу, такую, как зайцы, неоперившиеся птенцы и новорожденные телята антилоп и других крупных травоядных. И не только стремление ловить и убивать этих существ будет в нем расти и укрепляться, но и — что даже еще важнее — у него появится стимул высматривать их, а также думать о том, где и как их искать. Постепенно он будет дерзать на большее, осознав, что в силах справиться с покалеченными и старыми животными и более крупных видов. Но чем крупнее дичь, тем настоятельнее потребность в сотрудничестве. В результате успешного сотрудничества он добывает больше мяса, а это открывает возможность и создает побуждение делиться добычей.

Тут снова начинает действовать положительная обратная связь. Чем больше пользы приносит данная форма поведения животному с мозгом, достаточно развитым, чтобы запоминать и в каких-то пределах свободно выбирать между теми или иными действиями, тем вероятнее, что оно попробует повторить действия, оказавшиеся удачными в прошлом. Каждая удачная охота усиливает стремление разыскивать новую добычу. Джейн Гудолл наблюдала это явление, изучая то нарастающую, то идущую на убыль зачаточную охотничью деятельность у шимпанзе Гомбе-Стрим. Случайно схваченный павиан вызывает прилив охотничьей энергии. Но шимпанзе плохие охотники — они слишком сильно возбуждаются и без толку суетятся, а потому последующие фиаско вскоре охлаждают их энтузиазм, тем более что вокруг вполне достаточно всякой другой пищи. И охота быстро "выходит из моды" до тех пор, пока новая случайная удача не возродит угасший интерес.

Не исключено, что в саванне, где гоминидов стимулировали более частые успехи, а может быть, и прямая необходимость с помощью охоты и поисков падали возмещать сезонное оскудение других источников пищи, повадка, не игравшая большой роли для выживания шимпанзе, преобразилась для гоминидов в нечто куда более важное.

Дележ добычи должен увеличивать шансы гоминидов на выживание не меньше, чем совместная охота. Всегда тяжело смотреть, как больной или искалеченный павиан старается не отстать от стада. Сородичи не кормят его и никак о нем не заботятся: они питаются главным образом семенами, травой, фруктами, корнями, и почти весь день у них уходит на то, чтобы насытиться самим. Поэтому больной павиан справляется со своей бедой сам, и пусть даже стадо переходит с места на место не торопясь, у него не остается сил на поиски корма, так как вся его энергия расходуется на то, чтобы не отстать. В результате он ослабевает еще больше, поспевает за стадом с еще большим трудом, становится еще слабее…

Но если бы такое заболевшее или раненое животное могло в течение нескольких критических дней отлежаться в каком-то месте, куда остальные члены группы возвращались бы с пищей, не исключено, что это спасло бы ему жизнь — особенно когда речь идет о гоминиде с его долгим периодом взросления и обучения, тем более, что, начиная питаться мясом, он, вероятно, должен был приобрести новых кишечных паразитов, которые на первых порах нередко вызывали у него разные болезни. Павиан, сломавший ногу или истощенный дизентерией, почти неизбежно погибает. Гоминид, оказавшийся в подобном положении, мог выжить.

Соедините особенности, присущие гоминиду, с совместной охотой и дележом добычи, свойственными плотоядным общественным животным, и вы получите (во всяком случае, вначале) существо, подобное австралопитеку: охотника, который охотится по-новому — на двух ногах и при помощи оружия. Под воздействием этого нового образа жизни его сметка непрерывно растет, и со временем охотником он становится на редкость искусным.

Но это "со временем" наступает медленно — так медленно, что, может быть, прошел очень долгий срок, прежде чем гоминид стал настолько сметливым, чтобы другие животные признали его опасным врагом. По мере того как росло его охотничье умение, скрытая опасность, которую он представлял, делалась все более явной, и в поздний период существования австралопитеков — два или более миллиона лет назад — этот ранний человек, почти наверное, уже был настолько ловким охотником, что его боялись все травоядные, кроме самых крупных. Могучие хищники, лев и леопард, еще видели в нем добычу. Быть может, стая гиен могла его одолеть: когда их много, гиены очень агрессивны. Но, возможно, охотник-гоминид сам был агрессивен. Вполне вероятно, что он конкурировал с гиенами и гиеновыми собаками — дрался с ними из-за их добычи, из-за своей добычи и из-за крупной падали. В подобных стычках исход, несомненно, зависел от численности и агрессивности.

Кости, найденные в местах обитания гоминидов в Олдувае, рассказывают, чем питались эти древние охотники. Четыре вида живут в Африке и сейчас — орикс, дикобраз, окапи и водяной козел. Два вымерли — сиватерий, предшественник жирафа с короткой толстой шеей и загнутыми рогами, и дейнотерий, древний слон с более коротким хоботом, чем у современных слонов, своеобразной нижней челюстью и загнутыми вниз бивнями

Подобно гиеновым собакам, древние гоминиды, вероятно, были способны отбить от стада слабое животное — вот как эту газель на рисунке. Гоминиды вряд ли умели бегать быстро, но могли, например, загнать дичь в тупик, или повернуть ее к засаде, или же просто измучить непрерывной погоней

Тем не менее вначале масштабы этой охоты были очень скромными, и она сводилась к случайной поимке мелких животных. Вероятно, не менее важными на первой стадии, а быть может, и много времени спустя были поиски падали — то есть дичи, погибшей от естественных причин или убитой хищниками, которых удавалось напугать и отогнать. Это, так сказать, ловля случая, и в этом отношении гоминиды опять-таки сходны с общественными плотоядными животными, которые великолепно умеют "ловить случай". Хотя лев легко отгоняет гиен от только что убитой антилопы, гиены способны собрать подкрепление и в свою очередь отгоняют льва. Но двух-трех львов достаточно, чтобы гиены остались ни с чем.

Еще один любопытный аспект групповой жизни хищников заключается в разнообразии — и малой степени выраженности — доминирования в их сообществах. Для того чтобы животные могли сотрудничать во время охоты, агрессивность в их взаимоотношениях должна как-то сниматься или подавляться. Но при жестком соподчинении это очень трудно. Попробуйте представить себе сознающих свой статус павианов, которые настолько забыли взаимную враждебность и страх, что способны дружно заняться совместной охотой. Хищники же охотятся так постоянно. У львов самцы доминируют над самками, но только потому, что они сильнее. Самки отнюдь с этим не мирятся и при попытке отобрать у них лакомый кусок нередко вступают в драку. Среди самок — а им принадлежит главная роль в охоте — также не соблюдается никакой иерархии. У гиен доминирующее положение в стае принадлежит самкам, но собственной иерархии ни среди самцов, ни среди самок также не существует. Сообщество гиеновых собак характеризуется терпимостью и дружелюбием; степень доминирования меняется от стаи к стае, но оно никогда не бывает сильно выраженным. Да и вообще, по-видимому, отражает оно в основном взаимоотношения между конкретными животными.

Гиеновые собаки вспугивают зебр, надеясь что какая-нибудь из них отстанет

Им удается отрезать от стада более слабое животное

Остальные зебры убегают, а собаки переходят в нападение

Конец отлично организованной охоты: собаки вцепляются в свою добычу

В группе гоминиды представляли более внушительное зрелище, чем поодиночке. Полагают, что они были способны с помощью угрожающих демонстраций (крича и размахивая дубинками) отогнать хищника от его добычи. На рисунке группа охотников старается прогнать львицу

Эффективность группы явно доказывается этой редчайшей фотографией: львица, свалившая жирафа, бессильна против наступательной тактики стаи голодных гиен

Дележ пищи — еще одно адаптивное преимущество, которым, по мнению специалистов, обитавшие в саванне гоминиды (вверху) походили на таких плотоядных общественных животных, как львы и гиеновые собаки. Возвращение с небольшой тушей к самкам и детенышам, как делают гиеновые собаки, или совместное поедание крупной добычи, как делают львы, колоссально увеличивает эффективность охоты, поскольку в результате съедается все мясо, добытое с таким трудом, и можно не тратить усилий на сохранение добычи

Эти системы заметно отличаются от иерархий доминирования у многих приматов. Выбрав ли в поисках модели сообщества гоминидов генетически близких к ним шимпанзе или же экологически близких к ним павианов, в любом случае мы сталкиваемся с доминированием как определяющим фактором в жизни общества. В какой-то период сообщество гоминидов, несомненно, должно было строиться на доминировании. Но для того, чтобы стать преуспевающим охотничьим сообществом, оно должно было претерпеть изменения. Дэвид Пилбим полагает, что агрессивное поведение самцов-гоминидов по отношению друг к другу начало исчезать в результате становления системы брачных пар. Он, кроме того, считает, что возникновение начатков языка — то есть более сложной формы общения, позволяющей передавать не только эмоции, — должно было способствовать установлению большего доверия, понимания и сотрудничества между индивидами. Развитие языка, говорит Пилбим, "впервые открыло бы приматам выгоду неагрессивных форм поведения и тем их укрепило бы. Доминирование перестало бы означать максимум выгод".

Это довольно спорный момент. Утверждение Пилбима подразумевает очень раннее появление языка — возможно, даже во времена австралопитеков. Другие специалисты не соглашаются с этим. Они не отрицают, что язык может умерять агрессивное поведение — выругаешь кого-нибудь или пожалуешься вместо того, чтобы стукнуть его дубинкой, — но не признают, что язык был необходим для стимулирования развития неагрессивных форм поведения. Такие формы поведения, утверждают они, явились результатом зарождения семьи, разделения на постоянные пары, долгой связи матери и детеныша, а также дележа еды; причем все эти факторы действовали задолго до возникновения языка. Далее, утверждают сторонники этого мнения, мозг австралопитека недостаточно велик для того, чтобы обеспечить способность говорить. По их мнению, речь (исключая звуки, передающие эмоции вроде испуга, ярости, боли или удовольствия) оставалась вне физических возможностей гоминидов вплоть до появления человека прямоходящего миллион с лишним лет назад.

Гиеновые собаки делятся с пищей, отрыгивая ее перед щенками

Три львицы и лев вместе поедают добычу, убитую в ручье

Охотящийся в одиночку леопард оберегает добычу, втаскивая ее на дерево

К тому же умение говорить, возможно, древним гоминидам и не требовалось. Истинная ценность речи (помимо огромного стимулирующего воздействия, которое она оказывает на развитие мозга) заключается в том, что речь позволяет передавать всевозможные оттенки смысла с несравненно большей глубиной и широтой, чем жесты и звуковые сигналы. Впрочем, эти последние по-своему богаты и обеспечивают высокую степень общения у таких животных, как шимпанзе. И хотя мы можем предполагать, что австралопитеки знали больше шимпанзе, а потому потребность в общении у них, возможно, была сильнее, насколько она была больше, сказать трудно. Как и все остальное, начатки языка складывались долго и постепенно, и даже сумей мы точно воссоздать то, что происходило в действительности, — вещь заведомо невозможная, — оказалось бы, что провести грань между серией очень выразительных и несущих четкий смысл звуков и истинной речью мы не в состоянии. Попросту говоря, мы не знаем и никогда не узнаем, как и когда возник язык.

Поскольку проблема эта опирается на одни предположения, обойдем ее, согласившись с разумным замечанием Шаллера, что во время охоты нужды в речи нет никакой. Охотящиеся хищники между собой не общаются. Более того, некоторые из них охотятся ночью и выслеживают добычу, что требует соблюдения полной тишины и затрудняет зрительное общение. Гиеновые собаки охотятся днем, но также не издают никаких звуков, если не считать редкого короткого лая, который помогает стае держаться вместе. Другие сигналы не требуются, так как преследование происходит на виду у всей стаи.

Поскольку низшие и человекообразные обезьяны ведут дневной образ жизни, Шаллер (как, собственно говоря, и все остальные ученые) считает, что древние гоминиды также охотились и разыскивали падаль только в дневные часы. Это абсолютно логично. Начать с того, что ночь полна опасностей: маленький гоминид, разгуливая после наступления темноты, почти наверное стал бы жертвой какого-нибудь ночного хищника — саблезубой кошки, льва, леопарда или гиены. Далее, гоминиды были на редкость зоркими. А если, как мы считаем, они уже стали двуногими, то, выпрямившись во весь рост, видели очень далеко и к тому же были способны покрывать большие расстояния. Отсюда следует, что они внимательно следили за тем, что происходило вокруг, и значительную часть своего времени посвящали поискам падали. Они не умели бегать с такой быстротой, которая требуется, чтобы загнать крупную дичь, и, вероятно, предоставляли это гиенам и гиеновым собакам, а потом, оглушительно крича, подбегали к туше и отгоняли удачливых охотников. Слабых или старых животных они, вероятно, загоняли сами.

Выдвинув свои пять четких пунктов, характеризующих плотоядных общественных животных, Шаллер благоразумно этим и ограничился, указав только, что у них существует много охотничьих приемов и что в настоящее время невозможно установить, какими из них пользовались гоминиды — если они ими вообще пользовались — и даже по-разному ли охотились разные гоминиды в разные периоды своего существования. Тем не менее напрашиваются соблазнительные аналогии. Чрезвычайно соблазнительные — и Шаллер решил на несколько дней превратиться в австралопитека, чтобы поточнее установить, на что они, возможно, были способны, а на что нет.

Выбрав равнину Серенгети и одну из орошающих ее рек, поскольку тамошний климат и огромные стада травоядных животных предположительно напоминают условия, существовавшие два — три миллиона лет назад, Шаллер и Гордон Лоутер поставили два эксперимента, в которых взяли на себя роль гоминидов — охотящихся и разыскивающих падаль.

Они начали с того, что за несколько дней прошли по открытой саванне около 150 километров, держась на расстоянии сотни шагов друг от друга. Главным их объектом были новорожденные телята газелей, которые в первые дни жизни не убегают от врага, а замирают в траве. Они видели восемь таких телят и могли бы схватить их без всякого труда. Великолепный улов! Правда, тут имелось одно маленькое "но". Пятерых телят они увидели на протяжении нескольких минут в местности, где собрались, почувствовав приближение родов, беременные самки. Поскольку отел у всех самок большинства травоядных, обитающих на равнинах, происходит почти одновременно (что обеспечивает выживание, так как хищники внезапно обнаруживают куда больше телят, чем способны съесть), Шаллер пришел к выводу, что газели не могли служить постоянным источником пищи — краткое изобилие, а затем почти ничего.

Однако во время этой прогулки они с Лоутером видели некоторые другие съедобные объекты — зайца, которого могли бы поймать, полусъеденные туши двух взрослых газелей и в полутора километрах гепарда со свежей добычей, отнять которую не составило бы большого труда. Добросовестно подсчитав вес всех этих съедобных объектов — в том числе и кусочков мозга, оставшихся от почти дочиста обглоданной туши, — они получили в итоге около 35 килограммов мяса.

Второй эксперимент они провели в полосе леса, тянущегося по берегам реки Мбалагети. Продолжался он неделю. Тут им повезло больше. Они бродили возле водопоя, где столкнулись с конкурентами: оказалось, что этот водопой облюбовали 60–70 львов. Они отыскали остатки четырех туш, но львы обглодали их дочиста — осталась только часть головного мозга да костный мозг в крупных костях. Костный мозг они, как гоминиды, пользующиеся орудиями, могли бы извлечь, раздробив кости камнями.

Нашли они и полусъеденную тушу буйвола, павшего от болезни: мяса на ней сохранилось более 200 килограммов — большая удача. Далее, они наткнулись на 35-килограммового зебренка, больного и брошенного матерью, на молодого жирафа, который двигался как-то странно. Им даже удалось схватить его за хвост, и тут выяснилось, что он слеп. Весил он около 140 килограммов. Но следует учесть, что количество дичи тогда, как и теперь, не было постоянным и то увеличивалось, то уменьшалось в зависимости от времени года, засух, эпизоотии и миграций. В результате гоминиды, чтобы выйти из положения, должны были под воздействием сил естественного отбора становиться все более искусными охотниками, учиться выслеживать, захватывать врасплох и убивать здоровых животных, когда старые и больные попадались редко. В случае необходимости они могли восполнить недостаток мяса семенами, орехами, фруктами и съедобными корнями, как это делают охотники-собиратели и в наши дни. Однако Шаллер считает, что не следует проводить прямых параллелей между охотничье-собирательским образом жизни австралопитеков и образом жизни таких современных охотников-собирателей как бушмены Калахари. Бушмены были оттеснены в полупустыню, где почти лет дичи, и волей-неволей довольствовались главным образом растительной пищей.

Древнейшие гоминиды, несмотря на небольшой рост и слабый интеллект, по всей вероятности, добывали больше мяса, чем современные бушмены. Но если и нет, это особого значения не имеет. В конечном счете важна была сама деятельность. Трудности охоты несомненно стимулируют мозг. Как постоянно подчеркивает Шервуд Уошберн, одним из основных факторов интеллектуальной эволюции человека была, несомненно, его охотничья деятельность, хотя Уошберн и считает, что плотоядные общественные животные не могут служить моделью охотничьего сообщества гоминидов. Он утверждает, что в поисках объяснения зачатков охотничьего поведения древних гоминидов незачем ходить дальше шимпанзе с его охотничьими повадками. По мнению Шервуда Уошберна, этих зачатков было уже достаточно. Они изменили нашего предка, расширив его горизонты и увеличив умственные способности. Мало-помалу он научился лучше охотиться, лучше думать и планировать, а также пользоваться более усовершенствованными орудиями и лучше их изготовлять.

Ибо гоминиды, не обладающие ни большой быстротой, ни большой силой, ни большими клыками, стали охотниками благодаря орудиям. Ответ на вопрос, как именно в ходе эволюции человека возникло использование орудий, навеки скрыт в тумане, окутывающем долгий процесс проб и ошибок. Нам же нужно только помнить, что было время, когда наши предки в употреблении орудий отставали от современных шимпанзе, и что затем они каким-то образом развили такую же (хотя вовсе не обязательно точно такую же) ограниченную способность приспосабливать какой-либо предмет для той или иной цели — стебель травы, чтобы засовывать в термитник, пережеванные листья, чтобы собирать воду точно губкой, палку или ветку, чтобы угрожающе размахивать, камень, чтобы бросать.

Не слишком крупные человекообразные обезьяны, встав на задние конечности, выглядели внушительнее, потому что казались больше. А если они размахивали палками или ветками, такое впечатление усиливалось, и, возможно, порой его одного было достаточно, чтобы взять верх над гиенами в стычке из-за туши. И предок человека, приспособившийся к наземному существованию, разыскивавший падаль и охотившийся, вначале, возможно, использовал разные приспособления именно для демонстрации угрозы конкурирующим видам.

Вне всяких сомнений, неизмеримо долгое время такие приспособления — палки или камни — просто подбирались с земли, когда в них возникала нужда, а по использовании их тут же бросали. Но затем должен был наступить период, на протяжении которого австралопитеки (или их предки) все яснее и яснее осознавали полезность того или иного предмета и уже не отбрасывали его сразу, а какое-то время спустя стали носить его с собой почти постоянно. Это, как предполагает Уошберн, должно было активно содействовать дальнейшему развитию двуногости. Чем сильнее потребность или необходимость носить что-то, тем больше вы будете ходить на задних конечностях. Чем больше вы будете ходить на задних конечностях, тем легче вам будет что-то носить.

Камни нетрудно отыскивать и нетрудно кидать — вначале, быть может, просто для того, чтобы напугать. Но мало-помалу приходит осознание, что камнем можно ушибить или убить, если швырнуть его сильно и метко. А нанести удар дубинкой, пожалуй, и того проще. Обилие дерева, которое мягче камня и легче поддается обработке (то есть пока не было достигнуто и усовершенствовано умение изготовлять каменные орудия), позволяет предположить, что древнейшие гоминиды широко использовали дерево, а также длинные кости крупных животных. Но величайшим достижением нашего предка как зачинателя материальной культуры были обработанные камни, которые мы получили от него в наследство. И надо заметить, что большая часть этих камней служила орудиями, а не оружием.

Магнитом, который год за годом притягивал Луиса и Мэри Лики к ущелью Олдувай, были обнаруженные там в больших количествах крайне примитивные каменные орудия. Мэри Лики специально занялась их изучением и посвятила ему много времени и усилий, плодом которых явилась замечательная монография о каменной культуре Олдувая. Эта монография охватывает материалы, полученные из самых нижних пластов Олдувая, обозначенных как Слой I и Слой II — период от неполных двух миллионов до миллиона лет назад.

Просто поразительно, сколько Мэри Лики сумела узнать о жизни тех, кто обитал в Олдувае в столь незапамятные времена. Эти рассеянные по ущелью немые каменные орудия, такие древние и такие загадочные, казалось, должны были навеки сохранить свою тайну. Но Мэри Лики заставила камень заговорить. Она точно установила, где жили гоминиды. Она узнала очень много о том, чем они занимались. Она даже отыскала то, что, возможно, было своего рода укрытием, которое они соорудили. Она знает, что они ели и где ели. За ее открытиями стоит более сорока лет непрерывного труда — сбора, сортировки, опознания, точной зарисовки местоположения, описания и истолкования научного материала: сотен тысяч камней и кусочков костей, иногда очень больших, иногда крохотных, которые, взятые по отдельности, мало что означают. Но, когда все они проанализированы и соотнесены друг с другом, точно части гигантской трехмерной головоломки, выявляются закономерности, и безмолвные камни и кости говорят с нами через темную бездну времени. Эти закономерности превращают группу плоских, картонных фигурок из антропологических книг — фигурок, которые кажутся выдумкой, — в настоящих… я не могу назвать их животными, я не могу назвать их людьми… в настоящие живые существа.

Мэри Лики начинает с классификации этой каменной культуры как таковой и устанавливает, что в Олдувае существовали две разные традиции обработки камня. Для первой — олдованской, более древней и примитивной — характерны главным образом так называемые "галечные орудия", хотя Мэри Лики предпочитает называть их чопперами, то есть ударниками. Слово "галька" подразумевает нечто очень маленькое, и термин, используемый Мэри Лики, более удачен, поскольку многие найденные в Олдувае ударники больше куриного яйца, а есть и такие, поперечник которых равен 7,5-10 сантиметрам.

Олдованский ударник — это поистине праорудие. По форме он обычно представляет собой "булыжник" — камень, обточенный водой, какие можно видеть в руслах горных рек или на скалистом берегу моря. Это чаще всего какая-нибудь мелкозернистая твердая порода или минерал вроде кварца, кремня или роговика. В Олдувае ударники делались из кусков затвердевшей лавы, выброшенной окрестными вулканами.

Итак, сырьем для олдованского ударника служил овальный или грушевидный камень такой величины, что его удобно было сжимать в руке. Чтобы изготовить из него орудие, первым мастерам достаточно было изо всех сил стукнуть им по большому камню или же, положив его на такой камень, ударить по нему другим камнем и отбить порядочный кусок. Еще удар — и отлетает второй осколок. Орудие получает узкий зубчатый край. Если повезет, край этот окажется достаточно острым, чтобы резать мясо, рассекать суставы и хрящи, выскабливать шкуры, заострять палки. Ударники были большие и маленькие. Орудиями служили и осколки, отбитые при изготовлении ударников. Они также были острыми и употреблялись для того, чтобы резать и скрести.

Орудия олдованской традиции были найдены в Слое I, они продолжают встречаться и в следующем слое, в несколько улучшенном варианте. Но Слой II содержит, кроме того, следы более развитой культуры — ашельской. Характерным типом орудия ашельской культуры был так называемый бифас — род рубила, режущий край которого был более тщательно оббит с обеих сторон, так что это орудие получалось прямее и острее примитивного олдованского ударника. Кроме того, ашельское орудие нередко обрабатывалось или подравнивалось со всех сторон так, чтобы оно получило требуемые величину, форму и вес. Так изготовлялось рубило, основное орудие эпохи нижнего палеолита.

Удивительно в каменном инвентаре Олдувая не то, что он вообще возник — это должно было произойти, — но то, что он оказался таким разнообразным. В Слоях I и II Мэри Лики выявила 18 типов орудий. Помимо ударников и рубил там найдены круглые каменные шары, скребла, резцы, шила, камни-наковальни и отбойники. Кроме того, там же обнаружено большое количество отходов — небольших пластин и осколков, которые, естественно, накапливаются в месте, где долгое время изготовляются орудия. И наконец, манупорты — камни без следов обработки, но принесенные откуда-то, о чем свидетельствует то обстоятельство, что в данной местности такие породы не встречаются. Подобранный на пляже красивый камень, который лежит у вас на письменном столе, — это тоже манупорт.

Ударники, остроконечники, резаки, шила, наковальни, шары? О чем мы, собственно, говорим? Неужели это действительно остатки каменной культуры гоминида, жившего два миллиона лет назад, чей мозг, по мнению большинства антропологов, был настолько невелик, что он даже не мог говорить?

Да, это так. Именно такую фантастически неожиданную картину открыли нам труды Мэри Лики. Если сообщества шимпанзе и павианов оказались куда более сложными и развитыми, чем представляли себе ученые лет пятьдесят назад, то же можно сказать и о культуре древнейших двуногих гоминидов. И вывод супругов Лики о том, что существо, создавшее столь разнообразный инструментарий, было человеком, а потому должно называться Homo habilis — "человек умелый", опирается на высокую степень культуры, открытой Мэри Лики, а не на величину его мозга. Ее не интересует, как велик был мозг гоминида, но ее очень интересует то, на что он благодаря этому мозгу был способен. И если он был способен изготовлять орудия — непросто пользоваться ими, но изготовлять их, придерживаясь определенных форм, — значит, он был человеком.

Кстати, Мэри Лики не разделяет взгляда многих антропологов и не считает, что человек умелый происходит от австралопитеков. По ее мнению, он представляет собой самостоятельную линию, и австралопитеки изящных типов — его двоюродные братья, а не предки. Это очень тонкий и трудный вопрос. Возможно, разрешен он будет не столько путем переоценки соотношений окаменевших остатков, сколько благодаря тому, что для них будут подобраны названия, которые удовлетворят всех ученых.

Пожалуй, наиболее ошеломляющим из всего, что Мэри Лики обнаружила в Олдувае, оказались "обитаемые горизонты". Это места, где гоминиды оставались на длительные сроки, зависевшие от окрестной растительности и дичи. Они представляют собой как бы жилища древностью около двух миллионов лет, и опознать их можно по большому скоплению окаменел остей, каменных орудий и осколков на небольшом участке и в очень тонком, порядка нескольких сантиметров, слое земли. Земля эта, на которой некогда сидели гоминиды, сохранилась без изменений, и по ней разбросаны остатки того, что они изготовляли и ели.

Мало-помалу пыль, трава, ил, принесенный разливами, скрыли эти обитаемые горизонты — но постепенно, оставляя все, как было. Другими словами, предметы, которые Лики с таким кропотливым упорством раскапывали и описывали, лежали там, где их бросили те, кто их бросил. Если не считать этих мест, орудия и окаменелости в Олдувае распределяются по слоям песка и глины толщиной в метр-пол тора. Совершенно ясно, что в свое время их смывала река, перемешивала, погребала в песке, так что их взаимное расположение мало о чем свидетельствует. Но по мере расчистки обитаемого горизонта у вас возникает такое ощущение, будто вы спускаетесь в подвал, где мирно пылятся ржавеющие инструменты, груды зимних рам, ряды банок на полках, стопка приключенческих журналов, газонокосилка и сломанный настольный вентилятор. И, рассматривая все эти вещи, вы узнаете много подробностей о жизни их владельца.

На этой и следующих страницах приводятся фотографии восьми разных типов орудий из Олдувая, все в натуральную величину. Назначение их точно неизвестно, но указано наиболее вероятное употребление.

Ударник (Чоппер) режущее орудие. Оббитое с одной стороны

Проторубило (бифас) — режущее орудие, оббитое с двух сторон

Остроконечник, — чтобы прокалывать и копать

Камень — наковальня. На котором оббивались другие орудия

Сфероид — тип отбойника

Ручное рубило — чтобы копать, рубить и резать

Отбойник — для изготовления других орудий

Ну, а что оставил в своем "подвале" человек умелый? Например, множество рыбьих голов и крокодильих костей вместе с окаменевшими корневищами папируса, из чего следует, что, по крайней мере в одном месте, он обитал у водоема и добывал из него какую-то пищу. В других местах обнаружены кости фламинго, из чего следует, что водоемом этим было озеро, причем, подобно многим современным восточноафриканским озерам, мелкое, со слабощелочной водой, поскольку лишь в подобных условиях могут существовать крохотные водные животные, которыми питаются фламинго.

На двадцатикилометровом отрезке ущелья Олдувай из примерно 70 мест, где обнаружены окаменелости и орудия, 10 оказалось обитаемыми горизонтами. Культурные остатки одного из них размещены очень своеобразно. На примерно прямоугольном участке около пяти метров шириной и десяти метров длиной сосредоточено множество пластин и осколков, отбитых при изготовлении орудий; они перемешаны с большим количеством мелких фрагментов раздробленных костей разных животных. Этот прямоугольник окружен полосой земли около метра шириной, на которой почти нет никаких культурных остатков. Однако по ту сторону полосы эти остатки вновь становятся довольно обильными. Как можно объяснить такую странность?

Наиболее правдоподобным кажется следующее предположение: замусоренный внутренний прямоугольник представляет собой "жилое место", окруженное колючей оградой, под защитой которой гоминиды спокойно изготовляли свои орудия и ели свою пищу, а мусор либо роняли тут же, либо швыряли за ограду.

В другом месте обнаружено кольцо из камней с поперечником около четырех с половиной метров. На этом обитаемом горизонте очень мало других камней, и они лежат далеко друг от друга, без всякого порядка. Кольцо же состоит из нескольких сотен камней, тщательно кем-то уложенных — кем-то, кто, кроме того, позаботился сложить более высокие кучи камней через каждые полметра-метр по его периметру.

Мысль о том, что это кольцо было выложено почти два миллиона лет назад, поистине ошеломительна. Оно походит на укрытия, какие и теперь сооружаются племенем окомбамби в Юго-Западной Африке. Окомбамби тоже выкладывают из камней низкое кольцо с более высокими кучами через определенные интервалы для подпорки жердей или сучьев, на которых укрепляют шкуры или пучки травы, чтобы прятаться от ветра.

Хотя внутри кольца найдено достаточное количество осколков, показывающих, что там велась какая-то деятельность, гораздо более интенсивной и разнообразной, насколько мы можем судить, она была за его пределами. Да это и естественно. Площадь этого довольно неправильного круга составляет примерно семь квадратных метров, и обитатели подобного жилища, если их там сидело несколько, несомненно, страдали от тесноты. Среди них явно были очень умелые охотники или собиратели падали: вокруг кольца найдены окаменевшие остатки жирафов, различных антилоп и зуб дейнотерия, вымершего слона. Ела эта компания обильно и, возможно, предпочитала обедать снаружи, а не в укрытии, в котором негде было повернуться.

Резак — чтобы снимать шкуры и резать

Сами ли они убивали таких крупных животных или, загнав их в болото, добивали, когда те теряли силы, приносили ли они на стоянку мясо с найденных туш или отнимали добычу у других хищников — обо всем этом хроника Олдувая молчит. Но одно несомненно — раздобыв каким-то образом крупную добычу, они кромсали ее на куски и съедали тут же на месте. В ущелье Олдувай найдены две такие "разделочные". В одной обнаружен скелет слона, в другой — скелет дейнотерия. Поскольку эти животные весили по нескольку тонн, о том, чтобы перетаскивать их куда-нибудь, явно не могло быть и речи: оставалось только расположиться вокруг туши, отрубать куски и объедаться, пока от нее не останется ничего, кроме костей. Судя по остаткам в "разделочных", так оно и происходило. Обе они содержат почти полные скелеты огромных животных, но кости валяются в беспорядке, словно их отрывали и отсекали друг от друга. И вперемешку с ними лежат брошенные ударники и другие каменные орудия, с помощью которых это проделывалось.

Олдувайские гоминиды были весьма широки в своих пищевых привычках. Некоторые места изобилуют костями антилоп, причем нередко черепа пробиты именно там, где они тоньше всего — в лобной части. В других полно панцирей больших черепах. Одно завалено раковинами улиток, а еще в одном найден череп жирафа, хотя никаких других его костей не обнаружено — голову явно притащили сюда, чтобы съесть "дома". Кости из верхней части Слоя II свидетельствуют, что основной добычей становятся лошади и зебры, — иначе говоря, климат стал более сухим, и это способствовало расширению степных ландшафтов. Кроме того, в Слое II скребла встречаются в заметно больших количествах, что указывает на первые попытки обрабатывать шкуры и кожу.

Данных много — захватывающе интересных данных. Как, например, объяснить небольшие скопления очень мелких костей, в подавляющем большинстве раздробленных на крохотные кусочки? Неужели какой-то чудаковатый гоминид для развлечения собирал горстями раздробленные косточки мышей, землероек, мелких птиц и ящериц и аккуратно укладывал их кучками? Очень маловероятно! И Мэри Лики пришла к выводу, что эти загадочные кучки, скорее всего, когда-то были экскрементами гоминидов. Если она права, наши предки съедали такую мелкую живность целиком — ну, как мы сейчас едим сардины. В процессе жевания кости раздроблялись на очень мелкие фрагменты, проходили через пищеварительный тракт и в конце концов оказывались там, где их обнаруживают теперь.

Тщательность Мэри Лики поистине невероятна. В одном месте она собрала свыше 14 тысяч костных фрагментов, которые все вместе не весят и семи килограммов. Не менее тщательны ее измерения и классификация орудий. Она способна точно указать, в каком соотношении находятся 14 различных типов орудий в любом из важнейших их местонахождений, которые она исследовала. Эти исследования показывают, что во всех олдувайских местонахождениях Слоя I основным орудием, которое явно предпочиталось всем прочим, был ударник. Однако при переходе к Слою II почти всюду чаще всего начинает встречаться сфероид. Но для чего были нужны эти каменные ядра? Они старательно выделаны, и на них затрачено столько времени и труда, что вряд ли они служили просто метательными снарядами — ведь их далеко не всегда удавалось бы подобрать для нового использования. По мнению Мэри Лики, они могли применяться как бола. Бола все еще употребляется в пампасах Южной Америки. Оружие это состоит из двух или более камней, обернутых кожей и привязанных к ремню или веревке. Их раскручивают над головой и бросают в бегущее животное или в большую птицу. С помощью крутящегося бола, длина которого может достигать почти метра, не только легче попасть в цель, чем одним камнем, но оружие это при удачном броске опутывает ноги животного. А при промахе его нетрудно отыскать и вновь использовать.

При таком богатстве поразительных сведений, поступающих из Олдувая, уже нельзя сомневаться, что два миллиона лет назад гоминиды обладали замечательно развитой культурой, достигавшей уровня, о котором несколько десятилетий назад никто и не подозревал. Так как прогресс в начальной стадии каменного века был невообразимо медленным, это означает, что начало изготовления олдованских орудий много старше геологического возраста исследованных местонахождений в Олдувае — но насколько старше, никто пока сказать не может. Однако в 1969 году с восточного берега озера Рудольф и из Омо начали поступать сведения о каменных орудиях, обнаруженных и там. Первое печатное сообщение об этом появилось в 1970 году, когда Мэри Лики опубликовала описание орудий, которые ее сын Ричард откопал в Кооби-Фора. На следующий год в Кооби-Фора к Ричарду Лики приехали Глинн Айзек, специалист по доисторическим культурам (Калифорнийский университет в Беркли), и Кей Беренсмейер, геолог из Гарварда. Их анализ подтвердил еще одно немыслимое открытие — обнаружен обитаемый горизонт с костями животных, олдованскими ударниками и отщепами, который, вероятно, на три четверти миллиона лет древнее Олдувая.

Кооби-Фора и некоторые другие местонахождения окаменелостей на восточном берегу озера Рудольф обещают очень много, и главное, когда геология и датирование всего района будут полностью определены и удастся установить, как соотносятся между собой во времени местонахождения окаменелостей, появится возможность прямо связать исключительно богатые окаменелости гоминидов с найденными орудиями и узнать еще больше об австралопитеке, изготовлявшем и применявшем орудия два миллиона лет назад.

Мы знаем, что изготовление орудий и эволюция гоминидов сопутствовали друг другу — в этом нас убеждает логика. Но самые ранние этапы пока еще нам совершенно не известны. Мы снова обращаемся к покрытому тьмой началу истории гоминидов, к тому времени, когда, возможно, практически еще нельзя было отличить изготовленное орудие от подобранного удобного камня, к тому времени, когда даже такое примитивное существо, как рамапитек, быть может, уже экспериментировало с каменными приспособлениями.