Книга: Море и цивилизация. Мировая история в свете развития мореходства

Предисловие

Предисловие

Мне хочется изменить ваш взгляд на мир. В частности — изменить ваше восприятие карты мира и сосредоточить взгляд на синеве, которой залито семьдесят процентов глобуса и на фоне которой меркнут цвета материков. Такой перенос акцента с суши на море позволяет по-новому взглянуть на многие тенденции и принципы мировой истории. До изобретения паровоза — то есть до XIX века — культура, торговля, эпидемии и войны быстрее распространялись по морю, чем по суше. Появление новых морских путей не всегда трансформировало ситуацию видимым образом, чаще оно закладывало основу для грядущих перемен, на сторонний взгляд внезапных. Показательный пример — торговые пути Индийского океана: древнейшие из них проложены более четырех тысячелетий назад мореплавателями, бороздившими волны между Месопотамией и устьем реки Инд. К началу нашей эры в Индии уже сходились пути купцов и монахов из-за Аравийского моря и Бенгальского залива. Письменные свидетельства этого факта крайне малочисленны и к тому же неспособны похвастаться фигурами масштаба Гильгамеша или Одиссея, так что он остается практически неизвестным, несмотря на растущее количество археологических данных. В результате последующее появление в Юго-Восточной Азии мусульманских купцов из Индии и Юго-Западной Азии, китайских торговцев различного вероисповедания и португальских христиан кажется внезапным. Однако лишь португальцы были совершенными новичками в муссонных морях, простирающихся от Восточной Африки до Кореи и Японии. Остальных вели сюда устоявшиеся и взаимосвязанные торговые и морские пути, издавна соединявшие побережье Восточной Африки с берегами Северо-Восточной Азии. В этой книге вы найдете немало примеров аналогичных ситуаций, когда мореходные пути существовали задолго до того, как привлекли к себе внимание хронистов.

Прежде чем обратиться к всемирной морской истории, автор — и читатель — должны знать ответ на два вопроса. Что такое морская история? И что такое всемирная история? Ответ на любой из них зависит и от точки зрения, и от рассматриваемой темы. Всемирная история имеет дело с многосоставным исследованием сложных взаимодействий между людьми разного происхождения и взглядов. Она значительно шире традиционной исторической науки, которая рассматривает общества с различными политическими, религиозными и культурными характеристиками на уровне местностей, стран или регионов. История мореходства, как продукт изысканий на междисциплинарном и межрегиональном уровне, представляет собой раздел всемирной истории, очевидным образом изучающий кораблестроение, морскую торговлю, освоение океанов, пути миграции человечества и историю судовождения. Таким образом, исследователь истории мореходства в первую очередь обращается к истории искусства, религии и права, а также к политэкономии.

Еще один, предположительно более простой способ ответить на вопрос: «Что такое морская история?» — вообразить себе вопрос-близнец: «Что такое история суши?» Мы не задаемся им потому, что привыкли смотреть на вещи с «материковой» точки зрения. Представьте себе, что человечество не ступало за пределы суши. Если бы у древних греков не было кораблей, на которых эвбейцы, милетяне и афиняне отплывали в поисках новых рынков сбыта, — тех самых кораблей, что связывали колонии с метрополией, — то древнегреческая диаспора была бы иной и вынужденно распространялась бы по другим направлениям. Не будь морской торговли — Индия и Китай не обрели бы такого влияния в Юго-Восточной Азии, и эти края никто не называл бы Индокитаем и Индонезией (буквально «индийскими островами»), а последняя и вовсе осталась бы необитаемой. Викинги не расселились бы за пределами Скандинавии так широко и так быстро и не изменили бы политический ландшафт средневековой Европы. Историю последних пяти веков без морских походов пришлось бы переписывать заново. Эпоха западноевропейской экспансии стала возможна благодаря морским кампаниям, без которых Европа осталась бы всего-навсего обособленным закутком евразийского материка, упирающимся в то, что латинизированные европейцы называли Mare Tenebrosum, а арабы — Бахр аль-Зуламат, «темное море». Великие Моголы, китайские императоры и Османская империя затмили бы собой раздробленную и разобщенную Европу, которая оказалась бы неспособна ни заселить и подчинить себе американские колонии, ни наладить вывоз рабов через Атлантический океан, ни закрепиться в Азии.

Прошедшее столетие резко переломило наш подход к морской истории. Прежде она служила лишь узкой сферой антикварного интереса для тех, кто охотно отдавал время «старинным кораблям и лодкам, моделям судов, изображениям, этнографии, лексикографическим и библиографическим фактам, а также флагам»[1] — в те годы основным занятием морских историков было сохранение и исследование уже имеющегося материала. В силу этого взгляд исследователей обращался в основном к истории мореходства и навигации в Европе, Средиземноморье и современной Северной Америке. Морские достижения почти всегда считались чисто европейским феноменом, принесшим плоды лишь с открытием Америки Колумбом в 1492 году, и в этой логике дальнейший разговор сводился исключительно к тому, каким образом европейцы использовали свои мореходные и военно-морские мощности ради завоевания остального мира.

Считать «классическую эпоху мореплавания»[2] XVI–XVIII веков отправной точкой для всей последующей морской истории — соблазнительно, но нецелесообразно. И хотя глобальные перемены, вызванные морскими походами и всей динамикой развития морского дела в Европе, безусловно, важны для понимания мировых процессов, уходящих корнями в 1500-е годы, все же такой подход недооценивает масштабы распространения мореходства и многосложность его последствий. Господство Европы не было таким уж неизбежным. Более того, зацикленность на последних пяти веках европейской истории мешает нам правильно оценить сведения о морских достижениях других эпох и стран, а также их влияние на развитие человечества. То тесное, почти симбиотическое сосуществование коммерции и мореплавания, которое можно назвать «мореходно-коммерческим комплексом» и которое стало неотъемлемой частью морской экспансии Европы, было уникальным. Ему нет аналогов ни в античных государствах, ни в Азии, ни в доренессансной Европе; к XXI веку тесные связи между военно-морскими стратегиями и морской коммерцией, доминировавшие в названную эпоху, совершенно исчезли. И хотя период морского владычества Западной Европы был решающим для истории, его нельзя считать эталоном для оценки других эпох.

Описанная европоцентрическая точка зрения подкреплялась широко распространенным среди западных историков убеждением, будто «неравенство существующих типов человеческого общества»[3] объясняется расовыми различиями. На протяжении XIX века и в начале XX самым осязаемым доказательством расового превосходства европейцев была военно-морская мощь и способность распространять свою власть на другие страны и материки, основывать и поддерживать целые колониальные империи на других концах света. В результате появилось исторически неверное деление народов на «морские» (как, например, греки и англичане) и «неморские» (как римляне и китайцы). Реалии, стоящие за такими обобщениями, довольно неоднозначны. Автомобили или самолеты используются разными странами в разной степени в зависимости от экономических, промышленных, географических и прочих условий, но никому не придет в голову подводить под это расовые или этнические причины. Стремясь исправить перекос, некоторые авторы противопоставили теориям о врожденном превосходстве европейцев и североамериканцев откровенно этноцентрические и националистические труды,[4] рисующие морскую историю с точки зрения неевропейцев. При всей ценности этих корректив, открывших публике ранее неизвестные местные документы и прочие сведения о развитии морского дела у народов, вклад которых в историю мореходства прежде считался незначительным, эти труды стали всего лишь очередной тенденциозной попыткой представить морскую историю чьей-то исключительной заслугой.

В самый разгар этих споров вышла авторитетная работа Фернана Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (1949), которая явила новый подход к морской истории. Историки морского дела, вдохновленные блестящим анализом взаимосвязей между географией, экономикой, политикой, военным делом и культурой, отошли от национальных парадигм и начали считать каждый из морских и океанских бассейнов неделимой единицей изучения, в результате чего в последние полвека появилось множество работ, исследующих отдельные моря и океаны.[5] Этот воодушевляющий опыт позволяет нам рассматривать межкультурные и транснациональные связи без постоянной оглядки на шаткую изменчивость политических границ. Однако тем самым мы рискуем всего лишь заменить условные сухопутные границы равно условным разграничением Мирового океана. Не существует общепринятого способа разделить мировые воды на четкие, однозначно поименованные бухты, заливы, проливы, каналы, моря и океаны, и на практике моряки не очень-то склонны признавать такое деление, сделанное кем-то на бумаге. Древнегреческая эпитафия декларирует единство Мирового океана в обезоруживающе простой манере:

Данная книга — попытка исследовать способы, которыми народы вступали во взаимодействие друг с другом посредством рек и морей и тем самым завозили на новые места свои сельскохозяйственные культуры, изделия и общественные реалии — от языка до экономики и религии. Я, разумеется, не мог совершенно обойти вниманием крупнейшие повороты морской истории мира, однако я старался поместить их в более широкий контекст, чтобы показать: меняющееся отношение к мореходству зачастую отражает более глубинные сдвиги в политике и мировоззрении. Я сосредоточился на нескольких аспектах: как за счет мореплавания расширяются торговые империи, обладающие общностью некоторых знаний — о рынках и коммерческих практиках или о навигации и кораблестроении; как распространение языка, религии и юридической системы облегчает межрегиональные связи; как правители и правительства используют морские достижения к собственной выгоде через налогообложение, защиту торговли и другие механизмы, работающие на укрепление власти.

Я задумал описать морскую историю на примере разных регионов, последовательно показывая процесс, в результате которого разные морские области мира оказались связаны между собой. Однако это не рассказ об одних только морях и океанах. Мореплавание включает не только переходы по морям и вдоль морских берегов, но и судоходство внутри материка.[7] Для жителей островов пускаться по морю — дело оправданное, в то время как крупные континентальные страны не могли бы развиваться без пресноводных рек, озер и каналов. Центр Северной Америки не стал бы экономически полноценным без реки Святого Лаврентия, без рек Уэлленда, без Великих озер, без Миссисипи и ее притоков. Все эти пути достигли своего потенциала лишь благодаря технологическим достижениям — изобретению парового двигателя в случае Миссисипи или дамб и шлюзов в случае Великих озер.

В то время как география вод, ветров и земель формирует морской мир очевидным образом, освоение моря становится решающим фактором истории лишь при определенном сочетании экономических, демографических и технических условий. Вряд ли наблюдатель XV века мог представить себе богатство Испании и Португалии, которое эти страны обретут благодаря освоению восточной части Атлантики. Пытаясь найти морской путь к Азии с ее пряностями, испанские и португальские мореходы открыли оба американских материка — территории, которые стали сказочно богатым источником золота, серебра и сырья для европейских рынков, рынком сбыта для европейских товаров и плантациями («девственными землями» в глазах европейцев) для выращивания новооткрытых или завезенных культур, таких как табак и сахар. Вмешательство Ватикана в испанско-португальские споры за господство над новыми землями вылилось в серию папских булл и завершилось соглашениями о разделе морского пространства нехристианизированной части Атлантического и Индийского океанов между Испанией и Португалией, — этим и объясняется тот факт, что большинство населения в Центральной и Южной Америке говорит на испанском или португальском языке и исповедует католическую веру.

Морская точка зрения обогащает и наше восприятие истории «западного» расширения США. Калифорния получила статус штата в 1850 году, через два года после открытия золота на лесопилке Саттера в Северной Калифорнии, — прежде эти земли были почти неизвестны на востоке США, и население тихоокеанского побережья страны составляло всего несколько тысяч человек. Благодаря внушительным мощностям морского торгового сообщения десятки тысяч людей смогли тогда попасть в Сан-Франциско по морю: такой путь оказывался быстрее, дешевле и безопаснее путешествия через континент, хотя расстояние приходилось преодолевать вчетверо большее. Внутренняя территория материка — то, что ныне называется «перелетаемыми штатами», — в те времена вполне могла бы зваться «землями, огибаемыми по морю», поскольку туда добирались каботажными рейсами, а не ехали напрямую с востока на запад.

При упоминании кораблей, моряков, портов и морского дела авторы по большей части придерживаются одной из двух тенденций: либо им поют славу отдельно, в совершенном отрыве от сухопутных реалий, либо признают их роль только в особых единичных случаях — как, например, в рассказах о проникновении «черной смерти» в Северную Италию, или о путешествиях викингов к Каспийскому и Черному морям (по рекам) и в Западную Европу и Северную Америку (по морю), или о завоевании Японии и Явы монголами в XIII веке, или в других повествованиях об истории диаспор, флоры и фауны. Однако если поставить наши взаимоотношения с океанами, морями, озерами, реками и каналами в центр исторической концепции, то мы увидим, что существенная часть истории человечества зависела от того, имели ли народы выход к судоходным водам. Например, в Европе еще бытует мнение об исламе как о религии пустынных кочевников, однако примечательно, что страна с наибольшим числом жителей-мусульман простирается по всей территории крупнейшего в мире архипелага. В Индонезии нет верблюдов, но есть мусульмане, а также индуисты — особенно на острове Бали, что особенно интересно, если вспомнить, что правоверным индуистам нельзя путешествовать по морю. Если эти две религии так тесно связаны с сушей, как они попали на противоположную сторону океана? Может ли быть, что религиозные правила со временем менялись? В Коране написано: «Разве не видишь ты суда, пересекающие океан по милости Аллаха, дабы он открыл тебе свои чудеса? Воистину то есть знак для всякого стойкого и благодарного человека».[8]

Такие «знаки» указывают на то, что техническая и общественная адаптация человечества к жизни на воде — ради торговли, войны, освоения пространства или переселения народов — всегда была движущей силой мировой истории. И все же многие исторические труды отворачиваются от этого факта. Джаред Даймонд в книге «Ружья, микробы и сталь» отводит едва ли страницу «морским технологиям»,[9] под которыми понимает корабельное дело, но никак не навигацию и сопутствующие возможности, — при том, что морские перевозки играли главную роль в распространении техники, идей, растений и животных, которое Даймонд рисует в тончайших деталях применительно не только к межконтинентальному обмену, но и к околоматериковому и внутриматериковому сообщению. Игнорируя морские аспекты описываемого им процесса, Даймонд по большей части упускает из виду не только средства распространения, но и сами объекты распространения.

В качестве другого примера можно взять книгу Дж. М. Робертса «Всемирная история». По словам автора, она «рассказывает о процессах,[10] которые способствовали переходу человечества от превратностей и опасностей первобытной нецивилизованной жизни к более сложным и совершенно новым превратностям и опасностям сегодняшнего дня… Поэтому критерием для отбора фактических данных служила историческая значимость — то есть действенность влияния на крупнейшие процессы истории, а не внутренний интерес или какие-либо заслуги». Робертс отдает должное внутриматериковому и морскому судоходству, особо отмечая важность первого — например, в случае колонизации Сибири Россией в XVII веке. Однако он сразу переходит к итогу, не останавливаясь ни на средствах его достижения, ни на процессах. Отмечая, что между Тобольском и тихоокеанским портом Охотск, отстоящими друг от друга на три тысячи миль, было всего три волока, автор не упоминает ни типы использовавшихся судов, ни обустройство промежуточных населенных пунктов, ни роль речных торговых путей в развитии Сибири. Он даже не дает названий рек, хотя это так же странно, как при описании водного пути от Питтсбурга до Нового Орлеана обойтись без упоминания Миссисипи и реки Огайо.

Если бы Даймонд или Робертс писали свои труды столетие назад, они бы наверняка упоминали мореходство гораздо чаще. Их немногословность на эту тему отражает смену читательского отношения к морским реалиям — морская торговля и военно-морской флот уже не так притягательны для публики, как раньше, когда океанские лайнеры и грузовые суда теснились у причалов Манхэттена, Гамбурга, Сиднея и Гонконга. А ведь в начале XXI века корабли и морские пути служат главной опорой глобализации. На морские перевозки приходится 90 процентов мировой торговли, за последние полвека количество океанских судов выросло втрое. Однако грузовые порты вытеснены на окраины, а мировой торговый флот все больше переходит под так называемый «удобный флаг» — когда владельцы судов, стремясь уйти от ограничений и высоких налогов, регистрируют суда в других государствах. В итоге корабли уже не служат эмблемой престижа и прогресса родной страны, как в XIX веке и начале XX.

Хотя в дальнем пассажирском сообщении — через Атлантический и Тихий океаны, между Европой и портами восточнее Суэцкого канала — корабли сегодня не могут конкурировать с авиалиниями, морскими судами путешествуют более четырнадцати миллионов человек в год. Это несравнимо больше, чем в период появления пассажирских самолетов в 1950-х, когда названия океанских транспортных компаний были известны не менее — а уважаемы даже более, — чем в наши дни названия авиакомпаний. Мысль, что люди могут пуститься в море ради собственного удовольствия, полтора века назад показалась бы почти нонсенсом. Строительство круизных лайнеров — не говоря уже о прогулочных яхтах и катерах — ширилось благодаря экономическим и техническим переменам, реформаторскому движению за улучшение условий (в те времена зачастую ужасающих) для пассажиров и экипажа, а также новому отношению к естественной морской среде. Музыканты, художники, литераторы активно обращались к морской теме, что пробуждало интерес к морю как к историческому пространству, воспринимаемому через музеи, книги и фильмы.

Мы живем в эпоху, многим обязанную морским походам и морскому делу, однако наше восприятие мореплавания радикально поменялось за какие-нибудь два-три поколения. То, что нашим предкам несло грозные опасности, для нас — отдых, мы пользуемся плодами морской коммерции как должным, не вспоминая о ее существовании — даже если мы живем в городах, некогда разбогатевших на морской торговле. Рассматривая исторические процессы, связанные с морем, мы должны учитывать эту смену подхода и помнить, что за последние полвека всеобщее отношение к деятельности, связанной с морем, претерпело глубинные изменения.

Идея этой книги начала оформляться в период, когда я заканчивал работу над исторической энциклопедией «Корабли мира» — по сути это биографии кораблей, исследования причины доброй или дурной славы некоторых судов, помещенные в определенный исторический контекст. Некоторые из тех рассказов оказались к месту и в нынешней книге. И все же как бы ни были важны корабли для текущего повествования — для этой книги более существенны не сами корабли, а то, что они перевозили: люди и их культура, их товары, зерно и скот, их конфликты и предубеждения, мечты о будущем и память о прошлом. Обдумывая перспективы этой работы, я руководствовался словами морского историка Николаса Роджера: «Написание всеобщей истории флота[11] стало бы великим деянием, и даже если первая попытка совершенно провалится, автору все же зачтется в заслугу то, что он подвигнет к той же цели других, более достойных исследователей». Данная книга выходит далеко за рамки истории флота и риск соответственно более велик, однако я надеюсь, что она как минимум вдохновит других на дальнейшее изучение этой потрясающе увлекательной стороны нашего общего прошлого.