Книга: Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов

11. Зоология и национальная безопасность. История одной волосатой гиены

11. Зоология и национальная безопасность. История одной волосатой гиены

Тот период моей жизни в стаде ознаменовался не только дружбой с Ричардом и Хадсоном, но и общением с Лоуренсом Гиенским, с которым я наконец свел более тесное знакомство. Полевым биологам обычно свойственно быть немытыми и неодомашненными — Лоуренс по обоим параметрам обставил бы любого, кого я видел за всю жизнь. Детство Лоуренс Гиенский провел среди ящериц и змей в калифорнийских пустынях, потом годами жил в одиночку, изучая лис на Алеутских островах, позже гонялся за каким-то видом птиц по пустошам северной Шотландии и наконец приехал в Кению, где и стал Лоуренсом Гиенским. В первый год работы с павианами я к нему почти не приближался — он наводил на меня страх. Огромный, массивный, он имел привычку надолго уединяться в палатке и громовым голосом выводить ужасающие рулады шотландских заупокойных песнопений. Еще больше настораживало в нем то, что в смятении или раздражении он неосознанно норовил выставить подбородок и густую черную бороду в сторону надоедливого самца — любой приматолог мгновенно распознает в этом явную демонстрацию доминирования.

В тот первый год подбородок в мой адрес он поднимал довольно часто. На следующий год мы оба перебрались вниз, на равнины, и мало-помалу начали общаться. Главной поворотной точкой стал тот день, когда Лоуренс совершил важное открытие. Шла эпоха царствования Саула, самый разгар нашествия антилоп гну, удушающий зной. Я сижу в лагере, не поднимая глаз, окруженный тучей фыркающих буйных антилоп, которые сопят, всхрапывают и повсюду какают, наверное, уже тысячу дней они толпятся вокруг, фыркают, всхрапывают и покрывают все пометом. Вдруг в лагерь врывается Лоуренсов лендровер, из которого вылезает Лоуренс и направляется ко мне. «Эй, — говорит он, — приходило ли тебе в голову, что "навоз гну" (gnu dung) — это палиндром?» Нет, не приходило. Лед тронулся. В последующие двадцать лет он учил меня распевать шотландские народные песни, тщетно пытался хоть слегка развеять мое невежество насчет автомобильных двигателей и подставлял мне плечо, когда я маялся из-за малярии, провалившихся экспериментов или тоски по дому. Всю жизнь с тех пор он заменяет мне старшего брата, и ему это прекрасно удается.

Вдобавок ко всему Лоуренс научил меня любить гиен. Сам он любит их страстно — и это хорошо, поскольку у гиен каждый сторонник на весь золота.

Гиены не относятся ни к псовым, ни к кошачьим, у них красивые печальные глаза, влажный нос и челюсти, способные в мгновение отгрызть вам руку. И еще у них незаслуженно дурная репутация. Мы ведь отлично все знаем про гиен: рассвет в саванне, чья-то бездыханная туша, обгладывающий ее лев и рядом вещающий в кадре Марлин Перкинс[6] с руками по локоть в запекшейся крови. И пока старина Марлин распинается насчет благородства льва и его искусства завалить жертву, этот хваленый царь зверей, по обыкновению полускрытый под облепившими его мухами, беспрестанно жует чьи-то внутренности, а когда камера временами отрывается от этой живописной картины плотоядения и дает панораму — тут-то мы и видим гиен: трусливые, грязные, жалкие, ущербные и никчемные, они боязливо маячат поодаль, пытаясь урвать кусок мяса. Марлин тем самым чуть ли не открыто призывает нас заклеймить гиен позором, ведь эти недостойные твари питаются падалью. Я до сих пор не понимаю, с чего нам так превозносить хищников и так принижать падальщиков, если большинство из нас портит себе артерии пожиранием туш убитых кем-то животных, но такова уж сила предубеждния. Львам достается львиная доля славы, а гиенам никто никогда не предлагал порычать на заставке киностудии Metro-Goldwyn-Mayer.

Однако и здесь не обошлось без революций. Поскольку для государственной обороны США необходимо стрелять в людей не только днем, но и по ночам, то военные изобрели хитроумные очки ночного видения с фотонными усилителями и инфракрасным наведением. Когда армию в очередной раз укомплектовали моделями последнего на тот момент поколения, она решила передать часть старых приборов зоологам. Так в карниворологии — науке о хищных животных — произошла революция: теперь ученые могли наблюдать за животными в ночной темноте.

И тут-то гиены взяли реванш. Выяснилось, что они отличные охотники, действующие стаями и способные добыть зверя вдесятеро крупнее себя. Среди крупных хищников они входят в число тех, у кого наибольшее число удачных охот. А знаете, у кого одно из наименьших? У львов. Они большие, заметные, относительно медленные. Им проще следить за гепардами и гиенами и отбирать у них добычу. Вот почему гиены, маячащие в кадре на рассвете, такие осунувшиеся и нефотогеничные: они только что всю ночь добывали жертву — и кому она досталась на завтрак?

Так что Лоуренс теперь в две руки занимался ревизионизмом и восстанавливал публичный имидж гиен. Эта-то шумиха вокруг внезапно обнаружившихся и теперь активно восхваляемых охотничьих навыков гиен и привела к тому, что однажды на обратном пути в Штаты Лоуренса настиг странный телефонный звонок. Звонили из Пентагона. Некий полковник приглашал Лоуренса на конференцию, сделать доклад о работе. «Издеваетесь вы, что ли? — ответил Лоуренс. — Я вообще-то гиен изучаю». «Знаем-знаем, — ответил полковник, — мы все про вас знаем», — и привел Лоуренсу неоспоримые доказательства. «Давайте приезжайте, там будут все ваши дружки-биологи, изучающие хищников, отлично будет, мы вам заплатим, все финансирует военное ведомство США». Лоуренс, немало заинтригованный, согласился.

Настал урочный день, и Лоуренс, как и было обещано, оказался в шикарном отеле вместе с озадаченной толпой биологов-карниворологов. Специалисты по львам, волкам, диким собакам, гиенам — полный набор. Плюс молчаливые военные, держащиеся в тени. Биологи поначалу рефлекторно вошли в привычный конференционный режим: официально обрисовать работу, похвастаться изучаемыми животными и местностью для наблюдений, выудить друг у друга неопубликованные данные. Военные, сидя в сторонке, только молча что-то записывали, и биологи в конце концов насторожились. На совещании, устроенном тем же вечером в баре, они решили потребовать ответа — с чего вдруг военные ими интересуются. Утром после завтрака биологи выступили объединенным фронтом, и полковник уступил. Да-да, конечно, он сейчас все объяснит.

— Вы ведь, ребята, смотрели «Звездные войны», да? Ну вот, почти каждый смотрел. Помните, там во второй серии были такие имперские шагоходы? Здоровенные такие транспортеры, смахивающие на слонов, они там ходят по снегу, переступают через все подряд и затаптывают повстанцев, помните? Вы наверняка с племянниками играли в такие же, только игрушечные. Ну и вот, вооруженные силы США проектируют что-то вроде этих имперских шагоходов. На прототип ушла куча денег, работаем как сумасшедшие, а проблем еще куча.

По словам полковника, лучший экземпляр, которым располагала армия, мог ходить со скоростью несколько миль в час, но только по ровной поверхности и то постоянно норовил перевернуться. Поэтому кто-то додумался обратиться за помощью к биологам, изучающим хищных животных: в конце концов, хищники бегают за добычей, так отчего бы не посоветоваться с карниворологами о том, как спроектировать движущуюся штуковину? «Вот потому-то, джентльмены, — заключил полковник, игнорируя присутствующих леди, — вы здесь и собрались; так расскажите же нам, как бегают эти ваши звери, когда охотятся». И он одарил всех лучезарной улыбкой.

Полевые биологи — народ не очень-то покладистый. Они по большей части проводят время в одиночку и особой церемонностью не страдают. Кроме того, они успевают набраться повадок у тех животных, с которыми работают. А при виде людей в форме они рефлекторно впадают в подозрительность, наученные опытом общения с начальством заповедника, которое норовит обвести их вокруг пальца на каждом шагу. При этом возрастные рамки для активной полевой деятельности довольно узки, так что большинство участников той конференции взрослели в 1960-е годы и вынесли оттуда определенный подход к оценке вещей и событий. Полковник еще раз лучезарно улыбнулся, и все безошибочно учуяли подвох.

— Что за чепуху ты несешь, приятель, — был коллективный ответ.

— Да нет же, — заверил их полковник, — нам ужасно интересно послушать, как бегают ваши звери во время охоты.

Верить ему никто не собирался. Хочешь узнать о способах передвижения животных — найми специалистов по локомоции. Бывают еще изготовители протезов и изобретатели шарниров для роботов: если хочешь выяснить, как все устроено у животных, то иди к биоинженерам и биофизикам. Толпы фанатов снимают в рентгеновских лучах целые фильмы с бегущими животными, изучая их движения, — вот к ним и обращайся, а не к специалистам по поведению. Ты городишь чушь, полковник Шайсскопф, и концы с концами у тебя не сходятся. На этом этапе биологи посовещались за закрытыми дверями и объявили, что больше никаких сведений не дадут. Еще немного — и они взялись бы скандировать что-нибудь о Вьетнамской войне и тактиках Вьетконга.

Конференция застопорилась. Полковник заперся наедине с телефоном и принялся звонить начальству. Остальные военные, вылезши из тени, налегли на расставленные вокруг подносы с круассанами. Биологи, томимые жаждой и взволнованные сознанием собственной правоты, сошлись в баре. Рутинное научное мероприятие на глазах оживлялось.

Шайсскопф, провисев на телефоне изрядную часть дня, наконец вернулся. «Джентльмены, у меня для вас отличные вести, — сказал он. — Мне дали добро, и я вам расскажу все без утайки, как самым дорогим друзьям».

Тут-то и выяснилось, что у конференции все-таки была тайная подоплека. Пентагон к тому времени годами разрабатывал новый танк. Расходы были баснословными — один карбюратор стоил больше, чем государственные затраты США на экологию. Расходы то и дело превышали бюджет; ежегодно очередного бедолагу-генерала в роли козла отпущения отправляли в конгресс объясняться насчет астрономических затрат, и конгресс каждый раз покорно пускал на ветер новую порцию долларов. Пентагон души не чаял в новом танке — лучшем за всю историю. Полковник, рассказывая о нем, светился от удовольствия. Вы только подумайте! Выдерживает прямое попадание снаряда. Не имеет видимых окон и отверстий: к корпусу крепятся видеокамеры, передающие информацию повелителям смерти — закупоренным внутри солдатам. Маневренность неописуемая: может нестись со скоростью 60 миль в час и, подскакивая на кочках, при выстреле попадать точно в яблочко — не танк, а сплошной гигантский гироскоп. А самое главное — укомплектован газохроматографическими анализаторами образцов воздуха, чтобы знать, когда можно безопасно открывать танк и дышать свежим воздухом после ядерного взрыва. Отличный семейный автомобиль для апокалипсиса.

Полковник, расщедрившись ради дорогих друзей-биологов, выкладывал на стол все карты. Привезли демонстрационный фильм, снятый на учениях: танк показывали изнутри, снаружи, снизу, а он при этом стрелял прямо над головой. Всем раздали по паре тогдашних стереоскопических очков, и у зрителей желудок подкатывал к горлу, когда танк акробатическим кульбитом опрокидывался в компьютерно воспроизведенный Большой Каньон, успевая в процессе разнести прицельными снарядами лагерь беженцев. Впечатление было потрясающее.

«Вот это и есть наш танк, которым мы ужасно гордимся», — застенчиво подытожил полковник, окончив показ младенческих портретов любимого детища. Однако сложностей с танком оставалось еще изрядно. В традиционном танковом бою с участием обычных танков стратегия одна: найти точку повыше, засесть там и стрелять по всему, что движется. В случае нового танка, отлично приспособленного носиться по любым частям пейзажа с прытью маньяка-убийцы, даже самый умелый экипаж все равно норовил найти точку повыше и засесть там в ожидании того, что движется. А кроме того, танк предназначался для войны с пресловутыми русскими на «центральном фронте» (то есть на территории, которую прочие сентиментальные личности обычно зовут Европой), и этот Армагеддон центрального фронта явно не ограничится нервно-паралитическим газом и радиацией, а будет глушить всю электронику врага, так что никакой связи не будет. Отсюда проблема: никто не знал, как правильно использовать танк, никто не владел охотничьими навыками маневрирующего хищника и никто не понимал, как действовать в отрыве от других таких же танков. И какой-то армейский умник додумался до идеи созвать биологов-карниворологов — вот почему, джентльмены, мы здесь собрались, и теперь давайте учите нас мыслить как хищники. Каким таким образом ваши гиены, летящие со всех ног за жертвой, решают, кто из них пойдет наперерез? Как обмениваются сигналами волки и что они делают, если оказываются вне пределов видимости друг друга? Научите наши танковые экипажи охотничьим навыкам ваших зверей.

«Ничего себе», — подумали американские биологи-карниворологи. Ни на что такое они заранее не подписывались. Все рассказанное иллюстрировало то ли непроходимую тупость военных, потративших бешеные деньги на оружие, которым никто не умел пользоваться, то ли их чудовищную находчивость, подсказавшую обучать танковые экипажи повадкам хищников. Полковник Шайсскопф теперь всем казался помесью Дарта Вейдера и Макиавелли.

Биологи пытались выиграть время. «Вопросы такие сложные, просто ужасно сложные, требуют таких долгих раздумий», — тянули они. «Отлично, джентльмены, — сказал полковник, видевший их игру насквозь, — мы будем просто счастливы финансировать ваши исследования». Теперь оставалось разобраться с соображениями морали.

Одни объявили, что категорически не желают иметь ничего общего с подобным проектом, и уехали с конференции. Другие решили, что нечего строить из себя вольных хиппи и надо продать себя подороже, — вскоре они будут всеми силами рваться подписать контракт с Вельзевулом и начать обучение танковых экипажей.

Лоуренс возглавил группу центристов-прагматиков. Они рассудили, что танк все равно построят — хоть с помощью биологов, хоть без. Все, что можно от нас узнать, есть в опубликованных работах. Зато у нас есть шанс направить небольшой ручеек денег на охрану природы. И более того, эти полковники крайне плохо представляют себе стайную охоту: таких животных слишком мало, и охота у них по большей части — плод никем не координируемых действий, где каждый за себя. Так что на армейские доллары можно годами спокойно заниматься исследованиями, а потом сказать, что наши звери оказались не такими уж первоклассными охотниками. Ну да, помогать природоохранным исследованиям и вести двойную игру, вытягивая доллары из военного ведомства, чтобы у вконец обнищавшего Пентагона потом не хватило центов даже на боевую раскраску для своего танка. Где расписаться?

Итак, оставшиеся биологи вернулись к конференции и продолжили работу. Им принесли еще круассанов, и каждый успел насладиться своим звездным часом, в подробностях обсуждая то оптимальные стратегии по добыче пропитания, то уравнения для описания репродуктивной способности животных. При этом ученые не забывали время от времени разражаться дифирамбами в адрес военных и наскоро проводить эфемерные параллели между темой выступления и охотничьими стратегиями. Полковник, которого теперь все называли Чак, вскоре уже запросто выпивал со всеми в баре, оказался отличным рассказчиком и классным парнем, но биологи все же держали ухо востро. Все прошло на ура, напоследок все коллективно сфотографировались на память, военное ведомство выписало каждому по чеку за участие в конференции, и биологи отправились строчить запросы на армейские гранты в предвкушении потока наличных для дальнейших исследований. Лоуренс запросил себе очки ночного видения, несколько раций, хороший полевой компьютер с солнечными батареями, а заодно семерых помощников, огнемет, спутник, несколько пушек с лучами смерти и миллиард мешков долларов. Каждый из участников отправил по запросу, никто не получил ни цента и никаких вестей ни от полковника Чака, ни от других военных. Биологи-карниворологи, бывшие на той конференции, и по сей день, сходясь вместе, покачивают седыми головами и с подозрением спрашивают: «Что же все-таки те ребята умудрились выведать у нас?»[7]