Книга: Эволюция человека том 2 Обезьяны нейроны и душа 2011

Плоды интриг

Плоды интриг

Прогрессивное развитие мозга и умственных способностей у приматов неразрывно связано с общественным образом жизни, с необходимостью предвидеть поступки соплеменников, манипулировать ими, учиться у них, а также оптимально сочетать в своем поведении альтруизм с эгоизмом. Такова точка зрения большинства специалистов на сегодняшний день. Идея о том, что разум у приматов развился для эффективного поиска фруктов или, скажем, выковыривания пищи из труднодоступных мест (гипотеза экологического интеллекта), сейчас имеет мало сторонников. Она не может объяснить, зачем приматам такой большой мозг, если другие животные (скажем, белки) отлично справляются с очень похожими задачами по добыче пропитания, а мозг у них при этом остается маленьким. Намного лучше обоснована гипотеза социального интеллекта (или "социального мозга"). Ее называют также гипотезой макиавеллиевского интеллекта в честь великого итальянского политолога Никколо Макиавелли (1469-1527), которому приписывают такие афоризмы, как "Цель оправдывает средства" и "Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость".

 Британский антрополог Робин Данбар обнаружил у обезьян положительную корреляцию между размером мозга (точнее, относительным размером неокортекса — коры больших полушарий) и размером социальной группы. Чем сильнее развита кора, тем более крупные (в среднем) коллективы могут образовывать обезьяны. На основе этой корреляции Данбар рассчитал, какой максимальный размер группы мог быть у наших предков. Для австралопитеков получилось около 60 особей в группе, для хабилисов — 80, для эректусов — примерно 100-120, для неандертальцев и современных людей — около 150 (Dunbar, 1992). В такой группе мы способны поддерживать индивидуальные отношения с каждым членом группы, помнить его личные особенности и репутацию. Для более крупных социумов необходимы какие-то дополнительные механизмы поддержания целостности.

Связь между размером неокортекса (коры больших полушарий) и размером группы у обезьян. По рисунку из Dunbar, 1992.

 Эти занятные расчеты, правда, несколько компрометируются тем обстоятельством, что археологические и этнографические данные не дают абсолютно никаких оснований предполагать, что у гоминид по мере роста мозга происходило увеличение размера групп. Охотники-собиратели, по-видимому, во все времена жили небольшими коллективами — порядка 15—30, от силы 40—50 человек.

 Может быть, они постепенно учились лучше координировать действия нескольких коллективов, поддерживая дружеские отношения с соседними группами? В пользу этого предположения тоже нет археологических свидетельств, но есть косвенные этнографические. Например, показано, что во многих современных популяциях охотников-собирателей наблюдается весьма низкий уровень внутригруппового родства. Это говорит об интенсивном обмене людьми (а заодно и информацией — генетической и культурной) между группами (Hill et al, 2011). Охотники-собиратели легко переходят из одной группы в другую и могут поддерживать добрые отношения не только с членами своей группы, но и со многими индивидами из чужих групп, живущих по соседству. Конечно, межгрупповые конфликты для них тоже характерны, причем весьма кровопролитные. Что ж, человек — существо многогранное: то дружим, то воюем. Межгрупповая вражда, несомненно, оказала сильное влияние на нашу эволюцию (об этом мы поговорим подробнее в главе "Эволюция альтруизма"), но то же самое можно сказать о межгрупповой дружбе.

 С другой стороны, рост мозга у гоминид мог быть связан не с увеличением количества парных взаимоотношений, а с их усложнением. На такую возможность указывает тот факт, что Данбар нашел у обезьян на самом деле не одну, а две разные корреляции: одна справедлива для низших обезьян, другая — для человекообразных. Психика и поведение вторых сложнее, чем первых, поэтому вполне возможно, что количества мозгов, достаточного для поддержания отношений с 40 макаками, едва хватит для нормальной жизни в окружении десяти шимпанзе.

 У обезьян важнейшим средством поддержания дружеских отношений является груминг — взаимная чистка, вычесывание кристалликов соли и паразитов. Каждому приятно, когда кто-то близкий и любимый ковыряется у него в шерстке, но это занятие требует времени. Чем больше коллектив, тем больше времени приходится обезьянам тратить на груминг.

Предполагаемый максимальный размер группы у гоминид, вычисленный на основе размера мозга. По рисунку из Dunbar, 1992.

 Проведя соответствующие расчеты, Данбар пришел к выводу, что время, затрачиваемое на груминг, может быть важным фактором, ограничивающим размер коллектива у приматов. Общение и дружба — это прекрасно, но должно же оставаться время и на другие занятия — на поиск пищи, например. Может быть, важным стимулом развития речи стала потребность заменить груминг каким-то другим, более быстрым и эффективным способом демонстрации дружеских чувств?

 "Я вас люблю!" — кричит со сцены поп-звезда, обращаясь к стотысячной толпе. Фантастическая экономия времени! Нужный эффект достигнут за одну секунду. Представьте, сколько лет пришлось бы бедняжке ковыряться в шевелюрах своих поклонников, чтобы добиться такого же результата, если бы у людей в ходе эволюции так и не появилось никакой замены грумингу.

 Причины положительной связи между размером группы и объемом мозга у приматов вполне очевидны. Приматы, в отличие от большинства стадных животных, знают всех своих соплеменников "в лицо" и с каждым имеют определенные взаимоотношения. А личные отношения — это самый ресурсоемкий вид интеллектуальной деятельности. Просчитать реакции сородича — возможно, сложнейшая из вычислительных задач, стоящих перед мозгом примата. Все остальные объекты, с которыми приходится взаимодействовать примату и на которые он может хоть как-то повлиять, устроены куда проще, чем сородичи.

 А еще эта задача подобна попыткам поймать себя за хвост. Допустим, вы научились просчитывать поступки соплеменников, и это дало вам репродуктивное преимущество. Ваши гены быстро распространятся, и через несколько десятков поколений все особи в популяции будут обладать вашим умением. А значит, станут умнее. А значит, их поведение уже нельзя будет просчитать старыми способами. Все придется начинать сызнова!

 Задача эта не только сложнейшая, но и важнейшая: ни от кого так сильно не зависит репродуктивный успех примата, как от его ближних. Чем выше "авторитет" индивида в группе, чем более высокое положение он занимает в обществе, тем выше при прочих равных его шансы оставить многочисленное и жизнеспособное потомство. Это справедливо в общем случае как для самцов, так и для самок (у обезьян обычно выстраиваются две параллельные иерархии — мужская и женская), хотя конкретный характер зависимости репродуктивного успеха от социального ранга определяется особенностями общественного устройства.

 В обществе с крайне жесткой иерархией, основанном на подчинении и деспотизме, альфа-самец может монополизировать доступ ко всем самкам группы. В этой ситуации подчиненные самцы, насильственно отстраненные от участия в размножении, заинтересованы в том, чтобы научиться "договариваться" друг с другом и образовывать альянсы с целью свержения тирана. Дело это рискованное и к тому же требующее от заговорщиков немалых умственных усилий. Каждый из них заинтересован в том, чтобы, с одной стороны, максимизировать шансы на успех предприятия, с другой — поменьше рисковать самому, то есть по возможности загребать жар чужими руками. С третьей стороны, нельзя, чтобы товарищи по заговору заподозрили, что их подставляют: нужно еще и заботиться о своей репутации среди заговорщиков. С четвертой, нужно позаботиться о выгодном для себя "переделе власти" в случае успеха (желательно, конечно, самому занять место низложенного тирана, потеснив товарищей по заговору).

 Тиран, со своей стороны, может использовать несколько разных стратегий для того, чтобы свести к минимуму вероятность бунта. Он может заблаговременно изгонять из группы всех молодых самцов — тогда получатся небольшие разрозненные гаремные коллективы, как у горилл. Это приемлемо до тех пор, пока между группами нет острой конкуренции и пресс хищников не слишком велик. Если внешние угрозы усиливаются, ослаблять группу изгнанием молодежи становится невыгодно. Вожак может действовать и более тонко, например, заручаясь поддержкой низкоранговых самцов — своеобразных "шестерок", которые в обмен на благосклонность вождя охотно помогут ему удерживать среднеранговых самцов в рамках дозволенного. Так действовал, к примеру, Иван Грозный, опираясь на опричников в борьбе с боярами. Эта стратегия очень типична для тиранов.

 По-видимому, гаремно-деспотические варианты общественного устройства, хоть и создают некоторые предпосылки для развития интеллекта, вряд ли могут стать основой для взрывообразного роста мозга, какой наблюдался в некоторые периоды истории гоминид. Все-таки деспотизм делает ставку в первую очередь на силу и лишь во вторую — на хитрость и манипулирование сородичами. Вспомним боковую ветвь эволюции гоминид — парантропов, у которых, вероятно, была гаремная система. Их мозг так и остался сравнительно небольшим (см. главу "Двуногие обезьяны", кн. 1).

 При более эгалитарных (равноправных) взаимоотношениях между членами группы предпосылок для эволюции интеллекта становится больше. Хотя бы потому, что появляется больше степеней свободы — больше разных способов повысить свой репродуктивный успех, гибко меняя свое поведение в зависимости от ситуации. В эгалитарном социуме успех у приматов зависит от силы меньше, а от ума — больше, чем в деспотическом. Не только самцы, но и самки теперь могут получить репродуктивное преимущество благодаря умению манипулировать поведением сородичей.

 Умная самка сумеет и подружиться с другими самками, и заручиться поддержкой одного или нескольких высокоранговых самцов. В результате ей будет гораздо легче выращивать детенышей, чем глупой самке, которая не сможет произвести благоприятное впечатление на сородичей и наладить с ними дружеские отношения, основанные на реципрокном (взаимном) альтруизме (см. главу "Эволюция альтруизма").

 В эгалитарном обществе самец не может монополизировать доступ к самкам, просто надавав конкурентам оплеух. Они объединятся и быстро поставят выскочку на место. Приходится хитрить. Приходится искать более изощренные способы соблазнить побольше самок в обход соперников — причем эти способы должны не только быть привлекательными для прекрасного пола, но и не вызывать слишком большого раздражения у самцов-конкурентов. Естественный отбор будет благоприятствовать таким самцам, которые сумеют спариться с максимальным числом самок и при этом выглядеть честными, благородными и целомудренными джентльменами в глазах других самцов. Дело это нелегкое и требующее мозгов.

 Если же в обществе принята моногамия, как, предположительно, было у гоминид (а не относительно беспорядочные связи, как у шимпанзе), то повышение собственного репродуктивного успеха может стать еще более интеллектуально емкой задачей. Во-первых, для обоих полов в полный рост встает проблема выбора (а также соблазнения и удержания) наилучшего брачного партнера. Семья — дело ответственное, это вам не в кустах на пять минут уединиться. Во-вторых, гоминиды по прочности моногамных связей никогда не достигали уровня прерийных полевок. Супружеские измены были всегда, и адаптации для их предотвращения — а также для их успешного и безопасного совершения — должны были развиваться в ходе эволюции параллельно со становлением традиций моногамии.

 Отбор благоприятствовал самкам, которые могли выбрать, соблазнить и прочно привязать к себе самого заботливого, надежного и сильного самца, способного обеспечить самке и ее потомству максимум защиты и материальной поддержки. Отбор благоприятствовал самцам, которые могли обеспечить максимальную выживаемость собственному потомству, а также тем, кому самки меньше хотели изменять (должен был идти отбор на способность самцов крепко влюблять в себя самок) (почему же все-таки у самцов Homo sapiens пенис гораздо длиннее и толще, чем у всех прочих человекообразных?). Отбор должен был поддерживать также и тех самцов, которые сами все-таки изменяли своим женам и оставляли много внебрачных детей, вверяя их заботам обманутых мужей. Должен был идти отбор и на способность мужей предотвращать женские измены, отваживать и наказывать соблазнителей чужих жен. Такая эмоция, как ревность, вполне может быть эволюционной адаптацией, развившейся для борьбы с изменами (хотя, конечно, ревность в более широком смысле — как эмоции, мотивирующие конкуренцию за половых партнеров, — распространена у многих обезьян).

 А еще должен был идти отбор на способность жен при случае все-таки изменять своим заботливым мужьям с такими самцами, которые хорошо умеют соблазнять чужих жен и поэтому оставляют больше внебрачных детей. Ведь если самке удастся родить сыновей от такого "мачо", сыновья унаследуют его способности и у самки будет больше внуков. В результате ее гены, способствующие тайным изменам с умелыми соблазнителями, распространятся в популяции (интересы генов самки в принципе не страдают от того, что муж ей изменяет, — лишь бы свою зарплату, то есть, простите, МВП ("мужской вклад в потомство"), он приносил в семью. Интересы генов самца, напротив, требуют женской верности. Нет ничего хуже для этих интересов, чем отдать свой драгоценный МВП детям любимой жены, прижитым от другого самца. Поэтому отбор должен был поддерживать у самцов резкое эмоциональное неприятие женских физических измен (а дружит пусть с кем хочет), а у самок — неприятие эмоциональных привязанностей мужа к другим самкам, что грозит его уходом и потерей МВП (пусть изменяет, лишь бы не влюбился в другую)).

 Изощренные хитрости, интриги, манипуляции, бурление страстей, сложные запутанные клубки взаимоотношений — вот что должна была привнести в жизнь гоминид традиция моногамных семей. Что нужно особи для повышения своего репродуктивного успеха в такой обстановке? Мозги и еще раз мозги.

 На этом этапе в наши рассуждения самым естественным и органичным образом вливается еще один могучий фактор эволюции интеллекта — классический половой отбор (см. главу "Происхождение человека и половой отбор" в кн. 1). Если для повышения репродуктивного успеха важны мозги, следовательно, интеллект автоматически становится хорошим индикатором приспособленности. Особям становится выгодно выбирать мозговитых брачных партнеров, потому что их дети унаследуют их ум и эффективнее распространят ваши гены. При моногамии выбор взаимный, поэтому отбор будет поддерживать такие гены, которые склоняют как самцов, так и самок к выбору умных партнеров.

 Сделав еще один логический шаг в этом направлении, мы приходим к выводу, что если отбор благоприятствует выбору умных партнеров, то он будет способствовать и развитию методов демонстрации ума. Таких, например, как изобретательность, творческие таланты, красноречие, чувство юмора. Все эти способности под действием механизма фишеровского убегания (о нем рассказано в главе, посвященной половому отбору) могут стать самостоятельными ценностями и "уйти в отрыв", подняться до заоблачных высей благодаря возникшей положительной обратной связи. Половой отбор будет усиливать интеллект еще и для того, чтобы дать возможность особям демонстрировать больше творческих талантов, красноречия и юмора.

 Когда в эволюции какой-то процесс долго идет в одном и том же направлении — например, когда мы наблюдаем не одноразовое увеличение мозга (которое может быть вызвано, вообще говоря, любой из великого множества разных причин), а длительное, поэтапное, упорное эволюционное движение в одну и ту же сторону — или когда процесс идет очень быстро, лавинообразно, есть основания заподозрить участие положительной обратной связи ("цепной реакции").

 Фишеровское убегание — лишь одна из возможных положительных обратных связей, подгонявших рост мозга у гоминид. Гипотеза макиавеллиевского интеллекта дает еще один механизм самоускоряющейся эволюции разума. Этот механизм теоретически может даже обойтись без помощи полового отбора, хотя вряд ли в реальности обходился.

 Чтобы оценить всю красоту и силу гипотезы макиавеллиевского интеллекта, необходимо четко осознать разницу между следующими двумя ситуациями. Одно дело, если ваш репродуктивный успех зависит от того, как быстро вы научитесь колоть орехи камнем или выуживать термитов из термитника палочкой. В этом случае вашим непосредственным "эволюционным соперником" является всего лишь безмозглый орех или не очень умное насекомое, которому не под силу за обозримое время выработать эффективные способы противодействия вашим изощренным обезьяньим хитростям. Если даже вы по причине недостатка ума колете орехи чуть менее ловко, чем ваши сородичи, это, скорее всего, не так уж сильно понизит ваш репродуктивный успех. А если навык колки орехов уже прочно закрепился в популяции, стал культурной традицией, все детеныши обучаются ему у родителей и все кое-как справляются, то данное поведение и вовсе перестает быть значимым фактором, стимулирующим эволюцию интеллекта.

 Совсем другое дело, если ваш репродуктивный успех зависит от того, сумеете ли вы повысить свой социальный ранг, умело манипулируя соплеменниками, каждый из которых стремится к тому же, что и вы. В этом случае для того, чтобы оставить больше потомства, вам нужно быть не просто хитрым — вы должны быть хитрее своих сородичей. Вы должны всех объегорить и при этом не дать объегорить себя. Это вам не термита перехитрить, тут орешек покрепче. Теперь вашим "эволюционным соперником" являются не посторонние предметы и не слепые силы природы, а ваши собственные собратья. Это меняет ситуацию самым радикальным образом. Для эффективной колки орехов достаточно иметь определенный, фиксированный уровень интеллекта. Если вы его уже достигли — можете расслабиться и наслаждаться жизнью. Для того чтобы занять высокое положение в обществе закоренелых интриганов — последователей Макиавелли, нужен не просто интеллект, нужно интеллектуальное превосходство над окружающими.

 Такое превосходство в принципе не может быть долгим и устойчивым, как превосходство шимпанзе над орехами. Никакой достигнутый вами уровень интеллекта не обеспечит каждому вашему потомку хорошие шансы на размножение на все времена. Вместо этого запустится процесс, называемый эволюционной гонкой вооружений. Возникнет положительная обратная связь, которая может привести к стремительному, взрывообразному росту мозга и интеллекта в череде поколений. Если в популяции появится мутант с более крупным мозгом, он получит репродуктивное преимущество, и мутация распространится в генофонде. Сменится несколько поколений — и вот уже все особи в популяции обладают этой мутацией, и никому она больше не дает преимущества, потому что стала всеобщим достоянием. Интеллектуальный уровень популяции подрос, все стали чуть умнее. Но что толку, если для повышения собственного репродуктивного успеха нужно быть хоть чуточку, но умнее других! И снова обезьяны из кожи вон лезут, напрягают мозги, придумывают хитрости. Любая мутация с минимальным положительным влиянием на интеллект сразу поддерживается отбором, распространяется, становится общим достоянием — и тотчас перестает давать преимущество, потому что ее носители уже не самые умные, а как все.