Книга: Избранное. Образ общества

2. Метод Макса Вебера («Эмпирическая социология»)

2. Метод Макса Вебера («Эмпирическая социология»)

Изложенное нами исследование о городе составляет лишь небольшую часть обширной социологической работы Вебера «Хозяйство и общество», работы, которая содержит в себе, помимо конкретно–исторических глав, и большое абстрактно–социологическое введение, намечающее основные понятия социологии и ее конечные задачи. Поэтому говорить о методе Вебера – значит говорить о его социологии.

Мы будем иметь в виду именно его специфическую, веберовскую социологию, а не социологию вообще и анализировать ее в конкретных достижениях по вопросу о городе и его эволюции, а не в ее теоретических декларациях, обещаниях и намерениях.

Но термин «социология» принадлежит к числу тех многозначных слов, которые могут выражать большое количество самых разнообразных, иногда даже противоположных понятий. Более того, даже самая правомерность употребления этого термина и самое право на существование социологии как особой науки постоянно оспаривались… И тем не менее, несмотря, с одной стороны, на очень распространенное отрицательное отношение к социологии, а с другой, на весьма малоудовлетворительные результаты большинства делавшихся до сих пор попыток построения социологических систем, социология все же стоит в центре внимания всех, кто изучает общественные явления, и всякое социологическое их рассмотрение вызывает особый интерес. Все это показывает, что потребность в социологии назрела, но средств к ее удовлетворению еще недостаточно.

Однако и эти средства, т. е. имеющиеся в распоряжении конкретных исторических дисциплин материалы, могут быть использованы весьма различно. Отсюда и разница в понимании существа социологии. Чтобы охарактеризовать специфические черты социологии Вебера, мы вынуждены будем поэтому сначала отграничить ее от ряда других «социологий». Довольно обычное понимание сущности «социологии» сводится к тому, что это – абстрактная, теоретическая, систематическая наука об обществе как таковом, как об известной системе взаимосвязанных элементов. Эта наука занимается только обобщением накопленных конкретными дисциплинами фактов, выводя из них определенные законы развития общества. При этом, конечно, сейчас речь идет уже не об общих законах эволюции всяких обществ, а – со времен Маркса – о законах развития каждого данного общества.

Мы говорили уже о том, что потребность в такого рода социологии назрела, но при всех попытках ее построения должное принималось за сущее, желаемое за достигнутое. Творцы социологических систем полагали, что достаточно только обобщить все известные факты, постулировать подмеченные взаимозависимости явлений в виде законов развития – и социология готова. Те немногие мыслители, которые составляли исключение, в сущности и не оставили никаких социологических систем, а дали лишь методологические указания.

Вебер не занимается очерченным выше видом абстрактной социологии (почему и как – об этом ниже). Он не склонен заниматься и его разновидностями: так, он не устанавливает обязательных для всех народов фаз и ступеней развития в духе Бюхера или Зомбарта и в этом отношении солидаризируется с Марксом[701]. Правда, в теоретической части своей книги он противопоставляет социологию, которая «создает идеально–типические понятия и ищет универсальных законов всего происходящего», истории, стремящейся к каузальному анализу индивидуальных явлений[702].

Каковы бы ни были, однако, цели социологии в понимании Вебера, нас интересуют не они, ибо социология до сих пор и страдала именно тем, что очень хорошо ставила себе задачи и очень плохо их выполняла. Поэтому социология Вебера занимает нас не как новая система или теория, а как метод, практически применимый в целях более или менее широкого освещения и истолкования исторических явлений. Вебер как раз тем и отличается от прочих социологов, что при выполнении социологических задач результаты его работы характеризуются гораздо большей конкретностью, большей близостью к истории, чем обычно. И, однако, пропасть между заданием и выполнением не так уж велика, и его работы носят всегда социологический характер. В чем же дело? Почему же Вебер – социолог даже в конкретных своих исследованиях?

Несомненно, что история есть основа всего обществоведения, ибо ведь история есть наука о развитии человеческих обществ во всей их конкретности. Поэтому науки систематические, как политическая экономия, теория права и пр., невозможны без соответствующих конкретно–исторических дисциплин. Это ясно. Так же ясно и то, что и социология возможна только на почве истории, и не только в том смысле, что история есть объект социологии, черпающей из нее материалы для абстрактных построений, но и в ином смысле, утверждающем более тесную связь между социологией и историей. Социология есть переведенная на язык общих понятий история. Разница между социологией и отдельными систематическими общественными науками (как политическая экономия) лишь в том, что последние переводят на язык общих понятий конкретные явления отдельных сторон процесса общественного развития, а первая – процесс развития общества в целом.

Однако и построение такой социологии можно ставить себе задачей лишь в виде конечной цели всякого конкретного исследования; между нею и им необходимо вдвинуть ряд промежуточных звеньев, проделать ряд предварительных работ. Это и делает Вебер. Он пишет историю под знаком социологии, он на пути к ней, но сознательно самоограничивается. И это дает хорошие результаты, ибо, да позволено будет здесь это естественнонаучное сравнение, прежде чем строить теории эволюции видов, необходимо уяснить себе их сравнительноморфологическое строение. Вебер и занимается такой сравнительной анатомией или эволюционной морфологией: изучая различные виды одного и. того же явления – города, он сравнивает их между собой в процессе их развития. При этом сравнении выступают известные сходства и различия: античный город развивался в форме города–государства, итальянский – в несколько аналогичной форме, среднеевропейский – уже иначе, хотя также достигал корпоративной автономии; английский вовсе лишен был ее.

Это – не фазы, не схемы, не стадии, это – ряд сопоставлений, ценность которых заключается в том, что они уясняют сущность каждого из сопоставляемых явлений, и не только по сходству, но и по контрасту. Причем не только итальянский город уясняется из сравнения со сходным с ним античным, но и отличный от него английский, конечно при условии наличия известных элементов сходства. Этот прием Вебера основан на том простом свойстве нашего мышления, что всякое понятие познается нами путем отграничения от других сходных или отличных понятий. Таким образом Вебер собирает, классифицирует, описывает, сопоставляет ряд конкретных исторических процессов. Уже одно это выводит его за пределы специального исторического исследования и делает его работы, по крайней мере, сравнительно–историческими обзорами.

Но Вебер ведь не только описывает, но и объясняет, т. е. устанавливает известные – причинные – связи между явлениями. Будучи самостоятельным исследователем во многих областях, которые он затрагивает, Вебер на основе конкретного изучения составляет впечатление о конкретном ходе того или иного исторического процесса и в сравнительно–историческом обзоре описывает этот процесс в виде ряда причинно связанных друг с другом явлений. Такое причинное, объяснительное описание может опять–таки производиться весьма различными путями.

Исследователь может задаваться целью объяснить весь сложный комплекс явлений из какого–либо одного корня, из одного начала, одной основной причины (например, город произошел из бурга, рынка, вотчины или общины). Такой прием, который мы позволим себе назвать дурным монизмом, вызывается, конечно, потребностью найти хоть какое–нибудь объяснение явлению, но невольно влечет за собой известное насилие над фактами: в интересах цельности построения невольно появляется стремление ослабить те черты явления, которые не мирятся с гипотезой автора – например, отодвинуть на задний план общинные элементы средневекового города, если автор – противник общинной теории, или, напротив, вотчинные элементы, если он противник теории вотчинного происхождения городов.

Конечно, несмотря на все недостатки такого метода, он представляет шаг вперед уже в том смысле, что дает возможность подойти к явлению с определенной точки зрения и таким образом подчеркнуть и осветить то ту, то другую его сторону, до того остававшуюся неоовещенной. Можно идти и обратным путем – вместо одного «начала» взять в качестве исходных пунктов несколько «начал», т. е. рассматривать несколько исторических явлений, предшествующих данному, требующему объяснения явлению, в виде основных его причин. При применении такого приема каждая сторона или черта объясняемого явления будет выводиться из соответствующей ей основной причины или «начала», причем эти стороны сложного комплекса останутся раздробленными, мало связанными друг с другом (так, происхождение города, поскольку он бург, объясняется из наличия бурга, поскольку он рынок – из понятия рынка и т. д.). Такой метод, который мы позволим себе назвать дурным плюрализмом, часто встречается у историков. Видные немецкие историки Допш и Белов стоят на такой методологической позиции. Когда речь идет о процессе эволюции общества, эти «начала» или движущие «причины» нередко превращаются в «факторы» или «движущие силы» исторического развития. При этом их метафизический характер выступает, пожалуй, еще яснее (факторы экономический, социальный, политический и т. д).

Конечно, если покинуть почву объяснительного описания и перейти к абстрагированию, то можно избрать и иной путь, отличный от двух предыдущих: можно вовсе оставить всякие «начала» и «факторы» и говорить лишь о содержании и форме общественного развития (о базисе и надстройке), принимая развитие производительных сил в процессе борьбы общественного человека с природой за тот основной стержень, диалектическое движение которого и представляет собой, в переводе на язык социально–политических и правовых отношений, процесс общественной эволюции. Здесь диалектическое развитие производительных сил – не причина, не фактор, а то содержание, которое и есть само историческое развитие, облекающееся в соответствующие ему формы социальной, политической, правовой структуры общества. Подобного рода материалистический монизм можно, конечно, только приветствовать. Но одно дело постулировать его в принципе, как теорию, а другое дело применить к объяснению всего многообразия конкретной действительности, как метод. Чтобы можно было приступить к такому конкретному применению этого метода, нужно проделать сложную и Тонкую предварительную работу. Ее–то и пытается выполнить Вебер.

Мы уже видели, из каких соображений он отказался покамест от заоблачных высей абстракции и предпочел ограничиться рядом исторических сопоставлений. Описывая конкретные виды городов, Вебер не пытается вывести их путем насилия над фактами из того или иного «начала» или «фактора» либо из нескольких таких начал. У него нет никакой теории происхождения городов, а есть лишь история этого процесса, или, вернее, история ряда таких процессов. И когда Вебер указывает на роль экономических, военно–политических, социальных, правовых, даже религиозных процессов в развитии города, речь идет не о ряде отдельных факторов и даже не о взаимодействии факторов: Вебер говорит о взаимодействии явлений. Он дает нам не теорию взаимодействия факторов, которая была бы, конечно, неудовлетворительной, а историю взаимодействия многообразных явлений, переходящих одно в другое, сливающихся друг с другом, противоречащих друг другу и сталкивающихся между собой. Это, если хотите, тоже плюрализм, но не тот – принципиальный, сбивающийся на эклектику, бессильный что бы то ни было объяснить и зато способный все, что угодно, запутать, а плюрализм совсем особого рода: во–первых, он не только не противоречит возможности абстрактно–социологического построения, но, напротив, расчищает дорогу к нему, объединяя ряд явлений и процессов, этот сложный переплетающийся клубок, в некое целое; во–вторых, он помогает ориентироваться в конкретной действительности тем, что наглядно показывает механику этого сложного взаимодействия, в то же время нисколько не упрощая его и имея, таким образом, возможность оттенить и изобразить всю пестроту отношений не хуже, чем это делается, в специальном историческом исследовании. Это тот самый плюрализм, который еще Гете выразил в следующих словах. Kein Lebendiges ist ein Eins, immer ist's ein Vieles[703].

Ясно, что здесь нет никакого противоречия ни с социологией, ни с монизмом: если все живое не «однородно», а «многообразно», то это еще не значит, что оно не есть целое и не может быть рассмотрено как таковое. Напротив, то, что обычно называется конкретно–историческим и социологическим методом, сливается здесь в один метод, который сам Вебер довольно удачно называет «эмпирической социологией». Этот термин может показаться внутренне противоречивым лишь в том случае, если под «социологией» понимать исключительно абстрактно–систематическую науку и твердо верить в возможность ее построения из одних общих понятий, без предварительного приведения в порядок данных конкретного исследования.

Таким образом, мы подошли к другому пункту в методологии Вебера: его отношению к конкретным, специальным, локальным историческим исследованиям. Мы позволим себе быть краткими в этом вопросе. Ясно, что только пользуясь конкретно–локальным методом, можно надеяться достигнуть каких–либо результатов при исследовании специальных проблем исторической науки. Также ясно, однако, и другое: время от времени необходимы работы, подводящие итог ряду таких исследований и тем самым дающие толчок к новым исследованиям. Важно только, чтобы они появлялись своевременно, т. е. когда накопилось достаточно материала, и основывались именно на конкретном изучении, а не на работе фантазии. И если рассматривать труд Вебера как работу историческую, то она вполне удовлетворяет этим двум условиям. Поэтому эмпирическая социология Вебера не только не противоречит локальной истории, но, напротив, находится с ней в самой тесной связи. Зато такое противоречие действительно имеет место тогда, когда социолог или иной представитель систематической дисциплины слишком теоретичен, заботится только о чистоте своих понятий, а историк, как представитель конкретной науки, недостаточно продумывает общие понятия или же просто пренебрежительно относится к ним, как к роскоши[704]. Вебер чужд подобной узости. Его работа о городе – ценное историческое исследование. А в социологическом отношении она тоже только выигрывает от того, что не устанавливает «универсальных законов всего происходящего», ибо пока это еще невозможно; можно и должно стремиться к этому. Работы, подобные разбираемой нами, представляют собой конкретные попытки такого рода, делают первые шаги на пути к социологическому освещению исторических явлений.

И в этом – их огромная ценность.