Книга: Атлетичный мозг [Как нейробиология совершает революцию в спорте и помогает вам добиться высоких результатов]

Когда победа так близка

Когда победа так близка

По некоторым оценкам, 24 июля 1908 г. перед Олимпийским стадионом в Лондоне собралось порядка миллиона человек. Все они пришли, чтобы наблюдать за окончанием марафонского забега, который, как и сегодня, завершался кругом по стадиону. Протяженность марафонской дистанции составляет 42 километра 195 метров. Название дисциплины связано с битвой при Марафоне в 490 г. до н. э. По легенде, гонец по имени Фидиппид пробежал без остановки весь путь от места битвы до Афин, чтобы сообщить афинянам о поражении персов.[175] Добежав до города, гонец только успел передать свою весть — и тут же упал замертво. Так был нанесен первый удар по гипотезе центрального регулятора.

Между Марафоном и Афинами примерно 42 километра, это расстояние пробегают и современные марафонцы. Лишние 195 метров появились благодаря принцессе Уэльской Марии. Забег на Олимпиаде 1908 г. должен был стартовать у ворот Виндзорского замка, ее официальной резиденции. Однако принцесса пожелала, чтобы ее дети тоже могли наблюдать за началом соревнования, из-за чего линию старта перенесли на 195 метров в глубь территории замка. С тех пор официальная протяженность марафонской дистанции не меняется.

Эти дополнительные метры оказались особенно критичными для итальянского легкоатлета Дорандо Пьетри. Примерно за три километра до финиша он выбился в лидеры. Одним из 100 000 зрителей, кому в тот день посчастливилось попасть на переполненный стадион, был сэр Артур Конан Дойл. То, чему он стал свидетелем, по драматизму и напряжению было сильнее любого из рассказов о Шерлоке Холмсе.

Под приветственный гул стадиона Пьетри, которому тогда было 22 года, первым появился на дорожке, однако поддержки трибун бывшему пекарю оказалось недостаточно, чтобы уверенно пересечь финишную черту. Последние 400 метров дались ему особенно тяжело: он несколько раз падал, и судьям пришлось поднимать его, из-за чего итальянца в итоге дисквалифицировали.

«Когда я выбежал на стадион, боль в ногах и легких стала невыносимой, — писал Пьетри в одном итальянском журнале семь лет спустя. — Как будто горло сжимала чья-то огромная рука, все сильнее и сильнее. Никакая сила воли уже не помогла бы. Будь мне в тот момент не так плохо, я бы не упал. Я машинально поднялся и сделал несколько шагов вперед. Я уже не понимал, в какую сторону нужно бежать. Позже мне сказали, что я падал еще пять-шесть раз и был похож на разбитого параличом человека, который мелкими, спотыкающимися шагами продвигается к своему инвалидному креслу. Больше я ничего не помню. Воспоминания обрываются в момент последнего падения».[176]

Судя по этому описанию, мозг бегуна не вполне справился с защитой организма, так что, пожалуй, гипотезу центрального регулятора при всех ее достоинствах нельзя назвать полностью убедительной. С этим соглашается Самуэле Маркора, лично которому ближе термин «психобиологическая модель выносливости».

По его мысли, никакого центрального регулятора не существует, нет в мозге такой зоны, которая, получая сигналы от тела, стремится поддерживать гомеостаз. Маркора тем не менее признает, что предел выносливости определяется мозгом, но считает, что все просто зависит от мотивации и нашего собственного представления о затраченных усилиях: «Мы прекрасно знаем, что люди с высоким уровнем мотивации в некоторых случаях могут дойти до такого состояния, когда ни о каком стремлении к гомеостазу речи уже быть не может, — объясняет он мне в личной беседе. — Взять те же солнечные удары или кадры, на которых бегуны в триатлоне, шатаясь, кое-как доходят до финиша. Все это отчасти доказывает, что центральный регулятор — фикция, ведь, если бы он действительно существовал, все те спортсмены вряд ли смогли бы загнать самих себя до полусмерти».

Итак, Маркора уверен, что дело не в том, какой физической нагрузке подверглись мышцы, а в том, как эту нагрузку оценивает мозг. «Если при помощи эпидуральной анестезии заблокировать передачу сигналов от ног через спинной мозг, для человека в его субъективном восприятии уровень нагрузки не упадет автоматически до нуля, — утверждает он. — Мы всегда считали, что ощущение нагрузки зависит от сигналов о температуре, количестве кислорода, от мышечных сигналов, поступающих в мозг. Но все совсем не так. Субъективное восприятие нагрузки идет не от тела, а от самого мозга».

Согласно этой гипотезе, формирующееся в мозге представление об объеме затрачиваемых физических усилий определяется не характером информации, которую он получает от мышц, а интенсивностью нервных импульсов, исходящих от него. Это как если бы нам надо было найти скорость автомобиля, а мы, вместо того чтобы провести непосредственное измерение или просто посмотреть на спидометр, взяли бы в расчет силу, с которой водитель давит на педаль газа.

Мышцы представляют собой пучки волокон, способные растягиваться или сокращаться в зависимости от того, какое движение и с какой силой нужно выполнить. Сила движения пропорциональна количеству волокон, которые должны сократиться, и, соответственно, интенсивности нервных импульсов, посылаемых им мозгом. После продолжительной нагрузки части волокон требуется отдых. По мере накопления усталости мышцы ослабевают, а значит, для поддержания прежней скорости бега или силы движений требуется задействовать больше волокон. В свою очередь, мозгу, чтобы привлечь этот дополнительный ресурс, приходится повышать интенсивность импульсов, что и воспринимается им как объем затрачиваемых усилий.

Из сказанного выше следует, что, если научиться контролировать субъективное ощущение нагрузки, можно тем самым устранить психологическое препятствие, мешающее переходу на неведомый прежде уровень физических возможностей организма.

Проиграв Джону Изнеру в том бесконечном теннисном матче, Николя Маю испытал резкое ухудшение физического состояния. Сразу по завершении игры, когда спортсменам было нужно просто лечь отдохнуть, на корте организовали специальную церемонию, чтобы засвидетельствовать окончание самого продолжительного поединка в истории спорта, и дали измученным игрокам по бокалу шампанского (очень по-английски, надо сказать!). Последние несколько метров до раздевалки француза фактически тащил на себе его тренер, этот эпизод был упомянут Эдом Сизаром в журнале GQ. Маю плакал, он еле держался на ногах и дышал с большим трудом. Он ничего не помнил о заключительных моментах игры. «Я проиграл или он выиграл?» — то и дело повторял он, обращаясь к тренеру, который втащил его в душевую прямо в одежде.

Что самое поразительное, спустя три часа Маю снова играл на том же самом корте, на этот раз в парном разряде, а в это время Изнер давал интервью на трибуне, откуда можно было наблюдать за игрой. А через неделю Маю отправил Изнеру письмо, в котором поделился открытием, сделанным им по итогам того изматывающего поединка: «Все, что было написано раньше о физических и психологических границах, — неправда».