Книга: Десять маленьких непрошеных гостей. …И еще десятью десять

Что такое призвание?

На вопрос, которым закончена предыдущая глава, есть только один ответ: верность призванию.

А призвание — внутренняя склонность к какой-нибудь профессии — может проснуться в человеке иной раз задолго до того, как он способен задуматься над своим будущим.

Когда я впервые увидел Алешу, ему было года три, не больше. Стоял один из ранних весенних дней. С высокого, досиня промытого неба вовсю светило солнце. Асфальт дороги совсем просох, только в кюветах и по северным склонам кое-где белели пятна снега. Мальчик в резиновых сапогах до колен торжественно вышагивал рядом с бабушкой, держа в руке веточку ивы-бредины. На ее темно-коричневой, будто отлакированной коре светились пушистые барашки. Алеша с любовью поглядывал на веточку и будто прислушивался к беззвучному для других голосу цветков «козьей ивы».

Не раз после того встречал я мальчика, и всегда он нес какой-нибудь зеленый трофей: то мохнатые, сплошь в ворсе, листья и цветки подснежника, то увешанный белыми колокольчиками стебелек ландыша, то почти расплюснутый, на короткой ножке цветок фиалки, то глянцевитый лютик или вспушенные колосья тимофеевки, веточки ели с красными свечками цветочных почек среди зеленой хвои или гладко обточенный желудь в морщинистой мисочке, листик осины, усыпанный пунцовыми бородавками галлов… И всегда на лице Алеши было написано безотчетное счастье.

Однажды у него в руках оказался цветок одуванчика, но не обычная, золотистая корзинка, а два сросшихся под тупым углом соцветия на толстой, слившейся по всей длине стебленожке.

— О, да у тебя сегодня не простая находка, — заметил я. — Цветки-близнецы!

Алешина бабушка руками всплеснула:

— Как он его разглядел на поляне? Ведь она сплошь покрыта цветами. Я еще удивилась, зачем он так далеко за одуванчиком ушел, когда их кругом полно…

— Ботаники называют такие сросшиеся побеги, цветки, плоды фасциацией, — серьезно пояснил я.

Незнакомое слово понравилось Алеше, и он, пожалуй, впервые за все годы знакомства с интересом посмотрел на меня. И тут я вспомнил своего старого друга, который был убежден, что настоящим натуралистом надо родиться, точно так же, как рождаются музыкантами, поэтами, художниками, певцами, изобретателями…

— Конечно, — доказывал он, — самые блестящие способности погаснут, если их не шлифовать… Как бы богаты ни были данные, как бы глубоко ни было влечение, сами по себе они никого ни к чему не приведут… Это только фундамент, а что на нем будет возведено, зависит от самого человека и обстоятельств, и все-таки от человека больше!

Этого старого педагога-биолога я вспомнил, оказавшись случайно свидетелем не совсем обычной сцены. В кабинет декана биологического факультета, прервав заседание какой-то комиссии, вошел молодой человек в черном кителе без погон, но еще с форменными пуговицами. Он мгновение потоптался у порога, оглядывая собравшихся и приглаживая рукой хохолок на темени, потом, решившись, двинулся вперед к столу председательствовавшего.

— Разрешите обратиться, — волнуясь, начал он. — Демобилизованный старший лейтенант. — Он назвал себя по фамилии. — Служил на флоте с 1943 года. Ушел добровольцем из девятого класса. Сейчас прошу допустить к продолжению образования. Мне бы на кафедру низших растений… Я по водорослям… — Две последние фразы он произнес совсем тихо.

Декан, хмурясь, спросил:

— Вы разве не видите, идет совещание? Кроме того, учебный год начался, прием давно окончен, а вы сами говорите, даже среднюю школу еще не кончили.

— Да, да, — крикнул в отчаянии молодой человек, — но мне бы пока при кафедре, десятый класс я пройду заочно! Вы не сомневайтесь! Я по водорослям, — повторил он опять уже совсем невпопад.

На счастье, в кабинете был и заведующий кафедрой низших растений. Он шепнул что-то декану и вышел, позвав за собой нежданного посетителя. А через час с лишним, когда заседание уже кончилось, профессор вбежал к декану, светясь стеклами очков и удивленной улыбкой.

— Ну, доложу я вам, тридцать лет на кафедре, а такого не встречал! Уникум! Перечитал все руководства и в систематике чувствует себя как рыба в воде. Знает кучу старых английских и немецких справочников! Но это еще что! У него чемодан на вокзале сдан на хранение, а там полторы с лишним тысячи гербарных листов. С Баренцева моря, с Балтики. Прибрежная флора и водоросли. А посмотрели бы, как он с бинокуляром работает, с микротомом, как манипулирует с рисовальным аппаратом… Готовый ассистент! Благословите, мы его пока в лаборанты пристроим, только надо с общежитием помочь… Ведь он прямо с вокзала… Весь день тут под дверью промаялся, ждал, потом не выдержал, ворвался…

Бывший старший лейтенант «Я по водорослям» — его долго так называли на факультете — теперь уже профессорствует, он стал одним из самых заслуженных и известных не только в нашей стране водорослеведов-альгологов, как их именуют.

Об альгологе напомнило мне письмо, которое я бережно храню. Написал его Самуил Яковлевич Маршак. Особенно дорого мне удивительное признание:

«Недавно, перечитывая Метерлинка (о растениях), — писал Маршак, — я пожалел о том, что всю свою жизнь занимался филологией, а не биологией».

Неожиданные строки! Старейший детский писатель, заслуживший всемирное признание поэт, переводчик и драматург на склоне лет сожалел, что не стал биологом… Но письмо, вот оно, лежит передо мною.

И что особенно дорого для меня: Самуил Яковлевич упоминает очерки Метерлинка о растениях. Но ведь это «Разум цветов» — поэтические зарисовки одного из самых поэтических явлений природы, рассказы об опылении растений, о повадках насекомых, что, посещая венчики, переносят на себе пыльцу с одного цветка на другой. Здесь жизнь растительного мира соприкасается с жизнью насекомых.

Впрочем, трудно быть в этом вопросе достаточно беспристрастным. Боюсь, альголог не согласился бы с моей точкой зрения. Наверное, самыми поэтичными и интересными разделами биологии каждому кажутся те, которыми он сам занимается, те, что составляют его призвание.

Но как же узнать, в чем оно, это призвание, заключается?

Хорошо тем, для кого путь в будущее ясен и обдуманно избран на школьной скамье, в ком решение возникает свободно, как нечто само собой разумеющееся. Чаще, однако, даже в последний раз переступая порог школы и навсегда с ней прощаясь, все еще не представляешь себе, куда идти, чему себя посвятить. Долго и мучительно сомневаешься, ищешь, колеблешься, мечешься, строишь разные планы, нередко до тех пор, пока сами обстоятельства не разрубят узел…