Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Латиноамериканская цивилизация и ее истоки (В. Г. Космина)

Латиноамериканская цивилизация и ее истоки (В. Г. Космина)

Название «Латинская Америка» отражает общую латинскую основу романских языков (испанского, португальского, французского). Впервые оно было введено в употребление в середине XIX в. французскими географами и политиками для подчеркивания «культурного родства» романоязычных стран региона и их отличия от англосаксонской Америки. Почти все государства региона добились независимости в первой половине XIX в. К ним обычно и относят понятия «Латиноамериканская цивилизация» и «латиноамериканская культура».

Исследование специфического внутреннего содержания Латиноамериканской цивилизации и ее места в современном мире — задача непростая. Ведь если взять любую из восточных цивилизаций — Индийскую, Китайскую, Японскую, Исламскую — то в каждом случае мы в первую очередь обращаем внимание на наличие особой религиозной (философско–религиозной) системы, которая по-своему упорядочивает и скрепляет ключевые элементы общественной структуры, формирует духовный мир и менталитет людей, придает неповторимый смысл всей их жизнедеятельности. Даже в случае Украины, России либо других славяно–православных стран мы имеем дело с особым направлением в христианстве — православием, что уже само по себе (конечно, в сочетании с другими факторами) цивилизационно отличает их от стран Запада.

Иное дело — Латинская Америка. Это регион, где господствует религиозная система католицизма, которая в свое время формировала и культурно–цивилизационный облик Западной Европы. На этом основании некоторые исследователи вообще отрицают существование самостоятельной Латиноамериканской цивилизации, считая регион неотъемлемой частью Запада570. Другие авторы, среди которых ряд латиноамериканских ученых и мыслителей, признавая особый статус этой цивилизации, отказывают ей в культурно–исторической самобытности и говорят об «исторической тавтологии», т. е. «воспроизведении» того, что уже имелось в Европе (или хотя бы на Иберийском полуострове)571.

Надо признать, что подобному «неприятию» Латинской Америки в качестве отдельной цивилизации способствуют по меньшей мере два объективных фактора геополитического и геокультурного свойства. Во?первых, будущая культура Латинской Америки во многих важнейших аспектах действительно создавалась в свое время конкистадорами и колонистами — переселенцами с Иберийского полуострова, а затем постоянно «подпитывалась» из Европы по культурно–религиозным и культурно–языковым каналам. Во?вторых, этот регион практически непрерывно находился в орбите безраздельного политического и экономического влияния Запада: Испании и Португалии (XVI–XVIII вв.), Англии (XIX в.), США (XX в.) и не демонстрировал самостоятельной политической роли на мировой арене (антиамериканский пафос в политике касгровской Кубы или в риторике других отдельных лидеров ситуацию принципиально не меняет). Показательно, что З. Бжезинский в своей нашумевшей книге вообще не упоминает о Латинской Америке как «игроке» на «шахматной доске» мировой геополитики572.

Однако есть немало обстоятельств, заставляющих усомниться в правомерности причисления данного региона к Западу или утверждения о его культурно–исторической «тавтологичности» по отношению к Европе. Так, здесь мы наблюдаем особую, во многом превалирующую роль государства в обеспечении функционирования общественного механизма, проявившуюся и в XIX, и в XX вв. Не ускользнут от нашего внимания широко распространенная склонность к корпоративизму, коллективистским действиям и отрицание ценностей индивидуализма, приоритетности частной собственности и свободного рынка, наблюдаемые отнюдь не только в индейской общине. Уже это делает Латинскую Америку весьма похожей на страны Востока и Россию.

Крайняя неустойчивость институтов демократии, отсутствие стабильной динамики экономического роста, нарастание процессов социального расслоения и обострение проблемы бедности огромной массы населения также сближают Латинскую Америку с большинством стран Азии и Африки, «отдаляя» ее тем самым от Запада. Присуща ей и несвойственная Западу культурно–расовая гетерогенность. Наконец, большим своеобразием отличаются векторы культурного развития региона, которые самими латиноамериканцами оцениваются преимущественно в категориях самобытной и неповторимой цивилизации573.

В XX в. подобные взгляды получили распространение и в общественной мысли Запада. В частности, С. Хантингтон замечает: «Хотя Латинская Америка и является отпрыском европейской цивилизации, она эволюционировала совершенно другим путем, чем Европа и Северная Америка. Культура там клановая и авторитарная, что в Европе проявилось значительно слабее, а в Северной Америке не проявилось вовсе... Политическая эволюция и экономическое развитие Латинской Америки резко отличаются от моделей, превалирующих в североамериканских странах»574.

Безусловно, изо всех существующих ныне цивилизаций Латиноамериканская наиболее близка к Западу по ряду важнейших характеристик. Вполне возможно, что, как считают многие ученые, ее цивилизационный «облик» до конца еще не выкристаллизовался575. Но мы можем попытаться определить ее внутреннее содержание, исходя не только из ее духовной традиции и системы ценностей, но и из традиций ее политической, социальной и экономической организации. При этом сразу оговоримся, что под цивилизацией мы подразумеваем неравновесную систему взаимосогласуемых политических, экономических, социальных и духовно–моральных средств (институтов, принципов), с помощью которых общество обеспечивает свою жизнедеятельность и устойчивость во времени и пространстве. Цивилизация порождается культурой, но, возникнув, служит для нее механизмом самоограничения и самосохранения. Если же она вырастает из разных культур, то обеспечивает их согласованное, неконфликтное сосуществование.

Политическая, экономическая, социальная, духовная культура общества как смыслосодержащий аспект соответствующих видов деятельности (поведения) людей представляет собой лишь верхний, явный «слой» в функционировании цивилизации. В то же время сохранение ее внутренней целостности и большой устойчивости (даже в периоды кризисных состояний) обусловлено наличием глубинного, неявного «слоя», а именно — менталитета носителей данной цивилизации. Менталитет — это глубинный уровень коллективного и индивидуального сознания, включающий и бессознательное; это совокупность готовностей, установок и предрасположенностей индивида или социальной группы действовать, мыслить, чувствовать и воспринимать мир определенным образом. Он формируется в зависимости от традиций, культуры, социальных структур и всей среды обитания человека и сам, в свою очередь, их формирует, выступая как порождающее сознание, как трудноопределимый исток культурно–исторической динамики576.

Иными словами, особенности культуры, устойчивые тенденции и структуры общественной жизни людей в данной цивилизации закрепляются в их менталитете как привычные внешние обстоятельства, а практически неизменные принципы взаимодействия с ними обусловливают привычные стереотипы поведения. После этого уже сам менталитет будет оберегать цивилизацию от каких-либо глубоких внутренних изменений, которые потребовали бы от людей изменить собственные привычки сознания, мышления, поведения. Из этого следуют по меньшей мере два важных для нас вывода.

Первый заключается в том, что масса людей, обладающая сходными структурами менталитета (нередко он восходит к общим архетипам «коллективного бессознательного»), даже в коренным образом изменившихся условиях существования будет следовать прежним стереотипам мышления и поведения, внешне приспосабливаясь к новой ситуации, а на деле саму ее «приспосабливая» к собственным привычкам. Второй же состоит в том, что сообщества людей, имеющие разные культуры, но похожие или совместимые стереотипы поведения и мышления, т. е. похожие или совместимые ментальные структуры (менталитет как глубинный уровень сознания и бессознательного не имеет вербального, сугубо внешнего выражения), могут вместе образовать единую и весьма устойчивую цивилизацию. Конечно, возникновение и существование такой цивилизации возможно лишь при определенных обстоятельствах.

Но не является ли рождение Латиноамериканской цивилизации результатом как раз такого необходимого сочетания культурно–исторических условий? Чтобы ответить на данный вопрос, а заодно выявить степень самобытности и главные тенденции развития этой молодой еще цивилизации, нужно проследить саму историю ее становления.

Древние цивилизации на территории современной Латинской Америки возникли задолго до открытия Нового света Христофором Колумбом. Относительно времени заселения Америки людьми у исследователей есть разные мнения: 20, 40, 70 и даже 250 (!) тыс. лет тому назад. Сходятся же они в вопросе о пути переселения из Старого света в Новый: через иногда появлявшийся сухопутный мост в Беринговом проливе и далее из Северной Америки — в Южную. В течение долгих тысячелетий обычным хозяйственным занятием человека здесь были охота и собирательство.

На этом фоне заметным явлением стали прогрессивные изменения в культуре, наблюдавшиеся в Мезоамерике (нынешние Центральная и Южная Мексика, Гватемала, Белиз, западные области Сальвадора и Гондураса) и Андской области (современные Перу, Боливия, Эквадор, часть Колумбии, Чили и Аргентины). В VII–V тыс. до н. э. здесь появляется земледелие, во II — керамика, а в I тыс. до н. э. — I тыс. н. э. — монументальная скульптура и архитектура, раннеклассовые города–государства, письменность, являющиеся признаками цивилизаций.

Но были ли создателями этих великих культур и цивилизаций те древние народы, которые издавна расселились в Америке и с тех пор жили обособленно от Старого света? Ученые обращают внимание на сходство между культурами Америки и культурами Азии и Северной Африки (земледелие, архитектура (в т. ч. феномен пирамид), общественное устройство, содержание литературных памятников, как, например, священная книга майя–киче «Пополь–Вух», и пр.). Индейские предания о народах–завоевателях, прибывавших «из–за моря», изображения людей явно негроидного и европеоидного типа, антропологические находки в Мексике большого числа черепов с негроидными и арменоидными чертами склоняют исследователей к мысли о том, что в Америку через океан (Тихий или Атлантический) неоднократно прибывали группы переселенцев из развитых цивилизаций Востока, причастные, очевидно, и к формированию великих индейских культур577.

Если эта версия верна, то становятся более понятными истоки заметных совпадений в принципах организации индейских цивилизаций и традиционных обществ Востока. К XVI в., когда началось испанское завоевание, в Америке существовали по меньшей мере три достаточно сформированные цивилизации: майя и ацтеков в Мезоамерике и инков в Андах, а также начавшая формироваться цивилизация чибча–муисков на Боготинском плато (нынешняя Колумбия). Майяская цивилизация, достигнувшая своего расцвета в VII–IX вв., уже находилась в состоянии упадка, но ее города–государства на Юкатане во многом сохранили ее прежние культурные достижения. Ацтеки в Центральной Мексике уверенно наращивали свою силу и влияние в возглавлявшейся ими федерации трех городов–государств. А инки создали в XV в. под своим началом огромнейшую империю Тауантинсуйю («Страна четырех соединенных между собой стран света»), простиравшуюся от южной Колумбии на севере до северо–западной Аргентины и центрального Чили на юге.

Несмотря на видимые различия в политическом устроении этих обществ, они имели ряд общих черт. Прежде всего — патримониальный тип государства, т. е. государства–собственника, интегрирующего и регулирующего отношения самодеятельных, но разрозненных первичных групп (общин), сосредоточивающего в своих руках и перераспределяющего по своему усмотрению прибавочный продукт общества. В сознании массы населения такое государство представало надобщественной, космической силой, а правитель фактически мыслился божеством. Так, Сапа Инка как Сын Солнца призван был осуществлять связь между верхним уровнем Вселенной (проще говоря, небом) и средним (Землей)578. «Отцом и матерью» ацтекского правителя — тлатоани — считались Солнце и Земля, а его деятельность по управлению земными делами представлялась неотъемлемой частью всеобщего божественного порядка. Он обязан был, обеспечивая земную жизнь, соблюдать аграрный культ, вызывать дожди, следить за движением Солнца и т. п.579. Такое восприятие государства и правителя закрепляло в менталитете массы индейского населения устойчивый стереотип покорности власти и склонности к ее обожествлению.

Другим важнейшим элементом космического порядка считалась территориальная (соседская) община, унаследовавшая от родовой общины, клана тесную связь с витальными силами природы, духами–покровителями, «встроенными», в свою очередь, как и государство, в божественный миропорядок. В общинах практиковалось примерно равное землепользование, широко развитая взаимопомощь, а нередко и коллективный труд. Епископ на Юкатане Диего де Ланда (XVI в.) писал: «Эти индейцы имеют хороший обычай помогать друг другу во всех своих работах. Во время посева те, у кого не хватает своих людей для работы, объединяются по 20 и больше или меньше и работают вместе, сообразно размеру [участка] и количеству работы у всех, и не бросают, пока не покончат со всеми [участками]»580.

Совместный труд наиболее часто применялся при выполнении повинностей перед государством и храмами. Так, в империи инков около двух третей всего урожая собиралось на землях Инки (т. е. государства) и Солнца (т. е. храмов). На этих землях вся община — айлью — работала коллективно, но лишь после того, как каждая семья предварительно соберет урожай на своем участке. Такой коллективный труд как часть сакрального порядка считался само собой разумеющимся, и каждый трудился в меру своих возможностей581. Существовала и принудительная трудовая повинность — мита, когда мужчины в возрасте от 25 до 50 лет направлялись на работу в шахтах, посадку коки, строительство дорог, воинскую службу на срок до 3 месяцев, но лишь в районы, привычные для них по климатическим условиям.

Внутреннее единство и известная сакрализация общин, наличие у них круга столь же сакрализованных обязанностей перед государством и храмами, а через них (точнее, через осуществлявшиеся ими жертвоприношения) — с высшими божественными силами, порождали замкнутость общин и обособленность друг от друга. Иные социальные группы, с другими профессиональными и сакральными обязанностями (жрецы, чиновники, торговцы, ремесленники) тоже были обособлены и имели наследуемый из поколения в поколение общественный статус. В результате этой стратификации возникала иерархическая социальная лестница, в самом низу которой находились большие группы лишенных определенного социального статуса лиц, пребывавших в услужении у общин или отдельных семей, и рабов. Личность растворялась в общности и одновременно все статусные группы были зависимы от государства и его правителя.

Социальная и политическая организация этих обществ достаточно напоминает цивилизации традиционного Востока, причем, как «доосевого», так и «осевого» времени, а экономическая может быть охарактеризована в терминах азиатского (государственного) способа производства. В религиозной культуре, где преобладал солярный культ, не было свойственного «осевым» культурам напряжения между сакральным и мирским порядками. Поэтому общества Нового света были сродни скорее таким древним цивилизациям Востока, как Древнеегипетской, Древнемесопотамской, Индской, Иньской. Но сакрализация природы, ее порядка и циклического ритма, приспособление к ним и подчинение им по своему регламентирующему воздействию на менталитет и поведение людей не столь уж радикально отличались от «картин мира» в «осевых» культурах Востока с их признанием Мирового Закона, которому также следовало подчиниться.

Подчинение человека сразу нескольким «порядкам» (регламентам) — сакральному, государственному и общинному, основанному на древних обычаях, до известной степени ограничивало технический и технологический прогресс индейских обществ, но не настолько, чтобы прекратить его вовсе. Более того, именно эта «упорядоченность» способствовала их высшим культурным достижениям (независимо от того, рождены они были самими этими цивилизациями или привнесены в них извне). Достаточно лишь назвать поражающие наше воображение пирамиды, астрономию, письменность, двадцатеричное исчисление у майя, величественные города и чинампас (плавучие огороды) у ацтеков, замечательные дворцы, дороги, узелковое письмо у инков, ювелирную технику у чибча–муисков. Выращивание кукурузы, картофеля, помидоров, фасоли, тыквы, какао, подсолнечника, табака и др. продуктов после открытия Америки широко распространилось и в Старом свете. Подчинив себе индейские общества, испанцы умело воспользовались в своих целях и бытовавшими в них «порядками», и техническими навыками индейцев.

А с каким же цивилизационным «достоянием» шли в Новый свет сами пиренейские государства? Испания и Португалия принадлежали к Западной цивилизации и одно время даже «задавали тон» в становлении на европейском континенте новой политической культуры. Именно там, например, возникли первые сословно–представительные учреждения (кортесы). Их появление было вызвано стремлением королевской власти заручиться поддержкой дворянства и городов, чья политическая активность значительно возросла в условиях реконкисты — «отвоевания» Пиренейского полуострова у мусульман. Кроме того, длительное (с VIII в.) пребывание под властью арабов и столько же продолжавшаяся реконкиста выработали у этих обществ склонность к терпимости в отношении чужих культур и к заимствованию у них тех или иных достижений — качество, оказавшееся в последующем столь значимым для судеб европейской цивилизации.

Но со временем цивилизационные пути этих стран и остальной Западной Европы заметно разошлись, что отчетливо проявилось в Испании. Та же реконкиста способствовала значительному усилению роли государства, причем особый акцент делался на военной составляющей его деятельности в ущерб другим сферам. Королевская власть занималась и перераспределением собственности на отвоеванных территориях. А с началом колонизации Америки государство сконцентрировало в своих руках все рычаги управления колониями (через королевский Совет по делам Индий) и каналы торгово–экономических связей с ними (через порт и Торговую палату в Севилье). Отдав же приоритет получению доходов от колоний, которые затем направлялись на закупку необходимых товаров и продовольствия в Голландии, Англии и других странах, оно способствовало постепенному упадку производства в самой Испании.

После восстания комунерос (1520 г.) был разрушен уже наметившийся союз абсолютной монархии с городами, который в других странах Европы привел к усилению последних и преобразованию под их влиянием всего общества, превратившегося со временем в индустриальное. Падение роли кортесов и городских муниципалитетов снизило уровень самоорганизации социально активных групп населения и доступа их к власти и собственности, что делало общество все более разобщенным, а использование государственной власти все более бесконтрольным.

Кроме того, католическая церковь, обычно конкурировавшая в Европе со светской властью, в Испании еще в XV в. была подчинена (с согласия Папы) королевской власти. Она являлась мощным идеологическим орудием в руках государства, а введенная тогда же инквизиция — действенным инструментом в борьбе против его реальных или мнимых врагов и всякого инакомыслия. После начала Контрреформации инквизиция, по сути, стала частью государственного аппарата и жестоко преследовала «еретиков» и «иноверцев» — протестантов, морисков, евреев, являвшихся, между прочим, наиболее предприимчивыми элементами населения.

Таким образом, цивилизационное развитие Испании с XVI–XVII вв. имело немало сходств с обществами Востока. Ш. Эйзенштадт прямо указывает на патримониальный характер государства в Испании и Португалии582. Подобным образом характеризовал их и К. Маркс, считавший, что «абсолютная монархия в Испании, имеющая лишь чисто внешнее сходство с абсолютными монархиями Европы, должна скорее быть отнесена к азиатским формам правления»583.

В отличие от других европейских обществ, в испанском и португальском практически не проявила себя тенденция к преобладанию индивидуализма. Государственная политика не давала простора для развития частного предпринимательства. Не подверглись они и воздействию протестантизма: наоборот, католическая церковь посредством инквизиции всячески искореняла его ростки. В результате здесь было законсервировано то, что П. Тиллих называл «средневековым полуколлективизмом» — «мужеством быть частью», но не «мужеством быть собой»584. Сохранялись корпоративистские традиции, связанные с опытом коллективного противостояния арабам, со средневековыми общинами, цехами и гильдиями. А их соединение с господствовавшими в католицизме томистскими представлениями об иерархии форм бытия способствовало своеобразной социально–корпоративной стратификации общества.

Следует заметить, что в Испании произошли смещения и в самой системе ценностей католицизма. Реконкиста актуализировала весь его мессианский потенциал. Духовенство и многие миряне были просто одержимы идеей «спасения» всего и вся, и обязательно — под предводительством государства: сперва «католических королей» (Фердинанда и Изабеллы), а затем их преемников. Как следствие, «свобода индивида и его страстное желание добиться минимума безопасности и счастья в этом мире стали восприниматься как противоречащие спасению человека», а испанское государство в XV–XVI вв. изменялось «сообразно определенному типу тоталитарного государства»585.

Даже сжатая характеристика обществ средневековой Испании и доколумбовой Америки показывает, что они имели ряд сходных черт цивилизационной структуры. Важным представляется наличие в них государств патримониального типа (и соответственного восприятия власти массой населения). Это делало в принципе возможным их структурное соединение.