Книга: Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика

Глава 6 Гендерные режимы и гендерный порядок

Глава 6

Гендерные режимы и гендерный порядок

Теории гендера, практически без исключения, фокусируются либо на межличностных отношениях между людьми, либо на обществе в целом. Промежуточные уровни социальной организации, за исключением семьи, в них не анализируются. В то же время в каком-то смысле это самый важный для понимания уровень. Бо?льшая часть нашей повседневной жизни проходит скорее в сфере домохозяйства, на рабочем месте или в очереди на автобус, чем в «обществе в целом» или один на один с каким-то другим человеком. Практика гендерной политики зависит главным образом от институтов: от дискриминации при найме на работу в компаниях, от антисексистских школьных программ и т. п. Многие исследования, которые влияют на изменение взглядов на гендер, посвящены таким институтам, как рабочие места, рынки и медиа.

Когда социальные науки устанавливали связь между гендерной политикой и социальными институтами, то это достигалось в основном путем выбора какого-то конкретного института как носителя гендера и сексуальности. Этой чести обычно удостаивались семья и системы родства. Так, структура семьи являлась центральным элементом социологического анализа половых ролей начиная с Парсонса и Маргарет Мид. Оборотной стороной этого выбора было то, что он позволял анализировать остальные институты таким образом, как будто гендер там вообще не играет никакой роли. В работах, одна за другой охватывавших классические темы социальной науки – такие как государство, экономическая политика, урбанизация, миграция, модернизация, – пол и гендер либо не упоминаются вообще, либо находятся на периферии.

Одним из наиболее важных следствий влияния современного феминизма на социальные науки стало убедительное доказательство несостоятельности такого подхода. Примером феминистской критики является работа Мюррей Гут и Элизабет Рид, продемонстрировавших смесь гендерной слепоты и патриархатных предрассудков в традиционной политологической литературе. Критические работы, направленные против подобного мейнстрима, покрывают множество тем, начиная с электоральной социологии через концепцию социального государства к классовому анализу, показывая, что гендерные отношения не только присутствуют в этих базовых институтах, но и являются их важным системным элементом.

Я не буду подробно останавливаться на деталях этих критических исследований, но воспроизведу их основной вывод, который в настоящее время считается уже общепринятым. Мы не можем понять место гендера в социальных процессах, просто очертив совокупность «гендерных институтов». Гендерные отношения присутствуют во всех типах институтов. Они могут быть не самой важной структурой в каждом конкретном случае, но, безусловно, в большинстве случаев они относятся к числу основных.

Состояние гендерных отношений в каждом данном институте представляет собой его «гендерный режим». Приведем пример, чтобы прояснить эту идею. В исследовательском проекте, в котором была проинтервьюирована Делия Принс (см. Главу 1), мы обнаружили активную, хотя и не всегда явно сформулированную гендерную политику в каждой школе. Как среди учащихся, так и среди преподавателей существуют практики, конструирующие различные виды фемининности и маскулинности: спорт, танцы, выбор предметов для изучения, дисциплина в классе, управление школой и др. Некоторые гендерные модели поведения оказались доминирующими, что особенно было заметно в среде учащихся, – чаще всего это была агрессивная гетеросексуальная маскулинность. Остальные модели носили подчиненный характер. Наблюдались явственное, хотя и не абсолютное гендеризованное разделение труда между преподавателями и гендеризованное различие во вкусах и досуговых видах деятельности среди учащихся. Существует определенная идеология, причем зачастую не единственная, которая предписывает человеку определенный тип гендерного поведения и определенный тип гендерного характера. Иногда возникают конфликты по поводу сексизма в школьных программах или по поводу карьерного роста членов преподавательского состава, по поводу их престижа и лидерства среди детей. Складывающийся в результате сочетания всех этих ситуаций паттерн может быть разным в разных школах, но только в рамках, отражающих баланс гендерной политики в австралийском обществе в целом. Ни одна из школ, например, не позволяет открытых гомосексуальных отношений.

Компактные формальные организации вроде школ, вероятно, имеют особенно очевидные гендерные режимы, но ими обладают и другие учреждения. Диффузные институты, такие как рынки, или большие и разветвленные институты, такие как государство, а также неформальные среды, такие как уличная компания ровесников, также гендерно структурированы и могут быть охарактеризованы через свои гендерные режимы. В этой главе я остановлюсь на трех случаях. Представленные здесь образцы анализа будут очень сжатыми, и каждый из них я считаю лишь началом исследования. Но я все же надеюсь, что их будет достаточно, чтобы понять некоторые аспекты институционализации гендера.

Консервативная идеология говорит о семье как об «основе общества», а традиционная социология часто считает ее простейшим из институтов, ячейкой более сложных структур. Я же полагаю, что семья отнюдь не основа общества, а один из его сложнейших продуктов. Ничего простого в ней нет. Внутренний мир семьи представляет собой совокупность многоуровневых отношений, накладывающихся друг на друга как геологические слои. Ни в одном другом институте отношения не являются столь протяженными во времени, столь интенсивными по степени контакта, столь плотными по переплетению экономики, эмоций, власти и сопротивления.

В теориях все это часто отсутствует, поскольку обычно они сосредоточиваются на стандартном нормативном случае. Выше достаточно было сказано о том, как опасно исходить из представления о норме, но стоит отметить, что даже те семьи, которые более или менее соответствуют стандартным представлениям, имеют сложную внутреннюю структуру. Мы уже описывали в Главе 1, какие подводные течения будоражили жизнь семьи Принс. Лилиан Рубин в своей книге «Миры боли» описала амбивалентность и сложность традиционных семей рабочего класса в Соединенных Штатах. Лэнг и Эстерсон в книге «Рассудок, безумие и семья», рассматривая такой острый материал, как шизофрения, показали, к какому невероятному клубку противоречий может привести в британских семьях стремление к респектабельной нормальности.

Таким образом, чтобы понять гендер и семью, необходимо показать внутреннее устройство семьи. Мы попробуем сделать это, опираясь на три структуры, выделенные мною в Главе 5.

Половое разделение труда в семьях и домохозяйствах описано в специальной литературе и считается общепризнанным фактом. Предметом этого разделения становятся и целые виды работ, и весьма мелкие операции. Например, в английской деревне, которую изучала Полин Хант, жены мыли внутреннюю сторону окна, а мужья – наружную. Это разделение труда не является абсолютным и со временем изменяется. Сейчас осталось меньше жен того типа, про которых в 1920-х годах говорили: «Ее муж был надежным человеком, но таким же, как и остальные мужчины, он уходил и оставлял ей делать все [т. е. растить детей и вести хозяйство] так, как она хотела».

Однако не все изменения связаны с уменьшением разделения труда между полами. В автобиографии одного сына пастуха отмечалось, что как старший из выживших детей мальчик должен был «быть помощником матери, нянчить младенца, делать уборку в доме и шить, как девочка»; это было в Англии 1830-х. Сейчас осталось мало домохозяйств, которые бы до такой степени зависели от детского труда и, соответственно, давали мальчикам опыт проявления материнской заботы о младших. Изучение изменений в половом разделении труда в более поздние периоды, например исследование Майклом Гилдингом семей в Сиднее до 1940 года, позволило предположить, что основное перераспределение домашней работы произошло скорее между женщинами, нежели между женщинами и мужчинами.

Общепризнано также то, что современная городская семья/домохозяйство образуется через разделение труда, в соответствии с которым некоторые виды работ считаются домашними, неоплачиваемыми и обычно женскими, а другие виды считаются публичными, оплачиваемыми и обычно мужскими. Взаимоотношения между структурой производства внутри и вне семьи зависят от классовой принадлежности ее членов. В описанных Миррой Комаровски американских рабочих семьях эти взаимоотношения выстроены вокруг заработка мужа. В исследовании биографий американской буржуазии, проведенном примерно в то же самое время Робертом Уайтом, эти взаимоотношения выстроены вокруг карьеры мужа. Последний случай является важным уточнением нарисованной Делфи картины домашнего труда как формы присвоения его результатов мужем. Жена высококвалифицированного специалиста или бизнесмена может прекрасно максимизировать свой пожизненный доход, вложив силы в успешную карьеру мужа.

Большинство домохозяйств на значительном протяжении собственной истории имеют в своем составе детей, и это влияет на разделение труда двояким образом. Уход за детьми сам по себе является работой и к тому же существенно влияет на половое разделение труда в целом. Поскольку в богатых капиталистических странах бо?льшая часть работы по уходу за маленькими детьми бесплатно осуществляется дома их матерью, это обстоятельство имеет решающее значение для домашнего разделения труда. Поэтому неудивительно, что недавнее исследование, проведенное Р.Э. Палом в Южной Англии, обнаружило наиболее четкое и консервативное разделение труда по полу именно в тех домохозяйствах, в состав которых входили дети до пяти лет. Второе наблюдение касалось того, о чем говорил уже процитированный выше сын пастуха: дети и сами работали как дома, так и в школе. Эта работа была также гендерно структурирована. Учитывая все вышесказанное, неудивительно и то, что исследование сиднейских подростков, проведенное У.Ф. Коннеллом и др., обнаружило: девочки занимаются домашней работой примерно в два раза чаще, чем мальчики.

Половое разделение труда отражает идеи о «месте женщины», но кто его определяет? Как отмечают Колин Белл и Ховард Ньюби, способ распределения работы в семье в какой-то мере является следствием той власти, с помощью которой мужья определяют положение своих жен. Здесь, по-видимому, затрагиваются базовые интересы, постоянные и сильные. Патриархатная модель, согласно которой молодые люди подчиняются старшим и женщины – мужчинам, вновь обнаруживает себя в многочисленных исследованиях семей в разных странах, равно как и идеология маскулинной власти, которая ее поддерживает.

Исследования структуры власти в семье обычно основываются на традиционном подходе к определению власти как влияния на принятие решений. Однако данные другого рода показывают, что этого подхода недостаточно. Так, работы по домашнему насилию показали, что во многих семьях важную роль играет физическая сила. Исследование шизофрении, проведенное Грегори Бэйтсоном, Р.Д. Лэнгом и др., указывает на жестокое эмоциональное давление, которое может оказываться на членов семьи без открытого командования или демонстрации силы. Эти случаи часто касаются власти матерей над своими детьми, но «запрет на бегство» в теории шизофрении Бэйтсона, основанной на понятии двойной связи (double bind), напоминает также и «факторы, мешающие женщинам разорвать отношения, связанные с насилием» и выявленные исследователями домашнего насилия. Семья может оказаться ловушкой во многих отношениях. И, наконец, сами сексуальные отношения в браке могут быть ареной применения власти. Эта тема подробно не изучалась, но данные, подобные изложенным в работе Лилиан Рубин, позволяют предположить, что в большинстве случаев инициативную роль в определении характера сексуальных практик играют мужья.

Если принять все это во внимание, становится понятным, почему такие критики брака, как Эмма Гольдман, считают, что «защита» женщин со стороны их мужей – просто фарс. Понятно также, что один из способов справиться с сильным дисбалансом власти состоит в том, чтобы к нему приспособиться. Поразительна в этом смысле книга Марабель Морган «Женщина до мозга костей» («The Total Woman»). Это воспевание и полного подчинения, и любви к этому подчинению, а также практическое пособие о том, как жить в этом подчинении. Примечательно, что ортодоксальные религиозные и правые политические взгляды автора имеют сильный эротический оттенок. Именно жена должна приятно возбуждать мужа, чтобы заставить его остаться дома:

Власть мужей проявляется в семье, но, безусловно, она имеет не только семейные основания. Изучение размывания патриархатной власти под влиянием миграции, например исследование Джиллиан Боттомли, посвященное греческим семьям в Австралии, показало, что домашний патриархат зависит от поддержки со стороны ближайшего окружения. Но даже без такого решительного переворота в жизни семьи, как миграция, эта поддержка не всегда бывает последовательной или достаточной. Социологи, занимающиеся семьей, уже в 1950-х годах обнаруживали некоторое разделение власти между мужьями и женами. Как уже отмечалось в Главе 5, в некоторых семьях возобладал паттерн подорванного патриархата, когда муж пытается заявить о своей власти, но безуспешно: в реальности домохозяйство контролируется женой. В 1970-х годах под влиянием новых левых и феминизма супруги в некоторых семьях и домохозяйствах предпринимали попытки совместно демонтировать властные отношения. Это оказалось непросто, но к настоящему времени накопился определенный опыт эгалитарных отношений в домохозяйствах.

Белые ботиночки Марабель Морган – изящное свидетельство связи между домашней властью и катексисом. Из всех аспектов семейной жизни этот, вероятно, наиболее исследован, поскольку является основным предметом психоанализа. Теория эдипова комплекса служит зеркалом эмоционального интерьера семьи. Однако полученные за почти восемьдесят лет результаты психоанализа, которыми могла бы воспользоваться социальная теория, значительно более скромны, чем можно предположить исходя из объема материала. Частично это связано с тем, что публикации в психоаналитических журналах в основном ограничиваются вопросами терапии. Но в то же время это и результат влияния представлений о нормативном стандартном случае, которые лежали в основе собственных работ Фрейда, а затем большинства его последователей-психоаналитиков.

Когда психоаналитик пытается поставить под вопрос эту норму, получаются удивительные результаты. Примечательный пример – изучение Энн Парсонс не-эдипова «нуклеарного комплекса» в Неаполе. На основании анализа культурных и психологических данных она выявила интересную модель семьи. В центре семьи находится мать, отец обладает лишь незначительной домашней властью, а отношения между матерью и сыном и отцом и дочерью выражены сильнее, чем идентификация с родителем своего пола. Это исследование проясняет важность отношений с родственником противоположного пола в формировании фемининности и маскулинности и предполагает своего рода разрыв в истории гендера, который заслуживает осмысления и в других контекстах. Свидетельства о сексуальном насилии и принуждении к сексуальным отношениям также указывают на большое значение отношений человека с родственником противоположного пола внутри семьи.

Теневая структура катексиса, о которой говорилось в Главе 5, в семье просматривается лучше, чем в любых других случаях, опять-таки из-за большого количества психоаналитических исследований. Филлис Чеслер в книге «О мужчинах» подчеркивает его значение, отмечая уровень враждебности между отцами и сыновьями, который сохраняется несмотря на то, что сыновья идентифицируют себя с ними. Она рассуждает в этом контексте о связи этой враждебности с более общими моделями насилия в отношениях между мужчинами. Подавленные страх и ненависть – возможный, хотя, без сомнения, и не исчерпывающий способ объяснения того, почему столь многие мужчины привержены институтам насилия. Но это, безусловно, не объясняет того, как эти институты работают на макроуровне.

Очевидно, что выделенные нами структуры пересекаются на уровне семьи в нескольких точках. Зарплата и карьера влияют на домашнюю власть, домашняя власть влияет на разделение труда; Марабель Морган эротизирует бессилие. Сами идеи домохозяйки и мужа представляют собой слияние эмоциональных отношений, власти и разделения труда. Гендерный режим каждой конкретной семьи – это непрерывный синтез отношений, управляемых тремя этими структурами.

Такой синтез не беспроблемен: компоненты гендерного режима семьи могут противоречить друг другу. В традиционном патриархатном домохозяйстве четко определенное половое разделение труда на самом деле накладывает определенные противоречия на власть патриарха, поскольку женщины монополизируют определенную часть знаний и умений. Ванесса Малер описала значительный уровень психологической независимости женщин в марокканской культуре, где патриархатное доминирование велико, а разделение труда значительно. Значительный уровень разделения труда может породить такой высокий уровень сегрегации в повседневной жизни, что рутинное поддержание патриархатной власти оказывается затруднительным. Такой вывод, в частности, сделала Аннетт Гамильтон относительно обществ австралийских аборигенов.

Подобные противоречия означают наличие потенциала для изменения семьи как института, которое становится наиболее вероятным при заметном изменении контекста. Мы уже упоминали случай миграции. Другим мощным источником давления служит экспансия капиталистических рыночных отношений в некапиталистические системы. Это давление осуществляется не только в одном направлении. Исследование крестьянских домохозяйств в Мексике, проведенное Кейт Янг, показало, как происходит расщепление моделей семьи по мере развития классовой стратификации, причем гендерные режимы в результате изменяются в разных направлениях.

Теоретическая литература по поводу государства находится на другом полюсе по отношению к семье: почти никто не рассматривает его в контексте институционализации гендера. Даже в феминистской мысли государство только сейчас начинает анализироваться в теоретическом ключе.

Хотя для того, чтобы обратить на него внимание, причин достаточно. Государственные служащие, как уже отмечалось в Главе 1, разделены по половому признаку весьма очевидным, можно даже сказать, захватывающе очевидным образом. Государственные элиты, за очень небольшим исключением, представляют собой настоящий «мужской заповедник». Государство вооружает мужчин и разоружает женщин. Президент Картер, хотя и поддержал поправку о равных правах, все же объявил, что он не допустил бы женщин в боевые подразделения. Дипломатическая, колониальная и военная политика крупнейших государств сформировалась, как было отмечено в Главе 5, в контексте маскулинной идеологии, которая выдвигает на передний план жесткость и силу. Южнотихоокеанский регион в настоящее время предлагает хрестоматийную демонстрацию этого факта – со своими ядерными испытаниями на атолле Муруроа, обстрелом «Радужного воина» в Новой Зеландии в 1985 году и насильственным подавлением французскими колонистами борьбы местного населения (канаков) за независимость (Новая Каледония).

Государство проявляет в вопросах пола и гендера значительную идеологическую активность; эта разнообразнейшая активность включает в себя и контроль над рождаемостью в Индии и Китае, и новое введение чадры в Иране, и усилия советского политического режима увеличить число работающих женщин. Государства пытаются контролировать сексуальность: криминализируя гомосексуальность, законодательно устанавливая брачный возраст, юридически регулируя меры по предотвращению венерических заболеваний, СПИДа и т. п. Вторжение государства в половое разделение труда охватывает широкий спектр вопросов – от поддержки иммиграции до проведения политики равных возможностей. Государство регулирует рабочие места и семьи, обеспечивает возможность учиться в школе, строит дома.

Если учесть все вышесказанное, то становится понятным, что государственный контроль служит важнейшим инструментом гендерной политики. Именно поэтому государство является важнейшим объектом стратегии. Начиная с конвенции 1848 года, принятой в Сенека-Фоллз, и заканчивая кампанией за поправку о равных правах (ERA) 1970-х, американский феминизм предъявлял свои требования государству и предпринимал попытки добиться гарантий доступа женщин к государственным институтам. Австралийский феминизм вложил много энергии в то, чтобы добиться присутствия женщин в государственной бюрократии, используя для этого «фемократов» и ресурсы системы социального обеспечения. Основная цель кампаний, подобных Кампании за равенство гомосексуалов в Великобритании (Campaign for Homosexual Equality), состояла в правовой реформе посредством лоббирования в среде парламентариев и бюрократов. В то же время в Америке осуществлялась попытка со стороны новых правых ослабить феминистские позиции посредством контроля над судами и законодательными органами.

Трудно отрицать тот факт, что государство глубоко интегрировано в гендерные отношения. Ален Турен отмечает, что государство, вопреки существующей в политической философии идеализации его роли, не выполняет функцию гаранта «социального порядка… скорее оно является агентом конкретной исторической общности, находящейся в определенных отношениях с другими общностями и со своими собственными историческими формами». Разумеется, это так, но «историческую общность» следует рассматривать не только в классовых, но и в гендерных терминах. Вопрос в том, как понять связи между ними.

В теоретической литературе можно найти четыре подхода к решению проблемы государства и его роли. Первый – это либеральный подход, согласно которому государство теоретически является нейтральным арбитром, но на практике может быть захвачено группами, преследующими свои специфические интересы, в данном случае мужчинами. Следовательно, институциональный сексизм государства порожден неполноценностью гражданства исключенной группы, т. е. женщин. Этим подходом объясняются многие направления деятельности либерального феминизма, направленные как на достижение равенства перед законом (суфражизм, поправка о равных правах, отстаивание принципа равных возможностей в сфере занятости), так и на удовлетворение конкретных нужд социального обеспечения. Но с его помощью невозможно объяснить ни половое разделение труда среди работников государственного аппарата, ни гендерную структуру государственного насилия. Институциональному сексизму противоречат также факты подавления государством определенных групп мужчин, в особенности гомосексуалов, и гораздо большая степень криминализации мужской сексуальности по сравнению с женской.

Зато эти аспекты объясняются с помощью второго подхода, который рассматривает государство главным образом как аппарат регуляции и мягкого доминирования. «Управление семьями» Жака Донзело и «История сексуальности» Мишеля Фуко представляют собой классические примеры этого подхода, который сейчас разделяют также некоторые теоретики движения за освобождение геев, например Джеффри Уикс. Они изображают государство как часть распределенного аппарата социального контроля, действующего через доминирующие дискурсы в той же мере, что и через прямое принуждение. Этот подход полезен в силу того, что он позволяет выйти за пределы представления о государстве как об организации и обратиться к тому, как оно действует и как оно связано с повседневной жизнью. Он позволяет также распознать множественность и зачастую противоречивый характер его отдельных структур. Но все же этот подход не позволяет до конца понять, почему государство до такой степени поглощено регуляцией, если только это не вызвано своего рода одержимостью. Фуко и Донзело не объясняют конституирования интересов в сфере гендерной политики.

Это в полной мере позволяет сделать третий подход. Он определяет государство как классовое образование, влияющее на пол и гендер в соответствии с определенными классовыми интересами. «Левые фрейдисты» от Вильгельма Райха до Герберта Маркузе интерпретировали действия государства именно в этих терминах, утверждая, что сексуальность либо подавляется, либо широко используется в интересах капитализма. Марксистский феминизм в общем и целом рассматривал мотивацию государства в классовых терминах, а результаты его деятельности усматривал в укреплении подчинения женщин мужчинам. Обсуждение политики государства в области регулирования зарплаты, социального обеспечения и соответствующей государственной идеологии такими теоретиками, как Мэри Макинтош, способствовало привнесению в дискуссию политэкономического измерения. Но как показал анализ теорий внешних факторов, проделанный в Главе 3, в этих теориях остается непонятным, почему именно гендерные факторы так важны для воспроизводства капитализма или поддержания прибыли.

Четвертая группа теоретиков разрешает эту проблему в лоб, утверждая, что государство изначально является патриархатным институтом. Дэвид Фернбах считает, что государство исторически было создано как институционализация маскулинного насилия. Кэтрин Мак-Киннон рассматривает формы деятельности государства, в частности правовую объективность, как институционализацию мужской точки зрения и показывает, каким образом она влияет на гендерную политику при рассмотрении дел об изнасиловании. В предложенной Зиллой Айзенстайн модели двух систем централизованное государство предстает одновременно как агент гендерной политики и классовой политики, о чем говорит, например, поддержка Картером поправки о равных правах, которая имела особый тактический смысл в свете противоречий между разными группами американской элиты. Кэрол Пейтман считает, что само развитие либерального государства опиралось на новую форму патриархата, которая формировалась в гражданском обществе в XVIII и XIX веках.

Вместе взятые, эти подходы потенциально способны охватить весь спектр гендерных проблем. Но прежде чем их объединять, необходимо разрешить ряд трудностей или осложнений.

Если рассматривать государство как аппарат подавления, то совершенно очевидно, что главными объектами физического подавления служат мужчины. Это достаточно ясно показывает статистика арестов и тюремных заключений, приведенная в Главе 1. Бывают случаи, когда государственное насилие направлено главным образом на женщин, как это было во время европейской охоты на ведьм, достигшей своего пика в XVII веке, или массовых изнасилований, совершенных пакистанской армией в Бангладеш в 1971 году; но все же обычно наиболее регулярное использование государственной силы практикуется мужчинами против мужчин.

Однако это не означает, что государственное подавление не имеет никакого отношения к гендеру. Напротив, это весьма активный гендерный процесс – политика маскулинности. Государство не только институционализирует гегемонную маскулинность, но и направляет огромную энергию на то, чтобы ее контролировать. Объектами подавления (например, теми, кого квалифицируют как преступников) в основной своей массе являются молодые мужчины, которые сами вовлечены в практику насилия, причем их социальный портрет очень близок к портрету непосредственных агентов подавления – полицейских или солдат. В то же время государство не является цельным, однородным образованием. Военный аппарат и аппарат принуждения следует рассматривать в терминах взаимоотношений между видами маскулинности, а именно физической агрессии боевых подразделений или полиции, авторитарной маскулинности командиров, профессиональной рациональности техников, проектировщиков и ученых.

Внутренняя неоднородность государства, которая сейчас вполне признается классовой теорией, в той же степени важна и по отношению к гендеру. Реально существующие государства отнюдь не последовательны в своей трактовке гендерных вопросов. Так, политическое руководство Нового Южного Уэльса представило обширную программу равных возможностей, направленную преимущественно на поддержку женщин, но большинство местной бюрократии, возглавляемой, разумеется, мужчинами, молчаливо ей сопротивлялось. Современная политика в ряде западных стран состояла в том, чтобы передать большинство функций социальной поддержки от государства местным сообществам, т. е. практически превратить их в неоплачиваемую женскую работу. Однако в то же время расширилась система подготовки девочек для оплачиваемой профессиональной деятельности, предусматривающая более длительное обучение в школе и новые программы профессиональной подготовки. В Австралии программы поддержки равных возможностей при трудоустройстве стали распространяться одновременно с урезанием фондов, поддерживающих систему детских садов, которая только и могла бы сделать эти программы эффективными. Постепенное расширение гражданских прав мужчин-гомосексуалов через декриминализацию гомосексуальности и принятие антидискриминационных законов вступает в противоречие с продолжающейся практикой недопущения их на работу в государственных учреждениях, а сейчас – и с официально поддерживаемой паникой по поводу СПИДа. Канадское государство столкнулось с серьезными трудностями в виде противоречия между сильными антидискриминационными статьями Хартии прав и свобод, которая вступила в действие в 1985 году, с одной стороны, и формальным исключением гомосексуалов из вооруженных сил и конной полиции, с другой. Случается, что патриархатное государство материально поддерживает феминизм, причем в довольно широком спектре вопросов – от создания кризисных центров для жертв изнасилования до подразделений по делам женщин в рамках государственного аппарата и предоставления грантов на феминистские научные исследования. Некоторые из этих мер говорят просто о непоследовательности, неизбежной для такого сложного образования, как государство. Но в ряде случаев имеют место подлинные противоречия.

Как можно встроить эти столь разные позиции в гендерный анализ государства? Предположим, что государство не является по своей природе патриархатом, но исторически конструируется как патриархат под воздействием политических процессов, результат которых является неопределенным. Центральным фактором здесь служит процесс бюрократизации, поскольку традиционная бюрократия тесно спаяна со структурой власти и разделением труда. Вместе с избирательным приемом на работу и продвижением по службе эти структуры формируют интегральный механизм гендерных отношений, приводящий к лишению женщин властных позиций и подчиненному положению тех сфер занятости, в которых сконцентрировано большинство женщин. Но традиционная бюрократия сама находится под давлением, что видно из современных руководств по «ликвидации поломок» в механизмах управления. Бывает, что требования большей эффективности, децентрализации и даже большей демократичности выводят из строя некоторые части этого механизма. Феминистки нашли себе место в государстве – главным образом там, где пересекаются гендерная политика и организационные реформы.

Власть в государстве – это стратегический ресурс, потому что ее задачи гораздо обширнее, нежели просто распределение благ. Государство играет конститутивную роль в формировании и изменении социальных паттернов. Например, государство на поверхностном уровне поддерживает браки через систему налоговых стимулов, обеспечение жильем и т. п. На более фундаментальном уровне брак сам по себе является правовым действием и правовыми отношениями, которые определяются, регулируются и в какой-то степени навязываются государством. Другим примечательным полем государственной деятельности является фертильность. Пронаталистская и антинаталистская политики служат предметом обсуждения, и в зависимости от исхода обсуждений контрацептивы распространяются или запрещаются. Насколько в самом деле успешной бывает государственная политика контроля над этим аспектом женской телесности, само по себе спорный вопрос, но с античных времен до современности в этом направлении предпринимаются весьма интенсивные шаги.

Управляя такими институтами и отношениями, как брак и материнство, государство выходит за пределы их простого регулирования. Оно играет огромную роль в конституировании самих социальных категорий гендерного порядка. Создаются такие категории, как «мужья», «жены», «матери», «гомосексуалисты», каждая из которых представляет собой группу с определенными характеристиками и отношениями. С их помощью государство играет свою роль в конституировании интересов в области гендерной политики. Они, в свою очередь, реагируют на государство посредством политической мобилизации. Классическим примером государственного подавления и регулирования сексуальности служит та роль, которую государство сыграло в создании гомосексуалистов как социальной категории и индивидуальной идентичности. Это, в свою очередь, стало основой для политического движения за гражданские права геев. Подобного рода циклы очень распространены.

Таким образом, патриархатное государство можно рассматривать не как проявление сущности патриархата, но как центр определенного комплекса властных отношений и их политических процессов, в котором патриархат как создается, так и оспаривается. Если такое представление считать обоснованным, то для понимания места государства и его влияния на гендерную политику исключительно важно проследить его историческую траекторию. Я закончу обсуждение этой темы, выдвинув некоторые гипотезы по поводу этой траектории.

Развитие современного государства, как предполагает Пейтман, зависит от изменения моделей гендерных отношений. Ключевую роль здесь играет изменение моделей маскулинности. Основанная на традиции патриархатная власть, проявления которой в публичной политике критиковали либеральные рационалисты, такие как Локк, представляла собой господство определенного типа маскулинности, проявлявшееся и в домашней сфере. В течение того периода, когда формировались современное государство и индустриальная экономика, гегемония этой формы маскулинности была оспорена и вытеснена другими формами маскулинности, ориентированными на техническую рациональность и математические методы. Система промышленного капитализма создавалась за счет этого сдвига в той мере, в какой на этот процесс влияло развитие классов; то же самое относится и к форме государственной бюрократии, о которой мы говорили выше.

Это не означало исчезновения других форм маскулинности. На самом деле они были просто маргинализированы, и это послужило основой для появления новых типов маскулинности, которые были основаны на импульсах или практиках, исключенных из становившегося все более рационализированным и интегрированным мира бизнеса и бюрократии. Такие «дикие» формы маскулинности возникли в XIX–XX веках. С одной стороны, запрещенное сексуальное влечение мужчины к мужчине послужило базисом для гомосексуальной маскулинности, заклейменной и стигматизированной государством. С другой стороны, запрещенное насилие в отношениях между мужчинами послужило базисом для типов агрессивной маскулинности, которые в условиях, сложившихся после Первой мировой войны, были мобилизованы фашизмом. Хорошо известно, какую важную роль играли в фашистских движениях солдаты, сражавшиеся на передовой. Менее известно, но столь же важно презрение Гитлера к «дипломированным господам», которые правили презираемым им буржуазным миром.

Положение женщин также изменялось в процессе рационализации. С течением времени углублялись противоречия между их подчинением отдельному мужчине в сфере домашнего патриархата и развернувшейся в XVIII и XIX веках мощной тенденцией универсализации гражданских прав, тесно связанной с рационализацией государства и рынков. Это противоречие нашло отражение в феминистских трудах Мэри Уолстонкрафт в Англии и Сьюзен Б. Энтони в Соединенных Штатах, а наиболее точно было выражено в работах Джона Стюарта Милля. Первые кампании за избирательные права женщин не были уходом в сторону от социальных вопросов (хотя позже они и привели к их игнорированию); они были реакцией на главное противоречие, возникшее на той стадии развития государства.

Достижение женщинами гражданских прав оказало колоссальное влияние на политику, хотя и не изменило политику партийную. Женские организации играли важную роль в составе некоторых консервативных партий, но женские партии как таковые не были сколько-нибудь влиятельными. В значительно большей степени женщины были превращены (constituted) в прямых потребителей государственных услуг. На протяжении ХХ столетия возникла сложная сеть услуг и пособий, которые выросли вокруг пенсий вдовам и пособий по беременности – первых видов специализированной помощи женщинам. Сюда входят детские поликлиники, женские поликлиники, льготы для матерей, налоговые послабления и т. д. Как хорошо известно, женщины сейчас являются главными потребителями услуг социальной сферы in toto (в целом) – отчасти потому, что они дольше живут, но также и потому, что предлагаемые государством виды поддержки созданы по принципу замещения зарплаты их мужей, который основывается на исключении женщин из рынка труда. Керрин Райгер отмечает, что такая направленность развития системы социального обеспечения создает базу для вмешательства в домашние хозяйства специалистов разного профиля: врачей, медсестер, психологов, социальных работников, – а они влияют на характер выполняемой женщинами домашней работы. Шейла Шейвер пишет: когда социальное обеспечение и налоговая политика рассматриваются вместе как система трансферов, т. е. безвозмездных социальных выплат, государство фактически изымает деньги у женщин как индивидуумов и перераспределяет их женщинам, определяемым как чьи-то матери, жены или вдовы. Сведя все эти аргументы воедино, мы можем увидеть, что в ХХ веке постоянно возрастало вмешательство государства во все более опосредованные и абстрактные отношения между мужчинами и женщинами. Существует большой соблазн связать это с возрастанием опосредованности и отчужденности в сфере сексуальности, с коммерческой стандартизацией рекламы, порнографии и массовых развлечений.

Улица редко воспринимается как институт. Это некое место, где мы гуляем или ездим, либо место, где гуляют куры. В то же время один знаменитый социологический текст называется – с легчайшим оттенком иронии – «Уличное общество» («Street Corner Society»), и мы говорим о том, чему детей «учит улица». Это по меньшей мере определенное социальное окружение со своими специфическими социальными отношениями.

Очень многие виды работ выполняются на улице. Те из них, которые связаны с детьми, например прогуливание их в колясках, выполняют почти исключительно женщины. Это же относится к хождению по магазинам и основной армии проституции. В продаже газет, пищи и других мелочей участвуют люди разного пола. Вождение машин, грузовиков и автобусов, мелкая преступность и полиция, ремонт моторов и самой улицы – по большей части мужские занятия. Хотя среди водителей автобусов все чаще встречаются женщины, вождение тяжелых грузовиков по-прежнему остается мужской специальностью.

Для женщин улица часто служит источником страха: здесь они могут встретиться с разными проблемами – от обычного приставания, вроде свиста вслед, до физического оскорбления и изнасилования. Поскольку не всегда можно предсказать, как будут разворачиваться события, во многие части города женщины ходят редко, особенно после наступления темноты. И в это время улица принадлежит мужчинам. Скопление молодых мужчин представляется наиболее устрашающим и опасным.

Такие скопления особенно распространены в местах, где выше безработица и сопутствующее ей этническое исключение (exclusion): Брикстон в Лондоне, Редферн в Сиднее, Саут-Сайд в Чикаго. Сочетание дерзости, болтовни о спорте и машинах, наркотических средств (по большей части – алкоголя) и сексизма обеспечивает хоть какое-то развлечение в этом унылом окружении. Женщины обычно их избегают, но поскольку «женских» улиц не существует и мало общественных мест (public buildings), где женщины привечаются, единственной возможной альтернативой остается собственный дом. Так дом становится «местом женщины»… В дальних предместьях этот эффект не столь силен, но определенный уровень угрозы существует всегда.

Молодые мужчины, будучи источником этой угрозы, сами тоже являются ее объектом. Улица – постоянная арена то вспыхивающих, то угасающих конфликтов между разными группировками (медиа называют их бандами – gangs), а также между бандами и полицией. На самом деле основными жертвами уличного насилия становятся именно молодые мужчины, а не люди старшего возраста, хотя последние живут в постоянном страхе. Полиция в уличной жизни играет роль Великой Силы, хотя в некоторых случаях, как было, например, во время мятежа, возглавленного Уоттсом (Watts) в августе 1965 года в Лос-Анджелесе, она может исчезнуть в качестве носителя власти. Резервные силы государства достаточно велики, чтобы «восстановить порядок» военными средствами, если политическое руководство готово за это заплатить, как произошло в Белфасте.

В каких-то отношениях улица – это поле битвы; в других это театр. В торговом центре города улица наполнена рекламными образами: витринами, рекламными щитами, постерами. Их содержание сильно нагружено гендеризованными образами, а в последние десятилетия становится все более эротизированным. Некоторые из них, неприкрыто использующие мотив мужского насилия (например, на одном лондонском постере 1984 года была изображена машина, вылетающая из дула пистолета, а сопроводительный текст гласил: «Спусковой крючок под твоей правой ногой»), были убраны с улицы. Но плакаты, рекламирующие сигареты и пиво, продолжают демонстрировать трюки такого рода.

Человеческий поток также полон образов, хотя и более разнообразных. Люди рассказывают о самих себе с помощью одежды, украшений, поз, движений, разговоров. Улица – один из величайших театров сексуальности и стилей мужественности и женственности. Очередь на автобусной остановке или толпа у прилавков демонстрирует великое разнообразие стилей и манер. Среди них есть яркие и вызывающие, а есть неряшливые или небрежные. Эти стили меняются в зависимости от времени суток или дня недели – по мере того, как меняются прохожие: рабочие, спешащие заступить на смену; бизнесмены, которые ездят на работу с пересадкой; матери, спешащие по магазинам; подростки, возвращающиеся из школы; парни, прогуливающиеся поздним вечером.

Таким образом, улица как социальная среда демонстрирует те же самые гендерные отношения, что семья и государство. На ней присутствуют разделение труда, структура власти и структура катексиса. Так же как и в других сферах жизни, внутренние, присущие улице паттерны взаимодействия связаны с внешней структурой гендерных отношений. По наблюдениям Эммы Гольдман, женщины, работающие на улице в качестве проституток, делают это не для своего удовольствия: они оказываются там потому, что зарплаты женщин в целом низкие. «Оппортунистическое подчинение» (как выразилась Джен Моррис) патриархату может быть неизбежным, принимая во внимание, что люди располагают разными ресурсами. Геи редко демонстрируют свои отношения на улице – за исключением строго определенных мест, потому что для них это может быть очень опасно.

В то же время у такой слабо структурированной среды, как улица, есть своя специфика, которая отличает ее от таких организованных институтов, как семья и государство. Она обеспечивает пространство не только для разнообразия стилей, но и для стремительной их смены. Театр улицы может быть экспериментальным. Недавним примером тому служат молодые женщины, демонстрирующие агрессивный стиль сексуальности, который связан с панк-модой, где преобладают кожа и черный цвет. Так происходят своего рода переговоры по поводу новых форм гендерных отношений. Наблюдаются даже попытки обратить формы жизни на улице в сознательную политическую практику – с помощью феминистского уличного театра или таких мероприятий, как гейский Марди-Гра (Mardi Gras) в Сиднее[16]. Я подозреваю, правда, что доминирование автомобилей не позволит улице превратиться в фестиваль. Но все же она остается невероятно интересным отражением гендерной политики.

Проделанный выше анализ различных социальных институтов показал важность контекста, в особенности контекста, создаваемого за счет воздействия других институтов. Следовательно, чтобы составить полный инвентарь структур, необходимо перейти от сопоставления гендерных режимов к рассмотрению отношений между ними.

В некоторых случаях это отношения взаимодополнительности, или комплементарности. Хорошо известный пример – паттерны, на которых основана занятость женщин в течение неполного рабочего дня. Традиционное разделение труда в городских семьях рабочего класса на Западе предполагает, что бо?льшая часть ухода за детьми и домашней работы ложится на жену-и-мать, и женственность конструируется таким образом, что забота о других членах семьи считается женской. Рынок труда определяется нуждами капиталистической промышленности, а государство предлагает низкооплачиваемые, низкостатусные рабочие места с неполной занятостью, и странным образом их занимают в основном замужние женщины. Этот паттерн найма работодатели обосновывают тем, что исключительно замужние женщины хотят работать неполный рабочий день, потому что на них лежат домашние обязанности и они не нуждаются в высокой зарплате – ведь их зарплата в домохозяйстве лишь «вторая»» (второстепенная). А мужья гораздо большую домашнюю нагрузку женщин обосновывают тем, что их жены могут найти работу только с неполным рабочим днем.

Соответствие этих обоснований полное и, разумеется, не случайное. Этот паттерн сложился именно в 1970 – 1980-х годах, и в контексте снижения производства он представляет собой практическую аккомодацию двух институтов. Соответствие структур обусловлено соответствием стратегий: стратегий работодателей по максимизации прибыли на вялом рынке труда и стратегий наемных работников в сфере домашнего труда (как называет их Пал).

Если бы это соответствие было нормальным, мы имели бы очень плотно интегрированную систему, как предполагает категориальный подход. Но гендерные режимы взаимодействующих институтов редко бывают столь гармоничны. Я не знаю более сильного примера, чем «Голосование кровью» («The Blood Vote») – знаменитое стихотворение и постер, использовавшиеся в Австралии во время Первой мировой войны, в ходе кампании против призыва на военную службу. Приведем две строфы из этого стихотворения:

Драматизируемый в стихотворении конфликт между эмоциональными связями в семье и нуждами государства, участвующего в войне, – общая тема пацифистских кампаний, включая современную кампанию против ядерного оружия. Хорошо известный плакат гласит: «Что нужно делать в случае ядерной войны? – Поцеловать своих детей на прощанье».

Более сложный паттерн трений между разными институтами связан с пересмотром государственной политики социального обеспечения. Существует имеющий долгую историю конфликт между идеей перераспределения, лежащей в основе политики социального обеспечения, и целью стабилизации, лежащей в основе механизма подавления и идеологического контроля. Когда-то внутренняя для государства, классическая проблема управления, говоря языком Юргена Хабермаса, вышла наружу в результате рецессии и приняла форму конфликта по поводу взаимоотношений между государством, семьей и рынком труда. Консерватизм системы социального обеспечения во время послевоенного бума, основанного на всеобщей занятости, позволял разрешать классовые и гендерные напряжения с помощью постепенного расширения социальной поддержки. Но государство никогда не воспринималось как вечный благотворитель. Новые правые обратились к последовательной политике урезания социального обеспечения, укрепления дисциплины на рынке труда и отдельных прямых репрессий.

В условиях феминизации бедности урезание социального обеспечения усугубило экономически неблагоприятное положение женщин, в то время как армии и полиции эти урезания не вредят, и они остаются надежным щитом мужчин. Изменение баланса возможностей для разных гендерных групп, вероятно, отразилось на результатах опросов общественного мнения, проводившихся в Соединенных Штатах в ходе президентской выборной кампании 1980 года: они показали гораздо большую поддержку Рейгана мужчинами, чем женщинами. Но прямой корреляции между гендерной политикой и голосованием нет. Одно из первых правительств, которое стало использовать риторику новых правых, – правительство Фрейзера, пришедшее к власти в Австралии в 1975 году. Оно было избрано при значительно большей поддержке женщин, чем мужчин, и даже в 1983-м, когда оно проиграло выборы, женщины поддерживали консервативные партии намного дольше, чем мужчины.

Третий паттерн связей между институтами таков: они могут функционировать, если можно так выразиться, параллельно, придерживаясь общей стратегии или находясь в русле одного движения. Например, кампании в поддержку поправки о равных возможностях в сфере занятости проводились то одной, то другой организацией, что отражало попытки соответствовать политическому моменту и использовать опыт одной какой-то кампании для успешного продвижения других. Приведем пример связи между институтами на другом уровне. Камин-аут (coming out) гея должен осуществляться в целом ряде ситуаций: на рабочем месте, в семье, среди друзей. Как отметила Уэнди Кларк (Wendy Clark), эмоциональные паттерны в разных ситуациях будут различными: например, сообщение о своей сексуальной ориентации родителям будет отличаться от камин-аута в других средах. Но общая логика этого процесса все-таки связывает разные институты между собой.

Все три вышеописанных модели, или паттерна, объединяет политический фактор – социальная борьба, выражающаяся в терминах условий взаимодействия между институтами. Особенно напряженным является взаимодействие между государством и семьей. Оно породило самые разные политические программы, спектр которых простирается от желания Александры Коллонтай использовать советское революционное государство для разрушения патриархатной семьи до стратегии Ватикана, использующего свое влияние на итальянское и ирландское государства для ее укрепления. Более широкие программы, которые мы здесь видим, являются признаками формирования столь широких интересов, что они не могут быть поняты в результате анализа одного только института. Так мы подошли ко второму важному шагу в конституировании гендерного порядка.

Главное здесь то, что группы, являющиеся основными акторами гендерной политики (если рассматривать этот процесс в целом), конструируются исторически. Наверное, это странно звучит относительно таких категорий, как «женщины» и «мужчины». Но данное представление обретает смысл, если мы дадим более конкретное определение самому понятию «конструирование». Смысл этого понятия – в придании социальной категории конкретного содержания, в установлении конкретных противопоставлений и дистанций между данной категорией и другими социальными категориями, а также в формировании интереса, вокруг которого могут быть организованы идентичность и действие. Напомним наши рассуждения, приведенные в Главе 4: биологические категории женского и мужского детерминируют весьма ограниченный набор практик (вынашивание ребенка, кормление грудью и т. п.), которые определяют исполнителей этих практик как участников определенного набора параллельных ситуаций (если употребить технический термин Сартра – «серий»). Группы, являющиеся акторами гендерной политики, конституируются с помощью действий, которые отрицают серийность и образуют коллективные практики. Такие действия являются необходимо социальными и историчными. Это звучит очень абстрактно, но конкретные примеры, подтверждающие эти рассуждения, уже анализировались. Категории «существо мужского пола» и «существо женского пола» не являются категориями социальной жизни и гендерной политики; таковыми являются категории «мужчины» и «женщины»[17]. Эти пары категорий пересекаются, но вторая из них имеет гораздо более широкий смысл и сложную детерминацию, чем первая. Категория «мужчина», например, всегда имеет конкретное культурное содержание в данное время и в данном месте. Ее значение в контексте социального действия будет различным на острове Бали 1980-х, в Лондоне тех же 1980-х и в Лондоне 1680-х годов. Одно из ключевых различий между этими датами состоит в исключении гомосексуальных практик из общепринятых представлений о маскулинности. Создание социальной категории «гомосексуалисты» уже несколько раз упоминалось, менее заметным осталось одновременное создание категории «гетеросексуалы». Поскольку гетеросексуальность имеет смысл только при наличии гендерной оппозиции, это предполагает существование двух категорий – гетеросексуальных мужчин и гетеросексуальных женщин. Их полярность вновь стала основной осью гендерных отношений в XX столетии.

Конструирование социальной категории – не то же самое, что формирование социального интереса. «Близнецы», например, – хорошо известная категория, но довольно сложно найти такие интересы, которые объединяли бы всех близнецов. Интерес определяется желанием каких-то выгод или, наоборот, боязнью потерь в какой-то коллективной практике. Группы, участвующие в гендерной политике, формируются как группы интересов в результате столкновения с фактами неравенства и угнетения. Их интересы артикулируются с помощью процессов мобилизации, которые определяют коллективные цели и стратегии. При этом интересы бывают артикулированы не всегда. К примеру, в книге Дэвида Лейна и Фелисити О’Делл «Советские промышленные рабочие» ясно показано, что для женщин-рабочих в Советском Союзе политическая мобилизация в качестве особой группы была невозможна вне партии и профсоюзов, контролировавшихся мужчинами, хотя неравное социальное и экономическое положение женщин обеспечивало достаточное количество мотивов для коллективных действий.

Интересы могут формироваться на самых разных основаниях, которые иногда пересекаются между собой. Так, например, брак и родство включают в себя коллективные практики, в которых одна семья может получать преимущество перед другой семьей, и люди вполне могут воспринимать их в качестве главных выразителей своих интересов. С другой стороны, «мужчины» и «женщины» – это общности более распространенного типа; конфликтность их интересов выражается в неравенстве доходов, власти и в других уже описанных аспектах.

Обе эти пересекающиеся группы интересов реальны, и обе могут послужить базисом весьма активной политики. Феминизм представляет собой мобилизацию на базе второго из этих оснований. Мобилизация на основании первого описана Пьером Бурдье на примере племени кабилов (Kabyle) в Алжире, где системы родства используются для достижения каких-то преимуществ как посредством заключения браков, так и посредством сделок по поводу передачи земли. В социальной теории прослеживается тенденция: ориентироваться лишь на одно основание интересов, остальные же считать второстепенными. Так, Бурдье исходит из того, что интересы женщин племени кабилов неотличимы от интересов мужчин из их родов. А Кристин Делфи, напротив, игнорирует тот факт, что жены мужчин, принадлежащих к правящему классу, материально заинтересованы в их карьере, и уподобляет их положение положению жен крестьян и рабочих. Но это не такой вопрос, который можно решать путем постулирования. Способ определения формирующихся в данное время и в данном месте интересов – это эмпирический вопрос. На самом деле значительная доля гендерной политики направлена именно на то, чтобы попытаться сделать скрытые интересы явными на практике.

Интересы определяются существующими неравенствами прямо и непосредственно, но иногда их определение требует длительного времени. Гендерные отношения имеют исторический характер, они могут менять свои паттерны, и эти новые паттерны будут выгодны или невыгодны конкретным группам. Поэтому возможна заинтересованность в исторической трансформации. Книга Барбары Эренрайх «Сердца мужчин» является примечательной попыткой определить интересы, которые преследовали гетеросексуальные мужчины в стремлении изменить модели сексуальности и семьи в послевоенном североамериканском обществе. Это не так просто сделать, поскольку публичная артикуляция вопросов сексуальности отражает эти интересы только в косвенном и цензурированном виде. Но ясно, что паттерн таких интересов может быть обнаружен.

Конфликт интересов в масштабах всего общества, формирование и исчезновение гендерных категорий и упорядочивание отношений между институтами – все это, вместе взятое, составляет гендерную макрополитику. Аналитически она отличается от тех межличностных взаимодействий, которые обычно подразумевают под «гендерной политикой», хотя и самым тесным образом с ними связана. «Гендерный порядок», самое общее определение которого дано в конце Главы 5, динамически может быть определен как текущее состояние дел в этой макрополитике.

Охватываемые им процессы включают в себя создание и оспаривание гегемонии в определении форм сексуальности и характера полов (см. Главу 8), а также артикуляцию интересов и организацию вокруг них политических сил (см. Главу 12). На карту ставятся институциональные ресурсы, связанные с гендерными отношениями, такие как государственная власть (о чем говорилось ранее в этой главе), культурные определения гендера (см. Главу 11) и вытекающее из них обоих определение исторических возможностей в сфере гендерных отношений. Историческая динамика этой макрополитики представляет собой ключевой пункт в социальном анализе гендера и одновременно наиболее трудно уловимый предмет. Предварительный подход к ее рассмотрению будет предложен в следующей главе.

На уровне здравого смысла гендер выглядит свойством отдельного человека. Даже когда отрицается биологический детерминизм, гендер может рассматриваться как социально сформировавшийся характер отдельного человека. Большим шагом вперед стало признание того, что гендер – свойство, присущее еще и общностям, институтам и историческим процессам. Этот шаг необходим в свете только что подробно рассмотренных нами данных и опыта. Существуют невероятно важные гендерные феномены, которые не могут быть поняты как свойства индивидуумов, хотя они в значительной мере включают в себя эти свойства. Возможно, полезно будет прояснить их точный смысл, который позволяет нам говорить о гендере как о свойстве общностей и о гендерном структурировании социальных практик.

В Главе 4 утверждается, что гендерные социальные отношения не определяются биологическими различиями, хотя и связаны с ними; здесь имеет место практическая задействованность (engagement) биологических отношений в социальных, а не редукция социальных отношений к биологическим. Именно эта задействованность определяет гендер на социальном уровне, отделяя гендерно структурированные практики от других практик. «Гендер» означает практику, организованную в терминах разделения людей по репродуктивному признаку на людей мужского и женского пола. Необходимо сразу пояснить, что это не означает всеобъемлющей социальной дихотомии. Гендерная практика может быть организована в терминах хоть трех, хоть двадцати социальных категорий. В самом деле, наше общество признает наличие большого разнообразия таких категорий: девочки, старики, лесбиянки, мужья и т. д. Необходимо также пояснить, почему дихотомическое разделение на женщин и мужчин с большой степенью вероятности служит важной частью любого гендерного порядка.

Гендер выступает связующим понятием. Оно относится к связи между негендеризованными полями социальной практики, с одной стороны, и ключевыми практиками деторождения и родительства, с другой. Это определение оставляет полностью открытыми вопросы о том, насколько обширными и плотными являются эти связи и какова их социальная геометрия. В одних местах и в одно время эти связи более обширны и обязательны, и там (воспользуемся другой метафорой) бо?льшая площадь социального ландшафта покрыта гендерными отношениями; в других же местах и в другое время эти связи слабее. Это основная причина того, почему предложенное Гейл Рубин понятие «система пол/гендер» не может быть применимо ко всем обществам.

Гендер, согласно такому пониманию, скорее представляет собой процесс, нежели вещь. Наш язык, особенно его общие категории, способствует реификации. Однако нужно осознавать, что «связующее понятие» относится к установлению связей, это процесс организации социальной жизни определенным образом. Если бы мы могли использовать слово «гендер» как глагол (я гендерую, ты гендеруешь, она гендерует – I gender, you gender, she genders…), это бы облегчило наше понимание. Марксистская феминистская литература конца 1970-х годов, пользуясь не очень удобным термином «гендеризованная субъектность» («gendered subjectivity»), двигалась в этом направлении, а уже дискуссии о «гендеризованном языке» («gendered language») привели к пониманию специфики гендера как процесса. Процесс здесь понимается как исключительно социальный, и гендер является феноменом, целиком принадлежащим к сфере социального. Он имеет свой вес и свою плотность, покоящиеся на совершенно ином базисе, чем биологические процессы, и это именно те вес и плотность, которые социология пытается передать, прибегая к понятию института.

Классическое понятие института означает обычай, общепринятую практику и повторяемость. Энтони Гидденс в книге «Конституирование общества» («The Constitution of Society») следует этой логике, определяя институты как общественные практики, имеющие «широчайшее распространение в пространстве и времени», или как «наиболее устойчивые черты социальной жизни». Но практика не имеет той временной протяженности, которую Гидденс приписывает институтам; практика – достояние момента. Устойчивыми являются организация или структура практики; ее воздействие на последующие практики. Она может либо изменить, либо воспроизвести исходную ситуацию; это означает, что практика может быть дивергентной или цикличной. Как показано в Главе 3, социальное воспроизводство происходит не по требованиям логики; это просто один из возможных эмпирических результатов. Но он очень важен, а цикличная практика, которая его порождает, является как раз тем, что понимается под институтом. Следовательно, процесс институционализации представляет собой создание условий, которые делают возможным воспроизводство цикличных практик.

Говоря о цикле, я подразумеваю нечто альтернативное представлению о континууме практики, т. е. идею о том, что структура обеспечивает одинаковость практики. Эта мысль в скрытой форме содержится у Гидденса, а в явной форме – в предложенном Адриенн Рич понятии лесбийского континуума как трансисторической реальности. Структура может включать в себя противоположные циклы. Особенно наглядным примером этого может служить психоаналитическое исследование не-эдипова нуклеарного комплекса, проведенное Энн Парсонс в Неаполе. Исследование показало, как определенный паттерн маскулинности социально воспроизводится через отношения с матерью, а фемининности – через отношения с отцом. Противоположности могут также существовать и на коллективном уровне. В обсуждении власти в начале этой главы приводились примеры ситуаций, когда локальный паттерн власти выбивался из более глобального порядка, например ситуации, когда женщины являются главами домохозяйств. Это подрывает не представление о властной структуре как таковой, а только представление о том, что структура должна быть гомогенной.

Сведя эти аргументы воедино, мы можем сказать: гендер институционализирован в той мере, в какой сеть связей с системой воспроизводства формируется цикличными практиками. Он стабилен в той мере, в какой группы, составляющие эту сеть, сохраняют заинтересованность в цикличной, а не дивергентной практике.