Книга: Десять маленьких непрошеных гостей. …И еще десятью десять

О преимуществах постоянства и его коэффициенте полезного действия

«Доктор, а ведь проявляемое вами упорство может хоть кому показаться странным. Что ж это, в самом деле? Непрерывно, на протяжении десятилетий, работать с одними и теми же объектами? — писал Фриш сам о себе. — А почему бы вам не заняться, скажем, слоном, или если требуется объект не столь громоздкий, то вот к вашим услугам любопытнейшее создание — слоновая вошь; а если вы отказываетесь приносить себя в жертву экзотике, то чем, скажите на милость, вас не устраивает, к примеру, кротовая блоха?

— Зачем же так зло шутить? — отвечал Фриш воображаемому оппоненту. — Давайте всерьез! В институте всегда есть группа сотрудников, которая изучает позвоночных. И всегда есть сотрудники, занимающиеся разными беспозвоночными: осами, муравьями, пауками, креветками…

— Так-то оно так, но тем не менее вы, и особенно в последнее время, все больше погрязаете в изучении своих избранных и излюбленных пчел. Дались они вам! Вот и сейчас: Рэш исследует распределение обязанностей среди рабочих особей в пчелиной семье, Фогель занят чувством вкуса у пчел и питательностью для них разных сахаров, Баумгартнер — строением сложного глаза, Германн — способностью к восприятию освещенности, Лотмар — восприятием ультрафиолетовой части спектра…

— И очень хорошо! — подтверждает Фриш свои же слова. — Не без основания же мы больше доверяем старому домашнему врачу, которому знакомы наша походка, выражение лица, цвет белков глаз, каждый хрип в легком, каждый тон в биении сердца, ритм пульса… Когда долго занимаешься одним и тем же объектом да еще научаешься постоянно о нем думать, быстрее подмечаешь в его поведении любую новую мелочь, глубже все видишь, яснее слышишь, открываешь стороны, которые ускользают от тех, кто видит объект впервые. Я догадался об этом еще мальчиком, когда, лежа на берегу моря, смотрел в глубь зеленой воды, плескавшейся о прибрежные камни и игравшей прядями водорослей… К тому ж разве не все загадки жизни сосредоточены в каждом живом?»

…Прошло еще несколько лет.

Неожиданно в институт к Фришу заглянул его старый друг Рихард Гольдшмидт, тот, кто когда-то руководил большим зоологическим практикумом у Гертвига. Фриш принял гостя в новом здании института, построенном на средства американского фонда. Но оба профессора не стали задерживаться в кабинете директора, они спустились в подвал, а оттуда еще глубже — в подземный грот, предназначенный для изучения пещерной фауны.

Только здесь они смогли побеседовать, не боясь чужих ушей и подслушивающих аппаратов: фашизм уже поднял голову в Германии, шпионы и доносчики кишмя кишели всюду.

— Я ясно вижу, к чему идет дело, — хмуро говорил Гольдшмидт. — Оставаться мне здесь дальше невозможно. Приходится ехать за границу, не дожидаясь, пока я окажусь в мышеловке.

Фриш не отговаривал друга, тревожился за него, многого не понимал и не представлял себе. Грустным и горьким было расставание. Но, оставшись в Мюнхене, Фриш в конце концов убедился, что Гольдшмидт оказался и более проницательным и более дальновидным. Директору института зоологии не дали заниматься наукой, как он хотел. Гитлеровцы ждали и требовали другого. Но Фриш твердо решил оставаться независимым. И вот его вызвали в министерство для объяснений: как он смеет разрешать студентам вскрывать дождевых червей без применения обезболивающих средств?

В другое время это показалось бы неумной шуткой, но сейчас… Вскоре последовало и второе предупреждение: профессора уведомили, что его бабушка по материнской линии признана расово неполноценной. Вдогонку прибыл приказ, отстраняющий директора от работы в институте. Это случилось в начале 1941 года. Уехать, как Гольдшмидт, было уже невозможно.

Дождавшись весны, Фриш перебрался в Бруннвинкль и продолжил работу с пчелами. Итоги исследований, сделанных им в годы войны, он опубликовал только после падения фашистского рейха. Книга вышла в 1947 году в Вене и была озаглавлена: «Ароматическая дрессировка пчел на службе сельского хозяйства». Фриш подтвердил теоретические выводы и практические рекомендации Александра Федоровича Губина и дополнил их. Он показал, что не только можно, но и очень выгодно дрессировать пчел на посещение таких скупых медоносов, как красный клевер, из трубчатых цветков которого сборщицам весьма трудно извлекать нектар. Дрессировка увеличивает число пчел, летающих на головки красного клевера и в конечном счете существенно повышает урожаи ценных семян этой бобовой травы. Оказалось даже, что есть расчет дрессировать пчел также и на посещение самых щедрых медоносов. После дрессировки пчелы еще усерднее посещают их.

Начиная с 1945 года (через 33 года после того, как был сделан первый шаг на этом пути) Фриш особенно много внимания уделяет пчелам и в институте, и в Бруннвинкле.

Со своими учениками он выясняет, как воспринимаются пчелами разные части спектра, геометрические фигуры, форма цветков, измеряет остроту обоняния пчел, уточняет, где расположены и как действуют пчелиные обонятельные поры.

Отчеты об опытах, как и первая прочитанная когда-то дяде Экснеру статья, содержали только самое главное и ничего лишнего. А написаны они были так, что и в читателе будили радость открытия.

Это чувство Фриш особенно старался передать студентам. Аудитория во время его лекций всегда была полна. И не удивительно: читал он превосходно. То профессор говорил об опыте, законченном только вчера вечером, сопровождая рассказ демонстрациями экспериментов, то показывал новый отрывок фильма, заснятого какой-нибудь ускоренной киносъемкой в инфракрасном свете… Слушать его собирались студенты с разных кафедр, из других институтов, нередко приезжие и из других городов Германии, бывали на лекциях и иностранцы.

Но успех не кружил голову профессору. Он по-прежнему каждый день вставал с рассветом и трудился допоздна, всюду поспевая. Правда, ему частенько приходилось являться в институт с полевых опытов в старых кожаных тирольских шортах, сверкая голыми коленками. Но он был лишен чопорности.

Как-то из СССР в институт пришло письмо на имя помощников Фриша — требовалась простая справка. Фриш ответил сам и приписал: «Но с чего это вы решили, будто меня не надо тревожить? Не такая уж я важная шишка!»

Однажды в Мюнхен прибыл на гастроли цирк Саррасани. Укротитель зверей попросил Фриша разрешения побеседовать со студентами о жизни животных в неволе.

Фриш, не задумываясь, согласился:

— Очень хорошо! Вы сделаете доклад на эту тему вместо моей заключительной лекции.

В тот день профессор, уступив кафедру гостю, сидел на парте рядом со своими студентами.

— Мы приучали одного из слонов, — рассказывал докладчик, — становиться на голову. Такой номер слону дается нелегко. Но как же я обрадовался, подсмотрев, что в клетке, куда слона уводили на отдых, он сам повторяет упражнения, хотя не видит тех, кто его поощряет за усердие… Если работать с животным так, чтоб ему это было приятно, дело идет успешнее. Само животное помогает нам…

Фриш знал это по своим опытам с рыбами. И все же после этой лекции он стал еще внимательнее присматриваться к работе профессиональных укротителей — дрессировщиков. Приехав в США, куда его пригласили прочитать лекции в ряде университетов, он сразу отправился в Нью-Йоркский зоопарк, во Флориде посетил обезьянник зоопсихолога К. Л. Эшли, «Океанариум» с его грандиозными бетонными водоемами и прирученными дельфинами. Колокол служителя вызывал из морской пучины дельфинов, и те, подплыв, во весь рост выпрыгивали из воды, чтоб получить корм из рук дрессировщика.

— Чего стоят рядом с этим великолепным зрелищем мои жалкие опыты с сомиками! — восхищался Фриш.

В «Океанариум» он приехал после доклада, прочитанного в Принстонском университете. Там среди слушателей Фриш увидел седую голову Альберта Эйнштейна. На следующий день автор теории относительности пригласил к себе автора учения о «языке пчел» и весь день провел с ним — в лаборатории и дома.

Фриш уехал восхищенный блестящим остроумием и замечательным радушием хозяина, его умением знакомить неучей со своими работами и интересоваться чужими, в которых он сам профан.

Фриш побывал также и на ферме «Ротолактор», которая считалась тогда самым механизированным в Соединенных Штатах Америки предприятием для получения молока. Полторы тысячи дойных коров по пять раз в день самостоятельно направлялись, покидая свои стойла, в доильный зал. Это был настоящий живой конвейер. Из доильных аппаратов молоко по трубам уходило в холодильные цистерны. Но что особенно заслуживало внимания — это подготовительная дрессировка животных, выработка рефлексов, которые включались в процесс сверхмеханизированного производства молока. Привитые животным навыки помогали персоналу: облегчали уборку помещений, кормление животных, равномерную загрузку доильной установки…

В Калифорнии Фриш встретился с Гольдшмидтом. И Гольдшмидт, который начал свой путь в науке с изучения одноклеточных, срок жизни которых исчисляется часами, повез гостя в заповедник многовековых деревьев секвойя. В этом одном из самых удивительных уголков растительного мира, у подножия вечнозеленых стометровых гигантов, оба биолога продолжили беседу, прерванную двадцать лет назад в подземном гроте мюнхенского института. Но говорили они не столько о пережитом, сколько о новых работах, о будущем науки.

Когда читаешь воспоминания об этой беседе, о посещении скотных дворов «Ротолактора», о поездке на дельфинодром «Океанариума», о беседах со знаменитыми исследователями африканских термитов А. Е. Эмерсоном и американских кочевых муравьев К. Т. Шнейрла, о встрече с Альбертом Эйнштейном и при всем том знаешь, с каким деловым вниманием продолжал все эти годы Фриш следить за изучением пчел всюду, включая маленькую подмосковную пасеку, то портрет человека и ученого дополняется новыми живыми штрихами.

Тем временем в разных странах десятки специалистов-энтомологов, подхватив исследовательскую эстафету, продолжали изучать информационное содержание разных фигур пчелиных танцев. Открытия сыпались как из рога изобилия. И все они вели свою родословную от того наблюдения, которое было сделано на пасеке в Бруннвинкле летом 1918 года, когда Фриш впервые увидел на сотах маленького односотового улья танец помеченной им краской пчелы.

Для свободных, «незавербованных», как их называют, пчел-сборщиц — это что-то вроде лётного резерва семьи — танец полон содержательных подробностей. Он оповещает, во-первых, близко или далеко от улья находится корм, указывает направление, куда следует лететь за взятком, кроме того, он отображает примерное расстояние до места, где находится корм, сообщает, много ли его, богат ли он сахаром. Сигнал информирует ульевых сборщиц и об условиях полета: встречный или попутный ветер ждет их в рейсе. При разных условиях в танец вносится соответствующая поправка на помехи, смещение или ускорение, какое оказывает ветер. Когда сборщице предстоит лететь к месту, скрытому по другую сторону скалы, то в танце отражено все расстояние, которое пчеле предстоит покрыть, то есть погонная длина ломаной кривой в обход скалы, но направление кратчайшее: прямиком к месту, где установлена кормушка. Однако если кормушку, предлагаемую пчелам, поместить ниже уровня улья (улей на краю обрыва, а кормушка на дне глубокого ущелья) или, наоборот, выше его (улей у подножия радиомачты, а кормушка на самой ее вершине), то для оповещения о таких казусах в пчелином языке сигналов не обнаружено.

— Они, видимо, не привыкли рассчитывать на то, что корм может находиться в облаках, — заметил по поводу второго варианта Фриш.

Главным ориентиром и путеводным светилом для пчел в полете — будь это полет отдельных сборщиц к месту, где находится источник нектара или спелой пыльцы, или полет массы пчел во время роения, при перемене гнезда — служит солнце, его положение на небе в момент, когда совершается танец, положение относительно места, куда надлежит лететь. Фуражиры или разведчики, вернувшиеся в улей в одно и то же время из разных мест, танцуют каждый по-своему; возвращающиеся с одного места в разное время исполняют фигуры танца по-разному, соответственно часу, а значит, и положению солнца на небе.

Пчелы способны ориентироваться в полете и в такое время, когда небо плотно закрыто облаками и солнца не видно. В эту пору они находят правильный путь, воспринимая колебания поляризованного света, а также руководствуясь пробивающими толщу облаков лучами, невидимыми для человеческого глаза.

Это сообщение физики поначалу встретили в штыки, но опыты их убедили.

Так были открыты запасные приспособления, гарантирующие надежность системы ориентировки.

Но и это оказалось все еще только началом…

Вот он, волшебный колодец, из которого чем больше черпаешь, тем он богаче водой!

Применяя дрессировку пчел, удалось открыть у них так называемое «чувство времени», способность прилетать к месту взятка не когда попало, а к моменту раскрытия цветков. Больше того: полеты пчел заканчиваются, когда цветки перестают выделять нектар и пыльцу. Запоминая интервалы не короче 5–6 часов, пчелы оказались совершенно неспособны запоминать продолжительность перерывов, превышающую сутки.

И это тоже было только началом…

Все эксперименты Фриша, начиная с первого, были не только строгими, но и изящными, не просто убедительными и наглядными, но вместе с тем и красивыми. Ульи с дрессированными пчелами опускали в штольни глубокой заброшенной соляной шахты, и сборщицы летали на кормушки под искрящимися куполами каменной соли, послушные чувству времени и здесь, под землей, где на них никак не действуют ни видимые, ни невидимые лучи солнца.

Ульи с пчелами, дрессированными в закрытой камере под Парижем и приученными посещать кормушки в определенный час, перевозили на самолете в Нью-Йорк. Там они в такой же камере прилетали на кормушку точно по парижскому времени. Так же вели себя и нью-йоркские пчелы, перевезенные в Париж, где они в камере сохраняли верность нью-йоркскому времени. Дрессированных подобным образом пчел перевозили из Южного полушария в Северное (с Цейлона на Север Индии) и из Северного в Южное.

Те же опыты повторены с пчелами, дрессированными на время не в наглухо закрытых камерах, а под открытым небом. Тогда, перевезенные на дальнее расстояние, они довольно быстро научаются приноравливаться к новой небесной и земной обстановке.

Так начатое на крошечной пасеке в Бруннвинкле изучение летных повадок пчел приобрело подлинно планетарный масштаб.

Вот оно: «от букашки и до планет…»

Параллельно изучались разные «диалекты пчелиного языка» — особенности танцев разных пород медоносных пчел; изучались танцы разных видов рода — большой и малой индийской пчел, тропических тригон, мелипон. В этих исследованиях получены данные, проливающие свет на историю пчелиного языка, на его возникновение и развитие в процессе эволюции, позволяющие заглянуть из сегодняшнего дня как в безмерно далекое прошлое, так и в будущее…

Когда на международном симпозиуме об инстинкте и поведении животных в Париже зашла речь о том, что практически могут дать исследования этой области жизнедеятельности живого, председательствующий напомнил о самолетах, совершающих регулярные рейсы на трассе Европа — Америка. Трасса проходит через Северный полюс, в зоне, где все магнитные компасы отказывают, а сплошная облачность делает невозможной ориентировку по звездам. Но летчики прекрасно ориентируются и здесь: они включают в этой зоне так называемую «кисточку Гейдигера» — прибор, который сконструирован с использованием данных Фриша о восприятии пчелами колебаний поляризованного света.

На другом научном съезде — это был съезд астрономов США — один из отцов современной кибернетики Клод Шеннон заметил, что работы Фриша и открытые им способы расшифровки сигнального кода пчел подготовляют путь к созданию межпланетного языка, который может понадобиться людям даже скорее, чем можно думать.

Говорят, когда Фриш прочитал отчет об этом заявлении, он заметил, что уж лучше бы начать с создания языка, который объединит науку на Земле и сделает ее, как она и должна быть, всечеловеческой.

Не подумайте только, читая рассказ о том, как Фриш стал тем, кем он стал, будто всем надо изучать одних лишь пчел или только инстинкты и повадки животных. Во-первых, в одной биологии есть еще по крайней мере десятью десять областей, ожидающих тех, кто готов посвятить себя им. Но ведь и биология совсем не единственная наука среди созданных человечеством. Этим наукам числа нет, как нет числа и другим областям деятельности, в которых требуются молодые умы и силы.

И всюду любую — даже самую маленькую — работу нетрудно превратить в великую. Требуется для этого немного. Надо с головой уйти в дело, полностью отдаться ему.

Только тот по-настоящему находит себя, для кого дело становится судьбой, личным счастьем.

Чтоб показать все это на живом примере, и изложена была здесь биография Карла Фриша.