Книга: Зоология и моя жизнь в ней

«Половой отбор: теория или миф?»

«Половой отбор: теория или миф?»

Во время работы над предыдущими двумя книгами я был поражен тем, с каким упорством зоологи пытаются приписать все без исключения особенности сигнального поведения видов действию одного-единственного селективного фактора, именуемого половым отбором. В нем видят, например, причины того обстоятельства, что у одних видов птиц песни «сложнее», чем у других. В одной из статей на эту тему сказано: ««Сложная песня самцов певчих птиц может соперничать с прочими хорошо известными признаками, подверженными половому отбору и отличающимися высокой степенью дивергенции. Эта диверсификация песен есть предположительно результат межвидовых различий в силе полового отбора»[338].

Здесь в других выражениях, нежели в книге Ч. Дарвина «Происхождение человека и половой отбор» проводится та же самая идея: в эволюции облика и поведения самцов движущим фактором трансформации этих их качеств были своего рода эстетические запросы самок, которые выбирали в качестве половых партнеров кавалеров самых красивых и, к тому же, наиболее искусных в пении.

Этот пример хорошо иллюстрирует тот факт, что в последние десятилетия так называемая «теория полового отбора», восходящая к натурфилософским взглядам Дарвина, стала чуть ли не главным стержнем современного мейнстрима в эволюционной биологии. Приступая к работе над книгой, о которой идет речь, я поставил своей задачей детально разобраться в том, насколько надежна та эмпирическая база, на которой зиждется вера научного сообщества биологов в истинность этой системы взглядов. С этой целью мне предстояло освоить поистине гигантский пласт литературных источников, который можно оценить во многие сотни, если не тысячи, публикаций.

Рассуждения о половом отборе считают важной частью эволюционной теории. Но речь в них идет об эволюции поведения. Поэтому судить о весомости этих построений может лишь тот, кто сам работает над изучением коммуникации и, особенно, процессов взаимодействий между самцами и самками в естественных популяциях животных. Здесь едва ли следует доверять тем, кто знает обо всем этом понаслышке и называет себя «специалистом по половому отбору». Отдав полвека исследованиям реальных взаимоотношений между особями разных полов у птиц и рептилий в природе, я почувствовал, что могу взять на себя смелость критически подойти к осмыслению того, что представляет из себя теория полового отбора.

Начал я с того, что проследил историю развития этих идей с момента их формирования в 1871 г., когда они были выдвинуты Ч. Дарвином и были встречены негативно большей частью научного сообщества. Затем на протяжении около тридцати лет даже упоминания о «половом отборе» в научной литературе практически отсутствовали. Но затем, когда в арсенал биологических дисциплин победно вошла генетика, взгляды Дарвина были переформулированы математиком Р. Фишером в терминах популяционной генетики. И, наконец, еще через сорок лет, после последнего выступления Фишера на эту тему (в 1930 г.) мы видим всплеск массового интереса к этой концепции. В итоге, 1970–1980-х гг. «теория Дарвина-Фишера» оказывается быстро принятой на веру основной массой биологов и превращается в господствующую доктрину[339].

Что же представляет собой эта концепция в своей первоначальной форме? На мой взгляд, наиболее точная ее характеристика дана сравнительно недавно профессором Гарвардского университета Рут Хаббард. Она пишет: «Манера изложения Дарвина при описании им поведения дисквалифицирует его в качестве объективного наблюдателя. Его животные в действии – это слепок с предписаний [для мужчин и женщин], существовавших в викторианском обществе Англии его времени. И хотя невозможно решить методологическую проблему ухода от антропоцентризма и влияния культуры при интерпретациях мотивов поведения животных, стоило бы постараться делать это». И далее: «Дарвиновский синтез не способствовал ограничению антропоцентризма в биологии. Напротив, Дарвин сделал его частью этой науки, представив в качестве “закона природы” свою интерпретацию поведения животных, которая отражала картину социальных отношений и морали той эпохи, в которую он жил» (курсив мой. – Е.П.)[340].

О методологии изучения полового отбора

Как это вообще характерно для ситуаций, при которых исследователь уже изначально убежден в истинности некой господствующей концепции, он видит свою задачу в том, чтобы непременно подтвердить ее на очередном примере. Такую концепцию Т. Кун назвал «парадигмой», а сейчас более модно словечко «мейнстрим».

Эта стратегия противостоит той, что рекомендована К. Поппером, призывающим к попыткам опровергать (фальсифицировать) теорию. Прямо противоположный, широко практикуемый подход именуется «верификацией» тех или иных теоретических построений. Он основан на стремлении доказать их соответствие реальности. Как было показано Куном и его последователями, немалую роль здесь играют факторы социально-психологического характера, далеко выходящие за рамки мотивов и принципов беспристрастной науки.

В научном климате сегодняшнего дня приверженность парадигме полового отбора оказывается непременным условием демонстрации лояльности по отношению к компактной группе лидеров направления (о роли некоторых из них будет подробнее сказано ниже) и их ближайшего окружения. Разумеется, такое «чувство локтя» работает по большей части на подсознательном уровне. Суть мотивации состоит не только в желании не отстать, но и оказаться хотя бы немного впереди коллег. Все это требует от участников научного процесса[341] как можно более высокой активности в попытках верификации самой идеи и даже в расширении области ее применения. Естественным следствием оказывается нарастание количества публикаций, которые трудно рассматривать иначе, как в качестве поспешных «поделок».

Посмотрим теперь, по какому сценарию такие скороспелые однодневки рождаются как грибы после дождя. Лидеры доктрины полового отбора исподтишка подменили термин классической науки «вторичные половые признаки» другим, который наиболее благозвучно переводится на русский язык словосочетанием «продукты полового отбора». В эту категорию включают множество разноплановых явлений, к числу которых относят, помимо половых различий в размерах и окраске особей, также структурные особенности покровов и те формы поведения, которые a priori считают связанными исключительно с процессами взаимодействия особей на почве секса и агрессии.

Показательно, что в конкретных работах словосочетание «продукты полового отбора» стандартно и без малейших колебаний приписывают явлениям, суть которых еще только предстоит изучить. Иными словами, этот термин превратился в шаблонный стереотип, о смысловом содержании которого задумываться совершенно не обязательно.

Работа над очередной поделкой начинается так. Некто вдруг обнаруживает, что «продуктом полового отбора» может быть, в принципе, некий характерный признак того или иного вида. Выбор обычно падает на такую особенность облика этих животных, которая, с точки зрения наблюдателя, очевидным образом выходит за рамки привычного. При таком стиле мышления шея жирафа, рога жука носорогов или причудливые перьевые «украшения» самцов райских птиц уже сами по себе должны послужить перспективным объектом исследования, направленного на подтверждение первоначальной задумки. Впрочем, на худой конец могут сгодиться и гораздо менее эффектные структуры. Например, угольно-черные полоски по бокам белого горла самцов усатой синицы[342]. Но мы помним слова Поппера: «Нетрудно получить подтверждение почти любой теории, если есть намерение подтвердить ее». А в данном случае уже заведомо известно, каким должен быть. ответ на поставленную задачу: «Да, это, результат полового отбора!».

В книге я подробнейшим образом разбираю перипетии многих таких тщетных попыток доказать недоказуемое. Например, истории многолетнего изучения социального поведения тетеревов несколькими коллективами орнитологов, стремившихся доказать ведущую роль полового отбора в становлении окраски самцов, отведен целый обширный раздел текста. Столь же детально проанализированы другие «парадные примеры» роли этого гипотетического селектив ного фактора, например, в эволюции райских и беседковых птиц (шалашников). Не имея возможности пересказывать, за недостатком места, этот материал здесь, я вынужден отослать заинтересованного читателя к этим и другим страницам книги.

Честная коммуникация и гандикап

Ранее я упомянул об абсурдности такого понятия, как «честная коммуникация» в применении к поведению животных. Тем не менее, именно оно послужило основой для формулирования так называемого «принципа гандикапа», одного из центральных в современной версии доктрины полового отбора.

Суть его состоит в следующем. Мерой того, что именуют генетическим качеством самца, служит его способность дожить до размножения, вопреки обладанию им структурами, затрудняющими существование. Таковыми приверженцы идеи полового отбора считают, например, роскошный перьевой шлейф самцов павлина, неудобный, как они думают, в полете, или же шикарные, но очень тяжелые рога самца лося. Такого рода структуры служат, согласно этим представлениям, указанием самке на то, что самец прошел «тест полового отбора», подтвердив тем самым высокое качество своих генов. В том, что самец не скрывает свои пороки (трудности, с которыми ему приходится сталкиваться), но откровенно выставляет их напоказ, и состоит «честность» его коммуникативного поведения.

Эти схоластические построения, рожденные игрой ума в тиши кабинета, едва ли стоит принимать всерьез. Я пишу, что приходится лишь удивляться, что такого рода мысленные конструкции, не проверяемые в принципе и потому не относящиеся, строго говоря, к сфере истинной науки, могут серьезно обсуждаться годами.

Идея гандикапа была впервые высказана израильским орнитологом Амосом Захави в 1975 г. Он всю жизнь занимается изучением одного вида птиц из семейства тимелий, именно, арабской дроздовой тимелии[343]. Эти его исследования представляют большой научный интерес, и я подробно рассказывал об их результатах в книге «Бегство от одиночества». К величайшему сожалению, он решил попробовать себя и на стезе отвлеченного теоретизирования. Из всего сказанного выше должно быть понятным, почему на современном этапе истории биологии эта деятельность представляется многим гораздо более значимой, нежели попытки понять, что именно реально происходит в природе. Выигрыш от такой стратегии в существующей ситуации оказался бесспорным: Захави быстро стал одним из наиболее цитируемых авторов.

Свою известность он завоевал не результатами многолетних полевых исследований по социальному поведению птиц, но авторством идеи сугубо антропоморфического свойства. Вот что о нем сказано в Википедии: «Захави наиболее известен своими работами над принципом гандикапа, который объясняет эволюцию особенностей поведения и структур, кажущихся противоречащими приспособительной эволюции по Дарвину. Суть их в том, что они выглядят снижающими приспособленность индивида, поскольку угрожают его существованию. Выработанные половым отбором, они действуют как сигналы, указывающие на статус особи и привлекающие половых партнеров. Он расширил теорию честной сигнализации, указав, что отбор благоприятствует сигналам, повышающим риск особи и не позволяющим легко обнаружить обман» (курсив мой. – Е.П.)[344]. Выходит дело, что сам Захави, придумав эту фантастическую трактовку хода эволюции, существенно «повысил свою собственную приспособленность».

Поскольку подтвердить либо опровергнуть эти умозрительные построения на реальном эмпирическом материале невозможно в принципе, их едва ли стоит рассматривать в качестве относящихся к сфере истинной науки. Поэтому споры об их правдоподобности, длящиеся уже десятилетия, быстро ушли в область столь умозрительных рассуждений сугубо абстрактного характера. Оппонентами в этих дебатах оказываются уже не зоологи и этологи, а биологи-теоретики с математическим складом ума. Они строят формальные модели того, могли ли бы «вредные признаки» закрепиться в эволюции и стать к тому же функционально «полезными» для индивида.

И вот каков итог. В 1990 г. один из постоянных участников этих дискуссий, кабинетный эволюционист Алан Графен[345] пришел к следующему выводу: «… модели из области теории игр показывают, что принцип гандикапа работоспособен: каждый организм максимизирует свою приспособленность, и сигналы следует признать честными» (курсив мой. – Е.П.). Как я замечаю в книге, рассказав об этой ситуации, «комментарии, кажется, излишни».

«Человеческий фактор»

Когда студентом первого курса я сдавал экзамен по зоологии позвоночных Сергею Павловичу Наумову, он, уже взяв мою зачетку, чтобы проставить в ней «отлично», задал вопрос: «А знаете ли Вы, кто впервые описал то-то и то-то». Мне не оставалось ничего, как ответить отрицательно. Он продолжил расспрашивать меня в том же духе и, наконец, сказал: «Все это необходимо знать, ведь наука – это люди, которые ее делают».

Читая теперь статьи о половом отборе за авторством тех ученых, которые отказались идти по протоптанной дороге мейнстрима, я раз за разом обнаруживал, что основные положения этой доктрины не совпадают с тем, что реально происходит в природе. Например, далеко не у всех видов животных самцы крупнее самок и окрашены ярче них. Так, среди птиц, которым Дарвин, говоря о половом отборе, уделял первостепенное внимание, у большинства видов половой диморфизм по окраске отсутствует (представители 140 родов из 304 изученных в этом плане) и лишь у сравнительно немногих (66 родов) он таков, как считал ученый. Смертность самцов, согласно принципу гандикапа, должна быть выше у самцов, но у тех же птиц самки гибнут достоверно чаще. Эти и другие примеры показывают, что в основу современной доктрины положены факты, не относящиеся к разряду общих закономерностей, то есть мы имеем здесь дело с некими устоявшимися мифами.

Я заинтересовался тем, что представляют собой те люди, которые, опираясь на такого рода штампы, упорно проповедуют свое убеждение в истинности интересующей нас доктрины и других, подобных им (например, идей альтруистического поведения у животных). Разумеется, мои изыскания в этой сфере ограничились, по необходимости, только сравнительно узким кругом лиц, выступающих в качестве лидеров мейнстрима.

Согласно Википедии, У. Гамильтон – эволюционный биолог (конкретная специализация в какой-либо дисциплине не указана). О его теории эволюции альтруизма подробно рассказано в главе 4 (раздел «Социоэтология и социобиология»). Р. Трайверс обучался математике, юриспруденции и психологии. Дж. Мейнард Смит – эволюционный биолог, специализировался в области генетики дрозофил и популяционной генетики[346].

Сейчас последний из этих классиков нам особенно интересен. Весь его опыт в изучении коммуникации животных ограничивается его ранней работой по размножению дрозофил, где был затронут вопрос о брачном поведении этих мух. Позже он занимался более глобальными проблемами и написал книги «Теория эволюции», «Математические идеи в биологии», «Эволюция полового размножения», «Эволюция и теория игр», «Основные направления в эволюции». И лишь за год до смерти, в возрасте 83 лет, решил опубликовать свои представления о сигналах животных вообще, взяв в качестве соавтора орнитолога Д. Харпера, который занимался вопросами поведения птиц лишь попутно с исследованиями совершенно иного характера[347].

И вот эти двое решаются написать программную книгу под названием «Сигналы животных»[348]. Ее теоретическим стержнем послужила проблема соотношения между достоверностью коммуникации, с одной стороны, и ее «стоимостью», с другой. В таком контексте ставится, например, такой вопрос: «Должен ли честный сигнал быть обязательно дорогостоящим?»

Книга объемом 166 страниц сразу же стала своего рода Евангелием для аудитории, которая эксплуатирует тему сигнализации животных в ключе эволюции честной коммуникации. На запрос о ней в Google вы мгновенно получаете 58 800 ссылок ее цитирований. Стоит ли после всего этого удивляться тому, что «теоретические» построения, весьма сомнительные даже в рамках здравого смысла и стандартной логики, не говоря уже об их научной значимости, монотонно тиражируются все новыми отрядами молодых ученых, год за годом приходящими в науку.

Приведу еще один пример того, каким образом активность одного лишь человека становится мощным фактором канализации мышления целого научного сообщества. Я имею в виду одного из апологетов «теории полового отбора», датчанина Андерса Моллера. Свое внимание он сосредоточил на удлиненных перьях хвоста у самцов деревенской ласточки, которые посчитал «украшениями», определяющими успех их носителей у самок. За пять лет, в период с 1988 по 1992 г. он опубликовал десять статей на тему полового отбора у этих птиц. В первой из них он без колебаний заявил, что его исследование полностью подтверждает взгляды Дарвина и Фишера. На основе экспериментов по искусственному удлинению хвостовых перьев самцов он пришел к выводу, что особи, подвергшиеся этой операции, быстрее приобретают половых партнеров и достигают большего репродуктивного успеха. Я полагаю, что именно эти и другие многочисленные статьи Моллера стимулировали, в значительной степени, возрождение интереса к теме полового отбора в эти годы. Как было сказано позже в одной из статей, «изучение морфологии и гнездовой биологии ласточки касатки, проводимое Андерсом Моллером и другими на протяжении последних трех десятилетий, породило несметное количество заявлений о роли крайних рулевых у особей этого вида в половом отборе» (курсив мой. – Е.П).

Между тем, в конце 1990-х гг. у двух исследователей из Университета Копенгагена возникли сомнения по поводу достоверности заключений, сделанных Моллером и его многочисленными соратниками[349]. Они обратились к статье Моллера с коллегами, которая подытоживала полученные им данные за 1990–1996 гг. В ней эти выводы были декларированы наиболее категорично. Заподозрив неладное при прочтении статьи, эти двое ученых попросили Моллера прислать им первичные данные. После длительной переписки тот весьма нео хотно выполнил все же их просьбу. Грамотная статистическая обработка первичных данных показала, что выводы Моллера были неадекватными.[350]

Поскольку это был уже второй такой случай в биографии Моллера, осенью 2003 г. он был обвинен датским научным сообществом в фальсификации фактов и даже лишен права отлова птиц для научных исследований. Но, разумеется, все это не могло стать достоянием огромной аудитории научных работников, продолжавших читать статьи Моллера и усваивать высказанные там надуманные построения. Ситуация усугублялось тем, что эти статьи не были единственным фактором влияния Моллера на научное сообщество.

Вот что он сам пишет о себе на своей странице в Интернете: «Я был членом редакционных коллегий и нештатным редактором 12 журналов и прорецензировал 2245 статей в 129 научных журналах. Я прочел 37 курсов лекций в семи разных странах и провел 128 семинаров в 22 странах. К сентябрю 2010 года мой индекс цитирования оценивался цифрой 24398. Я являюсь автором семи книг, 46 глав в коллективных монограиях и 614 статей в 99 международных журналах. Я отредактировал четыре книги…» и т. д. (курсив мой. – Е.П.)

Вот яркий пример того, как в период, охватывающий всего лишь несколько лет, рождается парадигма – мощнейший детерминант конформизма, сковывающего и канализирующего мышление научного сообщества. В дальнейшем на преодоление тисков ее требуются годы, если не десятилетия.

В свое время Карл Поппер писал: «Реальной опасностью для прогресса науки являются такие вещи как отсутствие воображения (иными словами – истинного интереса), неоправданная вера в формализацию и точность, и авторитаризм в той или иной из его многочисленных форм»[351] (курсив мой. – Е.П.). Важность этого последнего обстоятельства подчеркивал позже генетик и эволюционист Д. Хоул. Он указывает на опасности, подстерегающие тех ученых, которые слишком поспешно поддаются энтузиазму, сопутствующему появлению нового в их области знаний. «Наш выбор невелик, – пишет Хоул, – кроме как искать вдохновения от новых идей, исходящих от светил науки (подчас эти идеи оказываются частично верными). Однако мы никогда не должны верить им без сопротивления. Если идея выглядит слишком хорошей, чтобы быть верной, она скорее всего не верна»[352].