Книга: Летающие жирафы, мамонты-блондины, карликовые коровы... От палеонтологических реконструкций к предсказаниям будущего Земли

4. Ледниковый период — мир, в котором мы живем

4. Ледниковый период — мир, в котором мы живем

Космическая таежная тишина застыла ледяной радугой, лишь чуть более бледной, чем ее влажная летняя сестра, и среди елового бурелома внезапно возникла ярко-рыжая гора. На мгновение показалось, что из леса, мягко ступая, вышел мамонт. Впрочем, чувства подвели совсем немного: на опушке стоял бизон — современник шерстистого слона, исчезнувший в Якутии много тысячелетий назад. Его темно-каштановый чуб, будто уложенный первоклассным кутюрье, поседел от изморози. Маленькие глазки, поблескивавшие из-под крутых рогов, внимательно разглядывали незнакомца, посмевшего встать на его тропе. Бык медленно повернулся и беззвучно пошагал по тонкому покрову мягкого снега, плавно огибая неожиданное препятствие. Попытка приблизиться к исполину успеха не имела — он, точно вымеряя дистанцию в семь-восемь шагов, но не прибавляя ходу, двигался к своей цели, в сторону реки Буотамы, где-то под толстым слоем льда впадающей в величественную как бизон реку Лену.

Принять Гурама (так звали бизона-одиночку) за мамонта — ошибка простительная: ведь он принадлежит к подвиду канадских лесных бизонов (Bison bison athabascae), являющихся самыми большими наземными млекопитающими умеренных широт. Они крупнее своего ближайшего сородича — степного бизона (Bison bison bison): масса лесных быков может достигать одной тонны против «всего» 750 килограммов у обитателя прерий.

Более 15 тысяч лет назад предки Гурама, все до единого, ушли из Якутии в Новый Свет. Пешком. Через Берингов мост. Так называют перешеек между Чукоткой и Аляской, на месте которого в нынешнее межледниковье бушует Берингово море. Палеонтологи считают, что последние бизоны доживали свой век в Якутии еще 5–6 тысяч лет назад, археологи указывают на кости этих парнокопытных, обнаруженные на стоянках средневековых охотников с побережья Байкала. На юге Сибири вроде бы встречаются даже наскальные изображения рогатых исполинов. Вывод напрашивается сам собой: люди их по всей Азии и истребили. Однако почему же в Северной Америке бизоны дожили до времен повального применения огнестрельного оружия, а в малонаселенной и ныне Восточной Сибири были выбиты охотниками, еще не знавшими пороха?

Как-то одно с другим не вяжется, а вот массовый исход горбатых быков в поисках лучшей жизни, глядя на Гурама, в одиночку разгуливающего в лютую стужу по тайге, представляется как наяву. И никакой хищник ему не страшен. На детский вопрос: «А справится ли стая волков или медведь-шатун с бизоном?» — хранитель питомника «Усть-Буотама» Семен Егоров с усмешкой отвечает: «Наш местный мишка ходит мимо, но в загон даже не заглядывает. А якутские волки — ни чета американским: если бы знали, как подступиться, давно бы уже с бизонами разобрались».

В Северной Америке первобытный бизон (Bison priscus) 5–6 тысяч лет назад породил несколько подвидов. Есть предположение, что степной и лесной бизоны являются потомками разных волн эмиграции, причем предки «канадцев» прибыли туда последними. Поэтому этот подвид и сохранил черты первобытного бизона лучше. Однако генетики полагают, что все американские подвиды появились уже на месте. Для разрешения этих споров нужно привлекать ископаемый материал, такой, как генетические пробы шерсти, роговых чехлов и зубов с бизоньих мумий ледникового периода. Когда-то подвидов существовало больше: в Аппалачах жил пенсильванский бизон, на западе Скалистых гор — горный. Их истребили в XIX веке. Та же участь была уготовлена лесному и степному подвидам. Герой Америки Баффало Билл кичился тем, что за год расстрелял 4864 бизона. Степных гигантов спас индеец Бродячий Койот: именно у него правительство США выкупило стадо, расселенное в Йеллоустонском национальном парке.

Лесных бизонов уцелело не более 300. В 1922 году для них возле озера Атабаска был создан национальный парк Вуд-Баффало. Однако подселение в парк степных родственников чуть не сгубило канадских рогачей: начались эпизоотии туберкулеза и бруцеллеза, унесшие почти все поголовье. Выживших лесных бизонов поместили в парки Маккензи и Элк-Айленд. На том злоключения не закончились: ученые засомневались, а можно ли этих быков называть именно лесными бизонами, а не гибридами? Вопрос был отнюдь не праздный. Перестреляй какой-нибудь новоявленный Баффало Билл все стадо, суд по закону его бы оправдал. Разобраться, кого можно считать настоящим канадским бизоном, помогли книги известного писателя-натуралиста Эрнеста Сетон-Томпсона, где он создал подробный портрет последних диких лесных быков. Так что если вам в лесу случайно встретится бизон, то по крутому и внушительному горбу, темной шкуре и чубатой голове (густой чуб спасает в мороз) с бородкой, напоминающей козлиную или академическую (с такой растительностью на лице изображали академиков в фильмах советской эпохи), в нем можно распознать именно лесного бизона. У степных — борода, как у дворников (все той же советской поры) — лопатой.

В 2006 году Элк-Айленд решился на беспрецедентный опыт: впервые несколько десятков бизонов были переданы в другую страну. Доверия заслужила не соседняя Аляска (туда лесные бизоны попали позже), а далекая азиатская Якутия, где зоологи и руководители республики совместными усилиями смогли подготовить для заморских гостей все необходимое: просторные вольеры, зимнюю подкормку и хотоны — утепленные загоны для скота на время морозов. 15 восьмимесячных бычков и столько же коровок после длительного перелета резво выскочили из транспортировочных ящиков на апрельский снег. Весили они тогда всего-то по 200 килограммов.

А дальше началось нечто удивительное: канадские «возвращенцы» пережили не только 40-градусный летний зной (спасаясь от гнуса в бочажках и на продуваемых ветром буграх), чего в Америке им выдерживать не приходилось, но и почти что 60-градусную зимнюю стужу, тогда как в Канаде столбик термометра ниже отметки 40 градусов никогда не опускается. Даже в хотон не пошли. Остались на природе. «Первый приплод — пять телят — пришельцы дали уже весной 2008 года, — рассказывает Валерий Сафронов из Института биологических проблем криолитозоны Сибирского отделения РАН в Якутске, — то есть самцы освоились в роли отцов на год раньше, чем в Канаде, и прекрасно с этой ролью справились. Уже через два-три часа телята встали на ноги, а на второй день от рождения самый маленький из них вслед за матерью переплыл небольшую протоку». С тех пор отел происходит ежегодно, бизонят рождается все больше, и поголовье якутских бизонов растет с каждым годом. Часть молодняка отселили на новую территорию — на реку Синюю, впадающую в Лену с левой стороны (и с 2016 года там намечен их вольный выпас — загородки снимут). Новые особенности проявились и в поведении. Бизон по кличке Барон, например, оказался однолюбом, за все годы не изменив ни разу своей якутской избраннице. А ведь в канадских научных статьях утверждалось, что все бизоны ходоки еще те.

Единственная неприятность — зимой животных приходится ежедневно подкармливать. «Может быть, к ним якутскую лошадь в наставники определить?» — предлагаю я Егорову. Местные коняшки лихо тебенюют — копытят — снег всю зиму, пока можно добраться до стеблей осоки, и обходятся без посторонней помощи. «Вот подвезут нам канадцы новичков, тогда и посмотрим, — отвечает он. — Пока же лучше покормим».

Мы сдвигаем тяжелые лиственичные перекладины, и серая лошадка с небольшим возком резво устремляется в вольер. На возке — сотрудник бизонария Гоша, мы с фотографом Андреем Каменевым и пара мешков с комбикормом. В лирической балладе Алексея Кортнева «Гоняясь за бизоном» утверждается, что «бизон попадется на дохлую шпроту». Насчет шпроты никто не проверял, но комбикорм на этих быков действует как валерьянка на кошку: впервые мы видим чубатых красавцев, несущихся во весь опор. Почему-то вспоминается культовая сцена из «Парка юрского периода»: тираннозавр, преследующий джип. Укусить, конечно, не укусят. Но 34 бизона до 800 килограммов массой, резво мчащихся за санями, выглядят весьма внушительно. Вам не предлагали Хомячка? Лучше не соглашайтесь: так зовут самого быстрого из них. А Барон, вырабатывающий характер вожака, не просто преследует сани, но просчитывает маневры противника и норовит остановить повозку, перерезав лошади дорогу. Комбикорм сметается со снега за несколько минут. Разложенное у смотровой вышки сено такого ажиотажа не вызывает. Его жуют неспешно, лежа, до самой ночи, слизывая с носа сухие травинки длинным бизоньим языком.

Последним к самому крайнему стожку подходит Гурам, как всегда неожиданно появившись из чащобы. Одинокий бизон посреди бескрайней якутской зимы…

«А в это время», — хотелось бы сказать мне, но время было другое — весеннее, и дело происходило на юго-западе Астраханской области…

Шестилучевое, словно Вифлеемская звезда, солнце, низко зависшее над степью, превратило ее и без того желтую от апрельских цветов в золотое поле. Золотом переливалась и шкура матерого волка, вышедшего осмотреть свои угодья. Он окинул степь желтым взором, скорее любопытным, чем хищным, и остановил его на бугристом северном горизонте. Словно под властью его взгляда, бугристая линия ожила, заволновалась и охристым валом покатила на юго-запад.

Вал подкатил ближе, и можно стало различать поджарых рогалей с изящными лировидными рожками и самок, как на подбор с округлыми покрытыми белой шерсткой животиками: мы с известным фотохудожником Евгением Полонским находились в единственной точке Европы, где еще можно было любоваться вольными сайгаками, — в заказнике «Степном». Но нужно было спешить: за буграми, не потревожив животных, обойти их, пристроиться на артезиане — скважине с искусственным водоемом, куда антилопы направлялись на водопой, замереть и ждать, разглядывая забавных ходулочников и шилоклювок…

Трудно вообразить, что десять с небольшим тысячелетий назад на юго-западе европейской России бродили бесчисленные стада мохнатых слонов и носорогов, диких быков и оленей с гигантскими рогами и антилоп, напоминающих коз с хоботками. Совсем сложно представить, что кто-то из них живет здесь до сих пор.

Путешественники, естествоиспытатели, охотники, наблюдавшие северную антилопу (Saiga tatarica) на протяжении XVI–XIX веков, обращали внимание на «великое множество сих зверей» на всем пространстве степной России от Нижнего Дона до реки Урала и дальше до Киргизо-Кайсацких кочевий. Русские именовали это животное, размером с крупную овцу, с большой головой на длинной шее и тонкими ногами с острыми копытцами, «сайгой»[31] или «моргачом». Так в старину прозывали зевак, а любопытные сайгаки часто замирают на месте, уставившись на приближающихся людей. Еще раньше, в последнее оледенение, сайгаки перемещались по всей Северной Евразии от берегов Темзы и датского полуострова Ютландия до Полярного Урала, Новосибирских островов и низовий Колымы; а через Берингию проникли в Северную Америку до рек Юкон и Маккензи. Несметные стада будто начали таять вместе с северными материковыми ледниками около 12 тысяч лет назад. И если в конце XVIII века сайгаки были обычным явлением под Киевом, Курском, Тамбовом, Уфой и Оренбургом, то столетие спустя в мире насчитывалось не более тысячи этих антилоп. И сейчас весной, перед родами, последние сайгаки собираются все вместе…

Не прошло и четверти часа, как сайгачья волна докатилась до артезиана. Сначала казалось, что антилопы проследуют мимо, не подходя к кромке воды. Крайние животные, по большей части рогали, останавливались и, повернув голову, настороженно всматривались в противоположный берег, где в кустах стояла машина. Затем продолжали ритмичный бег из-за горизонта за горизонт. И хотя нам казалось, что антилопы движутся прямо, минуя артезиан, с каждым мгновением сайгачьи бока оказывались все ближе и ближе к водоему. Секрет явления заключался в том, что стадо двигалось по кругу и живая центробежная воронка постепенно смещалась в сторону водопоя. Стоило животным замочить копыта, как круговерть замедлилась, хотя и не замерла совсем. Первые сайгаки пили, стоя на глинистом берегу, и быстро покидали артезиан. Но вновь прибывшие все смелее заходили в озерцо и бродили по нему, буквально макая в воду свои странные носы…

Нос — это самая примечательная часть сайгака. Если бы не это хоботоподобное сооружение, сайгак выглядел бы как заурядная антилопа. А с носом заставил изрядно поломать головы ученых. Те даже долго спорили, кем сайгака считать — козой, бараном, отдельной группой жвачных животных? Точку в споре поставили лишь современные методы молекулярной биологии: необычная, но антилопа.

Да и сам нос оказался загадкой. Автор античной «Географии» Страбон из Александрии, в I веке до новой эры увидевший сайгаков в Крыму, описал их как четвероногих, которые пили воду, «втягивая ее в голову через ноздри». Два тысячелетия спустя естествоиспытатели не исключали, что своим носом, слегка нависшим над верхней губой, сайгак пользуется как хоботом, ощупывая траву и кустарники. Один наблюдатель даже отметил, что нос мешает сайгаку есть и тот пасется, двигаясь задом наперед.

Более всего носохобот, который сайгак забавно морщит, когда жует пищу, и поводит им из стороны в сторону, когда принюхивается, напоминает респиратор или трубку противогаза — вздутый, ребристый, с двумя большими круглыми ноздрями. И оказалось, что это действительно респиратор: изнутри обширная полость носа покрыта обильными слизистыми железами, а широкая носовая перегородка — кавернозной тканью. Многочисленные полости-каверны замедляют движение воздуха, и пыль улавливается постоянно выделяющейся слизью. Пыли животному приходится «глотать» очень много: бегают сайгаки по сухой степи или пустыне плотными стадами, низко пригнув к земле голову и поднимая копытами густые клубы. Благодаря такой посадке затрачивается меньше энергии, причем шейная мускулатура, не задействованная в поддержке головы, усиливает передние конечности. А экономный бег иноходью, когда попеременно переставляются обе правые и обе левые ноги и тело движется горизонтально, не поднимаясь и не опускаясь, позволяет сайгаку развивать до 75 километров в час на дистанции в сотни метров и даже несколько километров пробегать на скорости 50–60 километров час. И в зной — до 55 °C, и в мороз — до -45 °C. Попробуй — угонись! А все — благодаря носу. Под него, можно сказать, и внутренние органы подстроены: объемные легкие с обширной дыхательной поверхностью; большое сердце, бесперебойно гоняющее насыщенную кислородом кровь; почки и печень, быстро перерабатывающие и выводящие отходы жизнедеятельности.

Накопившуюся в носу пыль можно просто отфыркать, сжимая носопырку мощной носовой мускулатурой. Фыркают сайгаки постоянно, даже сейчас на водопое, когда пыль прибита вечерним дождем. Так они благодаря носу, оказывается, и переговариваются. Во время гона взрослые рогали не только фыркают, но тихо рокочут и издают довольно громкие пульсирующие звуки — хо?ркают. «Чтобы с помощью носа произвести пульсирующий звук, самцы принимают особую вокальную позу, сильно напрягая и вытягивая хобот, — рассказывает этолог Илья Володин с биологического факультета МГУ. — Рот в этот момент закрыт. Чем больше вытянут хобот, а он удлиняется и на четверть, и даже на треть, тем ниже становятся звуки, и кажется, что шумит крупное животное. Поскольку свои вокальные способности рогали являют темными осенними и зимними ночами, то даже небольшой самец может выдать себя за крупную доминантную особь». Пульсирующие, но слабые сигналы подают и проголодавшиеся детеныши, а самки и молодые самцы используют их для взаимодействия в стаде.

Как образовался носохобот, пока точно не известно. Палеонтологи предполагают, что сайгаки появились около 800 тысяч лет назад на северо-востоке Сибири. И там, особенно во время оледенения, подобный орган мог понадобиться для увлажнения и согревания воздуха…

Окончательно освоившись, сайгаки задерживаются подольше: неспешно пьют, плотно сжимая ноздри, пасутся, резвятся. Самцы с восковыми нежно-розовыми рогами затевают поединки. Задиристый рогаль выбирает соперника и начинает перед ним раскланиваться: кивает тяжелой головой. Если тот принимает вызов и так же — кивками — отвечает, происходит стычка: самцы с разбегу ударяют рога в рога, лоб в лоб. И так несколько раз, пока один из них не потеряет равновесие, неловко раскорячившись на берегу. Он и признает себя побежденным, понуро отбредая в сторону. В этих вроде бы потешных поединках задается иерархия: проигравшие, скорее всего, уже остерегутся вступать в схватки, когда в декабре у рогалей отрастут грива и бакенбарды, и начнется гон, а с ним и настоящая борьба не на жизнь, а на смерть. На заснеженных равнинах будут слышны только треск костей, рогов и стоны умирающих от ран животных. Победитель и свой гарем соберет, и у соперника послабее несколько самок отобьет, чтобы по прошествии пяти месяцев те закружились в предродовом хороводе.

Кружение больших стад сайгаков предшествует скорым родам. Когда мы скрывались в засаде у артезиана, до них оставалась неделя. И почти все самки выделялись не только отсутствием рогов, но и очень заметными животиками — этакие круглые бочонки на тонких ножках. Если присмотреться, то можно заметить, как на ровном брюшке у той или иной будущей мамаши появлялись угловатые выступы. То толкались сайгачата, которым не терпелось выбраться на степной простор.

Почти три четверти самок принесет по двойне. Лишь первогодки обычно рожают по одному малышу. Даже единственный сайгачонок весит под 3,5 килограмма, как новорожденный человек, при том что сайгачиха по этому показателю (менее 30 килограммов; рогаль — под 40 килограммов) — в два раза меньше, чем женщина. Масса двойни, если оба — мужского пола, достигает трети массы матери. А ведь бывают и тройни.

Окот сайгаков происходит в течение 3–8 дней, в «Степном» — обычно в первых числах мая, когда свежей зелени на небольших площадях, которые называются «родильными домами», в избытке. На одном квадратном километре на свет может появиться до 400 новорожденных. Сайга-чат мамы стараются оставить среди сусликовин — земляных холмиков, нарытых сусликами. Одни рыжие бугорки почти сливаются с другими. Разродившись, сайгачиха подскакивает в смотровом прыжке — тело под углом 45 градусов к земле, передние ноги поджаты, задние — вытянуты, чтобы определить, нет ли поблизости хищников, и отбегает в сторону метров на пятьдесят. После кормления, которое происходит три раза в сутки и длится от 30 секунд на первых порах до всего 3–15 секунд в последующие недели, самка проделывает тот же маневр. Если родной мамы рядом не оказалось, малыш, блея и размахивая коротким хвостиком, может напроситься на кормежку и к чужой. Та не оттолкнет голодное беспризорное дитятко. На то и «родильный дом». Скажем, овца так никогда не поступит, и в случае гибели матери опытные чабаны приспособились разбивать другой отелой овце нос. Только тогда, не чуя чужого запаха, та накормит не только своих ягнят.

Совершенно беззащитным сайгачонок остается лишь в первые часы. На десятой — двенадцатой минуте он уже встает, на четвертые-пятые сутки семенит за матерью, а через неделю готов трусить вслед за никогда не стоящим на месте стадом; уже и волк, и всадник его не догонят.

Двигаются сайгаки постоянно. Засветло отправляются в путь на кормежку, чтобы переждать жаркое дневное время на лежках. Лежку эта антилопа обустраивает: покрутится на одном месте, словно собака, приминая копытцами траву, и ложится — задние ноги вытянуты вдоль тела, передние подогнуты, голова на плече или на земле. Выдающийся исследователь Сибири Петр Симон Паллас, в 1760-х годах составивший по личным наблюдениям первое научное описание сайгака и назвавший его «русской козой», отмечал, что во время общего отдыха несколько животных всегда бодрствуют, оберегая покой других. Когда кто-то из сторожей ложится, на его место заступает следующий. Вечером — снова в поход за едой, который заканчивается глубоко за полночь, благо на слабое зрение большеглазые сайгаки не жалуются. Едят почти все, что попадется под копытами, но предпочитают злаки, такие, как молодой, еще не зацветший колючей метелкой, ковыль и довольно горькие (на наш, конечно, вкус) прутняк, солянку и полынь. В питье тоже неприхотливы: стадо, поселенное на когда-то существовавшем в Аральском море острове Барсакельмес, пило морскую воду, и поголовье росло.

Сейчас прямо перед глазами сайгаки жадно глотали жидкость из пропахшего метаном артезиана и разыскивали в нем какие-то ветки, похожие на прошлогоднюю полынь, которые с удовольствием жевали. После ухода первого стада появилось время, чтобы ознакомиться с синей табличкой, указывающей состав воды артезиана в миллиграммах на кубический дециметр: хлориды — 8951, сульфаты — 43, нитраты — 29, фтор — 0,1, нефтепродукты — 0,1. Опыт, поставленный на себе, показал, что надписи на заборах порой бывают весьма правдивы. А негасимое оранжево-красное пламя, колеблющееся на ветру над самой скважиной, недвусмысленно подтверждало наличие нефтепродуктов.

Предродовая круговерть — это лишь часть кочевой жизни вечных странников сайгаков. По весне они совершают длительные переходы в покрытые сочной травой степи, летом, в засуху, — к водоемам, а зимой отступают в малоснежные пустыни. Мощный снеговой покров лишает их пропитания. На самой большой своей нынешней территории — в Бетпакдалинском заказнике Центрального Казахстана — мигрирующие сайгаки покрывают расстояние 600–1200 километров, преодолевая в день до 40 километров. В прошлые века они, вероятно, откочевывали гораздо дальше, переплывая и Урал, и Волгу. На границе же калмыцкого заповедника «Черные земли» и астраханского «Степного» им пространства для маневра среди каналов, заброшенных рисовых чек и дорог почти не осталось. Именно благодаря постоянному движению сайгаков пастбища после них быстро восстанавливаются, а не превращаются в пески…

Усилиями советских ученых и охотоведов к середине XX века поголовье сайгаков с тысячи выросло примерно до миллиона. По-своему «помогла» и убийственная для сельского хозяйства коллективизация, превратившая пастбищные угодья в пустоши. В начале 1980-х годов, когда в стране по-прежнему жилось совсем не сытно, в рамках «продовольственной программы» даже предлагалось обратиться к «дармовым» природным ресурсам — сайгачатине. В одной диссертации предлагалось внедрение «нового, более прогрессивного и гуманного метода добычи сайгаков с применением переносных сетей» вместо обычной охоты на машинах с горящими фарами, когда животных в сумерках ослепляли, загоняли до отека легких и расстреливали, поскольку при этом «товарный вид туш не отвечает предъявляемым требованиям». Еще через десять лет, когда вместе с остатками еды исчезли и остатки законности, сайгаков бросились истреблять всеми способами, вспомнив даже об аранах, использовавшихся, как установили археологи, в каменном веке. Аран — это стреловидная площадка в несколько десятков гектаров, окруженная траншеями. Такие площадки расчищали рядами по нескольку штук на пути сайгачьих кочевок, располагая широкой горловиной в сторону, откуда шли стада. На кончике стрелы находился узкий «выход», утыканный кольями или просто стеблями кососрезанного тростника. Бегущие животные сами нанизывались на преграду.

И бесчисленные, казалось, стада сайгаков вновь почти растаяли. В Красном списке Международного союза охраны природы сайгак даже попал на страницу видов, находящихся в «критической опасности». Следующая за ней страница — уже не красная, а черная — «виды, вымершие в природе». В Красной книге России сайгак не числится, но не потому, что вымер, а потому, что проходит по статье «промысловые животные» (!), хотя вне пределов заповедных земель его уже не встретишь. Зато можно встретить объявления, предлагающие охотничьи туры на сайгаков с обещанием самых длинных рогов в виде трофея. А академики-географы, выслуживающиеся перед чиновным аппаратом, опять призывают расстреливать все в природе: в разряд «стратегических ресурсов промысловой фауны России» на 2014 год попали и туры, и снежный баран, и белогрудый медведь, и сайгак. Прогноз годовой добычи последнего составляет 1000 особей!

Самый большой урон, не считая академиков, которые считать не умеют, наносят браконьеры, убивающие самцов ради рогов. Взрослый рогаль присматривает за гаремами из 12–30 самок. Но в последние брачные сезоны одного самца окружает больше самок. Из-за агрессивности доминантных особей по отношению к молодым те не могу спариться, и плодовитость самок падает. Нехватка же рогалей в российской популяции связана с их целенаправленным преследованием браконьерами.

Отрезанные рога затем нелегально уходят в Китай, где из них изготовляют 500 с лишним снадобий. Как всегда — от всего. Правда, биохимики, исследовавшие состав рогов сайгака, не нашли в кератине и коллагене (двух основных белках, образующих роговой чехол) ничего принципиально отличного от рогов козла и барана. Зато в китайских снадобьях из «стопроцентного сайгачьего рога» нашли много чего другого. Хромография, проведенная биохимиком Меган Коглан из лаборатории древней ДНК при Университете имени Мёрдока в Перте, выявила в «сайгачьем» препарате следы 15 различных видов растений, включая сильные аллергены. В других традиционных китайских «лекарствах» обнаружены ртуть, свинец и мышьяк; после их применения более сотни женщин приобрели болезнь почек с осложнениями в виде рака мочеполовых путей. В Китай и другие страны Юго-Восточной Азии в 1995–2004 годах, по данным международной организации TRAFFIC, отслеживающей пути нелегальной торговли дикими животными, было ввезено около 45 тонн сайгачьих рогов — в основном из России (для чего нужно было убить от 250 до 450 тысяч самцов); написанными под копирку объявлениями о скупке якобы «старых сайгачьих рогов» заклеены все столбы и подворотни Саратова, Волгограда, Элисты и Астрахани.

В Казахстане за одно такое объявление срок грозит, не говоря уж об убийстве сайгака. И поголовье северных антилоп растет, несмотря на падеж от холодных снежных зим и сезонных эпизоотий, случившихся в последние годы. Сейчас сайгаков насчитывается до 150 тысяч. На западе Монголии, где обитает другой подвид, помельче, их тоже стало больше — около 10 тысяч. Способствуют этому и местные власти, и усилия международных организаций, таких, как «Альянс по сохранению сайгака». У нас же подобные организации, по сути, объявлены «врагами народа». Поэтому и сайгаков при официальной численности то ли 12,5 тысячи, названной заповедником «Черные земли» в 2010 году, то ли 5 тысяч, озвученной в 2012 году на совещании в Министерстве природных ресурсов и экологии России, осталось не более 3,5 тысячи голов.

Кстати, в казахской легенде говорится, что хобот у сайгака вырос в память о вымершем соратнике — мамонте…

Бизоны, сайгаки, а также овцебыки, северные и благородные олени, лоси, дикие лошади и полностью вымершие шерстистые мамонты и носороги, «единороги»-эласмотерии (огромные носороги с одним массивным рогом), большерогие олени, туры, пещерные львы, гиены и медведи еще 12–15 тысяч лет назад составляли мамонтовую фауну, населявшую в ледниковый период (позднеплейстоценовую эпоху) все пространство Голарктики — Северную Евразию, северную и центральную части Северной Америки и север Африки[32]. В англоязычной литературе эту фауну принято именовать «Big Game» — буквально «большая игра», что подразумевает большую охоту, как в Африке — на слонов, носорогов, львов, буйволов, антилоп-гну. Насколько «большая игра» практиковалась людьми ледникового периода, доподлинно не известно, но без охоты на крупную дичь люди не выжили бы. Однако многие виды мамонтовой фауны были уничтожены в природе (тур, дикая лошадь) или почти выбиты (бизон, овцебык, сайгак) в последние 350 лет.

Но если овцебыки пережили наступление нового межледниковья в Гренландии, бизоны — в прериях и лесах Северной Америки, а сайгаки — в степях России и Казахстана, может, и их современники — мамонты — где-нибудь уцелели? Ведь на арктическом острове Врангеля шерстистые мамонты почти дожили до той поры, когда в Китае начали изготовлять поделки из бивней их вымерших на континенте соплеменников. Еще чуть-чуть — и мамонт из доисторического животного превратился бы в историческое.

Или превратился? Гуляет же по криптозоологической литературе рассказ охотника, якобы встретившего мамонта в уссурийской тайге в 1918 году. Зверь описан похоже, но… не на мамонта, каким его представляет современная наука, а на картинки, распространенные в начале прошлого века. Даже кучу придуманный мамонт навалил совсем не такую, какую сделал бы всамделишный. А миф продолжает жить — так же долго будет жить нынешний миф о клонированном мамонте, возродившийся с новой силой. Хотя успешно создать клон современного животного размером с овцу и крупнее удается примерно раз на несколько сотен попыток, а вполне себе живого слона вообще никто никогда не клонировал. Понятно, что научного смысла в этой шумихе нет никакого. Это все городские легенды, вроде рассказов про зомби и мира во всем мире…

Слухи о мамонтах, расхаживающих по тайге, восходят к сибирским легендам. Якуты и другие сибирские народы верили, что в нижнем мире водится гигантский зверь — сэлии. Выбравшись на поверхность, он гибнет от солнечных лучей, и остаются торчать только рога, которыми он рыл землю и сокрушал лед. К сэлии коренные сибиряки относились с суеверным ужасом (увидеть его — к смерти), но, преодолевая страх, столетиями собирали «рога» для обмена. Из Сибири слух о подземных великанах распространился по всей Евразии, и, поскольку в финно-угорских языках словом, звучащим как «мамут», называли «земляные рога», сэлии обрел имя «мамонт». В средневековой Европе бивни мамонта приписывали единорогу или почитали как святые реликвии. Так, в Валенсии зубу мамонта поклонялись как мощам святого Христофора, считавшегося великаном[33].

Востоковед Александр Юрченко из Санкт-Петербурга выяснил, что впервые находки мамонтовых костей упоминаются в письменных источниках XII века. Андалусский географ Абу Хамид ал-Гарнати, посетивший в 1150 году страну Булгар на реке Волге (территория современного Татарстана), свидетельствовал: «А под землей есть бивни слонов, белые как снег, тяжелые как свинец, один — сто маннов [около 60 килограммов] и больше и меньше, не знают, из какого зверя они выломаны… Из них изготовляют гребни и шкатулки и другое, так же как изготовляют из слоновой кости, но только это — крепче слоновой кости: не ломается». В 1254 году царь Малой Армении Хетум совершил путешествие в Монголию ко двору великого хана Менгу. Находясь там, Хетум услышал множество занимательных рассказов и по возвращении в Армению поделился ими с историком Киракосом Гандзакеци. И вот что записал Киракос: «…Есть остров песчаный, на котором растет, подобно дереву, какая-то кость драгоценная, которую называют рыбьей; если ее срубить, на том же месте она опять растет, подобно рогам». Речь, несомненно, шла об ископаемых бивнях мамонта: ведь каждый год на севере Сибири из многолетнемерзлых пород вытаивают кости — словно из земли растут. Прибывший в Россию спустя 440 лет немецкий проповедник Генрих Вильгельм Лудольф отмечал: «Чрезвычайно любопытная вещь — Мамонтова кость, которую в Сибири выкапывают из земли.

В народе ходят о ней фантастические рассказы. Говорят, что это кости животного, проводящего жизнь под землей и величиной превосходящего всех наземных животных… Более сведущие люди говорили мне, что эта Мамонтова кость представляет собою зубы слонов. Надо полагать, что они были занесены туда во время всемирного потопа и в течение долгого времени все больше и больше покрывались землей».

Когда в Санкт-Петербурге была основана Кунсткамера, туда по указу Петра I с Урала и из Сибири свезли множество мамонтовых «рогов». Исследовав эту коллекцию, энциклопедист и государственный деятель Василий Никитич Татищев опубликовал в 1725 году первое научное описание мамонтовых костей, а немецкий анатом и русский академик Иоганн Георг Дювернуа в 1728 году реконструировал скелет мамонта и доказал его подобие слоновьему. Но и тогда находки костей и останков мамонтов порождали странные слухи. В народе говорили, что мамонт — это старый лось, у которого вместо рогов выросли бивни, или столетняя щука, которая подкапывает берега рек. Кто-то даже утверждал, что лично знал одного татарина, провалившегося в пещеру и спасенного мамонтом. Некоторые считали мамонтов потомками слонов Александра Македонского, забредшими на север после его индийского похода. Ученое же сообщество обсуждало «мегамота», названного так по аналогии с библейским «бегемотом». «Мегамота» нарисовал шведский майор барон Леонард Кагг, вернувшийся из Тобольска, куда он, подобно многим плененным во время Северной войны офицерам, был направлен Петром I налаживать школьное образование. А источником сведений стал другой «свейский полоненик» — капитан Филипп Иоганн Табберт фон Страленберг, автор карты Сибири. Что было на рисунке, представленном на суд широко известного Шведского литературного общества (ныне — Королевское научное общество)? Бык с гигантскими изогнутыми рогами, огромными острыми когтями и львиным хвостом. «Рога», конечно, были бивнями мамонта, а «когти»… рогами шерстистого носорога. Чтобы разоблачить это «чудище», и написал на немецком и латинском языках свою статью для шведов Татищев.

Окончательно закрепили название «мамонт» в научном обиходе палеонтологи Иоганн Блюменбах из Гёттингенского университета и Жорж Кювье из Музея естественной истории в Париже, доказавшие на сибирских материалах в 1799 году, что это особый вымерший род слона — Mammuthus primigenius.

В августе того же года в дельте реки Лены эвенками из общины Осипа Шумахова, «тунгузского князца», как он именовался в тогдашних грамотах, была обнаружена первая мумия мамонта, о которой сохранились достоверные сведения. В 1803 году, когда мамонт полностью вытаял из обрыва, Шумахов вырубил бивни и продал их за 50 рублей (весьма достойные по тому времени деньги) купцу Роману Болтунову. Купец оказался любознательным — добрался до обрыва, зарисовал тушу и описал ее: «…Был так тучен, что брюхо у него отвисало ниже коленных загибов. Этот мамонт был самец… но без хвоста и хобота». Еще через три года о мамонте прознал Михаил Фридрих Адамс, адъюнкт по зоологии российской Императорской академии наук, который возвращался через Якутск из Китая. Когда зоолог оказался на месте, от мумии еще оставался скелет с большими кусками шкуры, две ноги, даже усохшие мозг и глаз и целый пуд выпавших волос — прочее уничтожили песцы, волки и собаки. Тем не менее этот остов, выставленный впоследствии в Кунсткамере (ныне — в Зоологическом музее в Санкт-Петербурге) и известный как «мамонт Адамса», является одним из наиболее полных скелетов Mammuthus primigenius. Академия сразу объявила о солидном денежном вознаграждении за каждую новую находку. Ждать, однако, пришлось почти целый век…[34]

Вот что писал журнал «Научное обозрение» за 1901 год: «Как сообщают газеты, найден прекрасно сохранившийся труп мамонта. В желудке оказался мох, трава. По распоряжению Императорской академии наук местные власти должны позаботиться о сохранении драгоценной находки вплоть до прибытия специалистов, посланных для изучения условий нахождения туши в залежах льда и доставки ее в Петербург. Мамонт найден в местности, находящейся в 300 верстах от Средне-Колымска…» Частично вытаявшую мумию заметил в береговом откосе реки эвенк Семен Тарабикин, преследовавший лося. Он извлек единственный бивень и продал его казакам. Те, зная об объявленном вознаграждении, выкупили у охотника и право на владение всей тушей. В сентябре 1901 года на реку Берёзовку, приток Колымы, прибыла экспедиция под руководством консерватора Зоологического музея Отто Герца — под изыскания царь Николай II выделил 16 тысяч рублей. Чтобы извлечь мамонта, над ним возвели деревянный сруб, который круглосуточно отапливали печами. Обратный путь занял четыре месяца: фрагменты мамонта везли на десяти повозках, запряженных то лошадьми, то оленями, а от Иркутска — в вагоне-холодильнике. В 1903 году уникальный экспонат — березовского мамонта, и ныне представляющий собой самую целую мумию взрослого животного, — выставили в музее.

Вскоре довольно полные останки мамонта один из якутских братьев-промышленников Гороховых высмотрел на дне ручья, протекавшего на острове Большом Ляховском. Весть о находке дошла до Санкт-Петербурга, но в академии решили, что отныне проблем с мамонтами не будет, и отказали в финансировании дальней экспедиции. В итоге изрядно потрепанные фрагменты ляховского мамонта оказались в Париже, а следующую мумию нашли… только через 70 лет.

В 1977 году, на ручье Диме, в верховьях Колымы, при подготовке площадки для промывки золота бульдозерист Анатолий Логачёв из старательской артели «Знамя» зацепил ножом своей машины мамонтенка, названного по месту раскопа — «Дима». Другую почти целую тушку мамонтенка обнаружили спустя одиннадцать лет на берегу речки Юрибечеяхи на полуострове Ямал моряки теплохода «Порог». А самую целую на сегодня мумию мамонтенка, которого назвали Любой, там же, на Ямале, нашел оленевод Юрий Худи в 2007 году — у нее не хватает только хвостика. На следующий год двухмесячный мамонтенок вытаял из обрыва на реке Хроме в Северо-Восточной Якутии (его так и зовут Хрома). Дальше, видимо из-за усилившегося таяния мерзлоты, мумии стали появляться почти каждый год.

Очень необычная находка поджидала, например, палеонтологов на берегу моря Лаптевых в 2010 году: ее назвали Юка, поскольку обнаружили и сберегли мумию члены родовой общины «Юкагир». Путь мамонта от берегового обрыва до лаборатории в Якутске занял полтора года. А там, чтобы уточнить возраст животного, была сделана компьютерная томография черепа, результат которой оказался неожиданным: в черепе сохранился головной мозг! Прежде выводы о строении этого органа у мамонта основывались лишь на слепках внутренней полости черепной коробки и знаниях о мозге современных слонов. Поэтому важной задачей стало сохранение редкой находки для дальнейших исследований. «Мозг Юки, хоть и сохранил внешние признаки и форму, стал очень хрупким вследствие длительной мумификации. Месяц ушел на его консервацию — пропитку формалином — в Якутске, затем черепную коробку вскрыли и извлекли его, — рассказывает Евгений Мащенко, известный специалист по мамонтовой фауне из Палеонтологического института РАН. — Важно было не повредить череп и при этом аккуратно достать мозг в твердой оболочке, трепанация продолжалась почти шесть часов. Череп мамонта имеет особые воздушные полости, облегчающие эту массивную конструкцию, вот и пришлось распилить пятисантиметровую костяную толщу».

Когда и где найдут очередную мумию, предсказать невозможно. Так, в августе 2012 года в редакции журнала «National Geographic Россия» раздался звонок. Звонивший поинтересовался: не нужен ли мамонт? Поскольку мамонта держать журналистам было решительно негде, даже мертвого, занялись им сотрудники академических институтов… Звонку предшествовала история, случившаяся на западе Таймыра, на мысу Сопочная Карга, который вдается в Енисейский залив, где жил вдовец-оленевод с шестью детьми. Один из них — десятилетний тогда Женя Салиндер — как-то отправился с луком на охоту и добыл… мамонта: заметил частично вытаявшую тушу в десятиметровом обрыве. Вскоре на мыс прибыла научная экспедиция. «Сопкаргинский мамонт очень неплохо сохранился, — рассказывает секретарь Комитета по изучению мамонтов и мамонтовой фауны РАН Алексей Тихонов. — Удалось извлечь основную часть туши с ногами, черепом, нижней челюстью, правым ухом и глазницей, даже пенис. Длина тела — 2,9 метра, высота в крупе —1,2 метра. Предварительный осмотр местонахождения показывает, что мамонт жил более 38 тысяч лет назад и умер, вероятно, в подростковом возрасте — 13–16 лет от роду. В таком возрасте слонята-мальчики начинают созревать и, будучи изгнаны матриархом из группы, переживают сильный стресс».

Итак, в многолетнемерзлых породах, известных как «вечная мерзлота», мамонт и некоторые другие представители мамонтовой фауны, как мы видим, попадаются, но речь идет не о горах замороженных трупов, а о единичных находках. И совсем не оледенелых. «Вечная мерзлота» — это не лед, а в основном илистые частицы, спаянные ледяными кристаллами в твердую горную породу, уподобившуюся по крепости бетону. Постоянная температура пластов колеблется от 0 до -15 °C. Есть и кристаллы чистого льда до 20–40 сантиметров длиной, и льдовые жилы, заполняющие вертикальные трещины, — до 10 метров в поперечнике и до 50 метров глубиной (такие жилы развиваются 8–12 тысяч лет). Застывшие низкотемпературные слои перемежаются с разжиженными. Все это вместе и есть многолетнемерзлые породы, которые занимают всю территорию Якутии, достигая огромной — до 1400 метров — мощности, и значительную часть Сибири. На Россию приходится половина всей мировой площади «вечной мерзлоты». Образовались многолетнемерзлые породы из-за длительного промерзания грунтов во время последних оледенений (180–20 тысяч лет назад), когда обширные материковые ледники покрывали почти всю Северную Америку, Северную Азию и Европу до Альпийского пояса, а навстречу им далеко вниз спускались горные льды Пиренеев, Альп и Тибета. Дольше всего «осколки» ледникового щита сохранялись на севере Азии.

Объединяет всех относительно целых мамонтов несколько обстоятельств. Во-первых, каждый из них внезапно погиб вблизи природного холодильника, который обеспечил обезвоживание трупа — мумификацию; во-вторых, оказались они в бескислородной среде, в тонком «упаковочном материале» — среди илистых частиц; в-третьих, почти все мумии — а их уже около дюжины — принадлежат молодняку: среди юных особей смертность всегда высокая. «Кладбища» же мамонтовой фауны (на самом деле скопления разрозненных костей) формировались на протяжении сотен и даже тысяч лет в тех местах, куда трупы и перемытые кости сносились реками, — в древних поймах и дельтах. И каждая находка — будь то мумия или всего лишь разрозненные кости — это кладезь сведений о мамонтах и об их эпохе, о том времени, когда человек становился разумным. А новые технические средства позволяют узнать о них подробности, которые даже пять лет назад и не мыслились…

Началась же история мамонтов 60 миллионов лет назад, когда Африка была почти изолирована от лежащих севернее материков и там возникла особая группа млекопитающих, которую молекулярные биологи назвали — «афротерии». Афротерии объединяют очень непохожих зверей — сирен, даманов, трубкозубов, златокротов, тенреков, прыгунчиков и хоботных (ныне представленных слонами). У них и в еще большей степени у предков всех этих групп и их ближайших родственников — астрапотериев и нотоунгулят, населявших Южную Америку, есть общие черты в строении скелета (например, число туловищнокрестцовых позвонков и позднее прорезывание щечных зубов) и последовательности окостенения этого органа в эмбриональном развитии (последнее, понятно, касается современных животных).

Древнейшие остатки собственно хоботных происходят из Алжира и Марокко (им — около 40 миллионов лет). То были «мельчайшие» — всего 10–15 килограммов массой — «слоники» с высоколобым черепом и сдвинутыми назад носовыми отверстиями. Значит, верхняя губа у них вытянулась и вместе с ноздрями преобразилась в хобот — мускульный насос, удобный для питания и различных манипуляций, словно рука у человека или другой обезьяны. У современных слонов 150 тысяч мускульных тяжей располагаются в хоботе по окружности, вдоль него и наклонно к продольной оси: при сокращении радиальных мускулов хобот растягивается, при сжатии продольных — укорачивается, а при стягивании косых — сворачивается или изгибается, что и делает его таким подвижным. Появление хобота привело к тому, что вторые верхние и нижние резцы у слоновьих предков развились в бивни. Вероятно, большую часть своей жизни первые хоботные проводили в воде: не случайно их ближайшие родственники — водные млекопитающие сирены. На водный образ жизни указывает и изотопный состав зубов. Может быть, и хобот им понадобился, чтобы дышать, находясь под водой? Так его используют современные слоны, преодолевая реки.

В ходе эволюции хоботные заметно подросли и 20 миллионов лет назад зашагали на столбовидных ногах с короткими пятипалыми стопами и кистями по Азии, а затем и по обеим Америкам. Современное семейство слонов, к которому относится и мамонт, появилось 6–7 миллионов лет назад тоже в Африке. Эти млекопитающие отличаются необычным строением и сменой зубов: на щечных — жевательных — зубах у них расположены параллельные поперечные пластины-терки: чем грубее становилась растительность, тем больше образовывалось пластин, расширявшихся за счет зубного цемента. Эти зубы у слонов настолько длинные, что, когда передняя часть коронки уже почти стерта, задняя еще только прорезывается. По мере развития новые зубы продвигаются вперед и выталкивают прежние. Такое горизонтальное, или «конвейерное», замещение всегда происходит в определенный срок: шесть генераций щечных зубов последовательно сменяют одна другую (когда стачиваются последние зубы — примерно на 60-м году жизни, — слон умирает от голода). Поэтому с помощью компьютерной томографии по числу зубов, оставшихся «в запасе», можно узнать индивидуальный возраст мамонта. Скажем, у Юки четвертая смена зубов еще не прорезалась — значит, ей было 6–9 лет.

Мощные бивни и хобот мамонта или крупного слона создают большую нагрузку на мышцы и связки, управляющие движением головы. Поэтому эти мышцы имеют довольно большую массу, а площадь затылочной части черепа, где крепятся связки, — увеличена. Две оси черепа — длинная вертикальная и короткая переднезадняя — представляют собой два плеча рычага: прикладывая небольшое усилие к его длинному плечу, можно уравновесить гораздо большую силу, направленную на его короткий конец. Этот простой механизм позволяет легко поднимать и опускать тяжелую голову с помощью длинных мышц, которые идут от шейных и спинных позвонков к верхнему краю затылка. Хотя укрупнение черепа ведет к наращиванию костной ткани, в ходе эволюции слонов в нем образовались, особенно в лобной части, многочисленные полости, разделенные тонкими и плотными костными перегородками. Система перегородок придает черепу дополнительную прочность, а полости не только облегчают вес, но и служат прокладкой, предохраняющей мозг от теплового удара у слонов и от переохлаждения — у мамонтов. Потому мозговая камера оказывается в глубине черепа. Большой череп вмещает и другие крупные органы. Так, огромная носовая полость содержит миллионы обонятельных клеток, что позволяет слонам различать запахи даже лучше, чем собакам.

Мозг у современных слонов в среднем достигает объема 4800 кубических сантиметров. Это в 3,4 раза больше, чем у человека. Устроен мозг слонов очень сложно; считается, что слоны не уступают в уме дельфинам и самым близким к человеку видам обезьян. У мамонтов мозг, возможно, был даже крупнее: так, исследование этого органа у Юки показало, что объем ее мозга составлял 5000 кубических сантиметров против 4450 у африканского слона такого же возраста и пола. Мозг большего размера помогал в решении сложных задач, которые постоянно ставила неприветливая северная природа.

Эти и другие (например, хвост-клапан, запиравший заднепроходное отверстие) удивительные особенности тропических по происхождению слонов позволили им приспособиться к суровым условиям северных континентов, когда наступал ледниковый период. Непосредственным предком шерстистого мамонта, появившегося на северо-востоке Азии около 700 тысяч лет назад, был трогонтерий (Mammuthus trogontherii); в Северной Америке он же дал начало колумбову мамонту (Mammuthus columbi).

Огромные бивни помогали мамонтам скоблить стенки утесов, сложенных мерзлыми породами, чтобы напиться, разгребать снег в поисках корма (именно потому они были развернуты внутрь, образуя подобие бульдозерного щита), а гребенчатые зубы — перетирать самые жесткие травы и ветки, чтобы насытиться даже грубой пищей. У самцов шерстистого мамонта длина бивней достигала 4,5 метра, а масса —135 килограммов; у африканских слонов бивни — до 3 метров, масса — до 100 килограммов. При этом мамонты (до 3,2 метра) уступали по высоте африканскому слону (до 3,5 метра). На бивнях самцов обычно видны затесы — следы их использования. Иногда, сломав бивень, защемленный в ледяной жиле, мохнатый гигант продолжал использовать культяпку до самой смерти, стесывая обломок почти до основания.

В студеную многомесячную зиму мамонтам понадобились еще некоторые приспособления: шерстяной покров; обильные сальные железы, предохранявшие шерсть от намокания и смерзания; толстый (7–9 сантиметров) слой подкожного жира и жировой горб; уши, хвост и конечности меньшего, чем у слонов, размера, что благодаря сокращению поверхности теплоотдачи предотвращает большие потери тепла; а также своего рода муфта — расширение в передней части хобота, в котором можно было согревать чувствительный пальцевидный кончик этого органа.

Волосяной покров исполина был тройным: покров из длинных — до 90 сантиметров — остевых волос, образующих своеобразный «чуб», «воротник» и «юбку», плотный темный средний слой и густой курчавый подшерсток. Остевые волосы отличались утолщенным корковым слоем, что придавало им особую прочность и теплоемкость, и достигали в диметре 0,3 миллиметра (совсем не тонкие «как волос»). Поверхность волос покрывали ребристые чешуйки, которые, цепляясь друг за друга, превращали шкуру в сплошной панцирь, защищавший мамонта даже в сильный ветер.

Шерсть мамонтов известна по многим образцам. Однако на вопрос, какого цвета были мамонты, ответить непросто. Обычно их изображают рыжевато-бурыми, поскольку именно так выглядят волоски. Когда же группа молекулярного биолога Майкла Хофрейтера из Йоркского университета исследовала судьбу гена меланокортинового рецептора (Mc1r), который связан с окраской перьев птиц и шерсти млекопитающих, в ископаемой ДНК мамонта, выяснилось, что аллели этого гена у мамонта изменены по сравнению с таковыми африканского слона. И одна из мутаций могла делать мохнатых хоботных блондинами. «Изучение распределения пигментов в остевых волосах, — рассказывает палеобиолог Силвана Тридико из Университета имени Мёрдока в Перте, — показывает, что они были прозрачными». Почему бы нет: «белый» цвет обычен для зимней окраски многих птиц и млекопитающих северных широт, поскольку прозрачный покров позволяет солнечным лучам греть тело. (Темная шерсть быстро нагревается сама, но столь же быстро на ветру и холоде тепло теряет.) Ржавый оттенок ископаемые волоски приобретают со временем из-за окисления белков. Вероятно, могли мамонты, подобно многим северным млекопитающим, менять окраску при линьке, и, может быть, когда-то по зимним степям бродили стада серебристо-серых гигантов…

Исследования новых мумий помогли ученым узнать и о других эволюционных новшествах, благодаря которым мамонты приспособились к холоду. Так, группы зоологов Геннадия Боескорова из Института геологии алмазов и драгоценных металлов в Якутске и Алексея Тихонова выяснили, что даже у маленьких мамонтят — оймяконского и ямальского, известных как Саша и Люба, — на холке были горбики, состоящие из ячеистого коричневого жира. Именно такой жир служил теплоизолятором и обеспечивал выживание новорожденных мамонтят[35]. А группа физиолога Кевина Кемпбелла из Университета Манитобы, исследуя состав гемоглобина у мамонта, обнаружила изменения в структуре трех аминокислот. Измененный гемоглобин мог активно насыщаться кислородом и переносить молекулы этого газа в морозном климате, превращая кровь животного в своего рода антифриз. Чтобы это доказать, ученые подсадили кишечной палочке собранный ими ген мамонта, и бактерия синтезировала мамонтовый гемоглобин. Этот белок и был проверен на сродство к молекулам кислорода при низких температурах, которое оказалось значительно лучше, чем у гемоглобина слонов.

Что погубило столь хорошо приспособленных к условиям Заполярья мохнатых исполинов? Хотя и дожили мамонты на островах Врангеля и Прибылова у побережья Аляски (3,7 и 6,5 тысяч лет соответственно) до вполне просвещенных времен египетских пирамид, письменных свидетельств о причинах их исчезновения с лица Земли никто не оставил: где Египет и где Северо-Восточная Арктика? Если отбросить околонаучные предположения вроде метеоритных бомбардировок и массовых вулканических извержений, в сухом остатке окажутся климат, растительность (корм) и человек.

Гибель мамонтов и их спутников связывают по большей части с наступившим 12 тысяч лет назад потеплением: на участках суши, оставшихся от уходившей под воды океана азиатско-американской Берингии, среднегодовые температуры повысились на 4–12 °C. Избыток влаги способствовал распространению тундровой и болотно-таежной растительности в прежде сухие и холодные степные угодья мамонтов. Пришло время обильных снегопадов, из-под мощного снежного покрова труднее стало добывать корм, и единый мамонтовый комплекс распался: сайгаки и лошади оказались в степях Центральной Азии, овцебыки — в Гренландии, бизоны — в американских лесах и прериях…

Некоторые ученые, например геофизик Сергей Зимов, руководитель Северо-Восточной научной станции и организатор необычного «Парка плейстоценовой эпохи» в низовьях реки Колымы, не исключают, что к вымиранию мамонтов и их спутников причастны и люди. «Вы думаете, человек мамонта убить не мог? Нечем? — усмехается он и тут же со смекалкой бывалого сибиряка отвечает: — Скатал шерсть мамонта длинным валиком, помочился; кругом мороз — вот и копье. Прикрутил той же шерстью камень к древку, то же самое сделал — топор». Некоторые читатели, наверное, слышали о пигмеях из Конго, которые ходят на слонов с одним копьем и протыкают таким оружием брюхо великана, подлезая снизу. Наконечники копий у пигмеев, правда, железные. Шерстяных копий на северо-востоке России тоже никто не находил. Да и во всем мире обнаружена лишь пара мамонтовых костей с застрявшими в них наконечниками метательного оружия, а прямых доказательств охоты человека на мамонта — практически нет.

Лишь в последнее время трудами палеонтологов и археологов стали намечаться контуры сложных взаимоотношений людей и мамонтов. Так, в 2008 году в низовьях реки Яны на севере Якутии было обнаружено необычное скопление костей мамонтов возрастом около 30 тысяч лет. На свою беду оказалось оно еще и очень богатым мамонтовой костью, весьма востребованной на рынке (с XVIII века в России ежегодно заготавливают и продают, в основном в Китай и по большей части нелегально, от 20 до 40 тонн бивней). Его безвестные первооткрыватели с огромным риском для жизни проделали в многолетнемерзлых породах туннель длиной 46 метров и шириной до 4,5 метра, пытаясь добыть ископаемые сокровища. Кое-что осталось и ученым из Геологического института РАН, Исследовательского института Арктики и Антарктики и Института истории материальной культуры РАН. Они добрались до конца опасной галереи и обнаружили там тысячи костей мамонтов, а также остатки других плейстоценовых животных — бизона, шерстистого носорога, лошади, северного оленя и медведя. Предполагается, что такое скопление никак не могло образоваться в результате речного переноса, охоты хищников или гибели на солонцах под обвалом, как порой происходит с современными слонами, вырубающими ниши в поисках минералов. Если в то время в этих местах мамонты составляли не более трех процентов всей фауны, то в костяном скоплении, наоборот, представлены практически только их остатки — 31 особь. Причем все особи как на подбор — молодые, ростом 1,8–2,6 метра в холке. «Судя по всему, люди долгое время складывали здесь наиболее интересные для них объекты, — говорит палеонтолог Павел Никольский из ГИН РАН. — Часть костей несет на себе следы обработки орудиями; сами орудия — скребки, ножи, рубила, остроконечники — тоже встречаются».

А самым интересным открытием экспедиции стали две правые лопатки, в которых торчали каменные наконечники дротиков либо копий с остатками древка, изготовленного из бивня. Расположение пробоин указывает на то, что охотники подбирались к мамонту сзади, с правой стороны, и старались поразить метательным оружием жизненно важные органы исполина. Порой, конечно, промахивались — тогда наконечники и застревали в костях. Любопытно, что этот же участок на теле мамонта выделен на рисунках в пещерах Руффиньяк во Франции и Эль-Пиндаль в Испании. Впрочем, судя по всему, мамонтов добывали нечасто. Большую часть ценного материала — слоновой кости, из которой делали множество необходимых орудий, а в других местах даже строили хижины, собирали, как и сейчас, от умерших естественным путем особей.

Во многом завися от мамонтов, человек лишь поспособствовал вымиранию их последних небольших популяций на северо-востоке Сибири, когда из-за потепления и смены растительности мамонты потеряли 90 процентов своей территории, а их численность упала примерно до миллиона особей и резко сократилось генетическое разнообразие. Чтобы истребить этот миллион, достаточно было раз в три года убивать по мамонту в расчете на человека. Почему убивали именно мамонтов? Чтобы получить обильный источник бурого жира, содержащего ненасыщенные жирные кислоты (подобные омега-3 и омега-6), которые восполняют недостаток витаминов в северных широтах…

Так что мамонт заслужил памятник — за заслуги перед человечеством. И первый такой памятник был установлен в 1841 году на околице украинского села Кулешовка на берегу реки Хусь (ныне Сумская область), где за два года до этого профессор медицины Харьковского университета Иван Калениченко обнаружил хорошо сохранившийся остов животного. Сам скелет, выкопанный на землях графа Юрия Головкина и при его содействии, был в дальнейшем подарен Харьковскому университету. Автором проекта памятника стал Калениченко, а средства на его отливку на одном из заводов Харькова выделил владелец имения.

В новом тысячелетии мамонты все больше обживают городские пейзажи Северо-Восточной России: в 2005 году железобетонное изваяние исполина появилось у речной переправы, соединяющей Салехард и Лабытнанги (художник — Алексей Тютнев); в 2007 году в Ханты-Мансийске у подножия Самаровского ледяного останца обосновалось целых семь бронзовых животных, общим весом 70 тонн, через два года их поголовье выросло до девяти скульптур (автор Андрей Ковальчук). В 2013 году вернулся мамонт и в Магадан — в облике металлической скульптуры, в полный рост вставшей на берегу исторической для города бухты Нагаева. У автора, магаданского скульптора Юрия Руденко, была идея создать композицию под названием «Время». Как символ времени сразу возник мамонт, который когда-то водился в этих краях. Тысячелетия спустя наступило время золотых приисков, но теперь и оно уходит. Так возникла мысль сделать скульптуру из металлолома с заброшенных разработок. Скульптор начал собирать детали разных механизмов, машин, разбирал различное оборудование, и на это ушло несколько лет. Еще три месяца заняла сварка. На поверхность металлического мамонта не стали наносить защитное покрытие: со временем под дождями и солеными брызгами он заржавел и цветом уподобился своим некогда жившим в этих местах собратьям. С точки зрения палеонтолога, магаданский мамонт выглядит очень правдоподобно…

Современнику мамонта — шерстистому, или волосатому, носорогу (Coelodonta antiquitatis) памятник поставили гораздо раньше. Хотя сам он об этом не знает. И вообще об этом почти никто не знает. Работа скульптора Ульриха Фогельзанга, появившаяся в 1590 году на центральной площади австрийского города Клагенфурта, изображала дракона. А голову дракона автор изваял, взяв за образец реальный череп, найденный при осушении болот в середине XIV века в окрестностях города. Правда, о том, что череп принадлежал шерстистому носорогу, скульптур знать не мог. В итоге получилось то, что можно назвать первой палеонтологической реконструкцией в натуральную величину. Тот череп носорога и сейчас выставлен в городской ратуше…

По части легенд история находок остатков этого зверя мало в чем уступает мамонту. Так, в 1822 году немецкий натуралист Генрих фон Шуберт описал мифического грифа (Gryphus antiquitatis) по когтям почти метровой длины. Подобные когти, считавшиеся останками гигантской птицы, находили и раньше, но фон Шуберт дал им научное название. Миф развеял его соотечественник Иоганн Фишер фон Вальдгейм, ставший профессором Московского университета и обогативший русский язык словом «палеонтология»: он, во-первых, отождествил «когти», пусть и плоские, с рогами шерстистого носорога, хотя таковые еще практически не были описаны в то время, а во-вторых, отметил, что Геродот, на которого ссылался немецкий натуралист, подразумевал под грифами некий зауральский народ, а отнюдь не гигантских птиц. И действительно, вид скифских всадников, населявших Южную Сибирь во времена Геродота (V век до новой эры), — в длиннополых шубах и островерхих шапках, увенчанных масками-головами хищных птиц (одеяния прекрасно сохранились в алтайских могильниках), мог вызвать ассоциации с неведомым полузверем-полуптицей у их оседлых соседей бактрийцев. А от бактрийцев распространиться в Персию и греческие полисы, где мастера-златокузнецы талантливо и живо запечатлели полуптиц-полузверей — грифонов — в ювелирных изделиях.

Диспут о когтях-рогах развернулся в XIX веке, хотя еще в 1772 году Петр Симон Паллас описал и зарисовал в деталях мумифицированные конечности и голову северного носорога, а в 1799 году Иоганн Блюменбах, увековечивший в науке мамонта и большерого оленя, присвоил латинское имя и шерстистому носорогу (часть его материала происходила с Южного Урала). Паллас также отметил поперечную полосатость на рогах и предположил, что она отражает годовые циклы роста. Затем носовые рога шерстистого носорога изучал российский академик Федор Брандт, который полагал, что при жизни зверя они были округлыми в сечении, как у современных носорогов, а плоскими становились в руках сибирских умельцев, раскалывавших рога вдоль для своих нужд. Европейские путешественники действительно упоминали, что юкагиры использовали такие рога при изготовлении луков…

При взгляде на полный скелет или мумию шерстистого носорога он кажется очень странным и неуклюжим созданием: непропорционально длинная (почти метровая), опущенная к самой земле голова; длинный рог (до 1,2 метра), торчащий вперед, а не вверх; бочковидное тело с короткими ножками. На самом деле все очень функционально: рог, в рабочем положении параллельный земле, — чтобы разгребать снег; голова с вытянутым лицевым отделом — чтобы в длинных ноздрях прогревался воздух; объемистое туловище и короткие ноги, а также небольшие уши и хвост (конечно, в сравнении с афро-азиатскими представителями носорожьего племени сходной величины) — чтобы не терять лишнего тепла. Эти анатомические особенности возникли не вдруг: у предшественников шерстистого носорога, появившихся 2,5 миллиона лет назад на северных склонах Гималайско-Тибетского поднятия, постепенно удлинялась голова, все ниже пригибаясь к земле, а также утолщалась зубная эмаль, что указывает на приспособление к все более грубой степной растительной пище. Так в Северной Евразии около 450 тысяч лет назад и возникли рогатые гиганты, достигавшие массы 4 тонны, при длине тела до 3,6 метра и высоте в холке до 1,6 метра.

Дальнейшее изучение рогов, происходящих в основном с севера Якутии и запада Чукотки, показало, что они всегда были плоскими. У некоторых из них сохранилась прижизненная площадка стирания на передней кромке. Образовалась она при пастьбе и, возможно, при разгребании снега, за счет маховых движений головы влево и вправо. Тропические сородичи шерстистого носорога с подобной проблемой не сталкиваются: все рога у них имеют округлые очертания и не несут таких следов истирания. Поэтому, наверное, и носовая перегородка у взрослого шерстистого носорога, в отличие от его родственников, окостеневала полностью — дополнительная опора для интенсивно используемого органа всегда пригодится. Некоторая залощенность наблюдается не только на плоском переднем роге, но и на заднем, округлом в сечении, лобном. Понятно, что достать до земли животное лобным рогом при всем желании не могло. А вот для постановки блока при парировании выпадов противника и служа своего рода гардой этот рог пригодиться мог. Поединок шерстистых носорогов, где один соперник отражает этим рогом удар другого, запечатлен на стене пещеры Шове-Пон-д’Арк на юге Франции. У юных носорожат лобный рог тоже немного истирался — вероятно, о грубую шерсть на брюхе матери при кормлении.

Вообще рога шерстистого, как и других носорогов, по сути своей — не рога, а копыта: они являются такими же кератиновыми трубчатыми производными кожи. Строением и размером эти образования более всего напоминают отдельные цедильные пластины кита (китовый ус). Состоит рог из полых кератиновых трубочек — филаментов, погруженных в слоистый матрикс из фосфата кальция, обогащенного меланином. Чередование слоев с разным содержанием меланина и делает рог полосатым. Более рыхлые темные слои, вероятно, образовывались в летний сезон, когда рог рос быстрее, а меланин был востребован для предотвращения распада кератина под действием ультрафиолетового излучения. Светлые относительно плотные слои появлялись зимой. В целом же, как установила палеонтолог Ирина Кириллова из московского музея «Ледниковый период», пара таких слоев составляла у шерстистого носорога годовой цикл, а значит, самые крупные и длиннорогие особи жили до 30 и более лет.

Однако среди растительноядной мамонтовой фауны шерстистые носороги были самыми редкими животными. Их исчезновение, случившееся на 4–5 тысяч лет раньше вымирания других важных видов ледникового периода, стало первым предвестником позднеплейстоценовой катастрофы.

Среди палеолитических рисунков изображения шерстистого носорога встречаются нечасто, но еще реже наши пращуры запечатлели в своих каменных галереях пещерных львов (Panthera spelaea): известны лишь рисунок нескольких голов из пещеры Шове-Пон-д’Арк и скульптурка из немецкой пещеры Фогельхерд. Скульптор-анималист Владимир Сучок из Санкт-Петербурга решил восполнить этот пробел и воссоздал облик пещерного льва в полный рост.

«Все началось, — рассказывает Владимир, — с копии черепа пещерного льва, которую я снял с оригинала превосходной сохранности, найденного на берегу реки Яйвы в Пермском крае. Длина черепа — 44 сантиметра — заметно больше, чем у современных львов». Для начала Владимир с помощью палеонтолога Павла Никольского реконструировал недостающие фрагменты. Череп и нижняя челюсть для удобства работы были собраны вместе на вращающейся подставке. На эту конструкции пластилином разных цветов накладывались отдельные группы лицевых мышц с учетом их объема и мест крепления; поверх мускулатуры также пластилином наносились кожный покров и шерсть. Как это должно было быть, подсказали таксидермисты из Зоологического музея РАН, показавшие на примере современных больших кошек тонкости строения и функционирования лицевых мышц. Далее по замерам костей туловища и конечностей пещерного льва был построен каркас, на котором скульптурной глиной также были смоделированы мышцы и покровные ткани. Рост зверя в холке получился 1,2 метра, а общая длина тела — 2,5 метра (несколько больше современного льва).

Что касается внешности, то, судя по палеолитическим «портретам», царь зверей из плейстоценовой династии не мог похвастаться пышной гривой. По мнению профессора Дейла Гатри из Университета Аляски (Фэрбанкс), «отсутствие этой показательной львиной черты связано с тем, что жили пещерные львы небольшими прайдами, в которых самцы охотились вместе с львицами, подобно львам из кенийского национального парка Цаво». Лишь в этом парке, где проживает не совсем обычная львиная популяция, самцы охотятся наравне с самками, и именно у этих самцов нет пышной гривы, а растет что-то вроде бакенбард. Однако среди львиц они пользуются успехом, собирая вокруг себя прайды из 4–10 самок. Злые ученые языки говорят, что у безгривых львов повышенный уровень тестостерона, как у лысых мужчин.

Львы из Цаво «прославились» еще тем, что молва приписывала им особую свирепость и людоедство: в 1898 году при прокладке железной дороги в Кении пара львов сообща растерзала несколько десятков человек — строителей из Индии и местных фермеров из народа таита. Зверей застрелил инженер-путеец Джон Паттерсон, и столетие спустя история о львах-убийцах стала сюжетом голливудского триллера «Призрак и Тьма». Заинтересовала она и ученых: эколог Джастин Йикел из Калифорнийского университета (Санта-Крус) и его коллеги решили проверить, соответствуют ли охотничьи рассказы действительности? Благо черепа и шкуры этих львов сохранились в Филдовском музее естественной истории (Чикаго); из них были взяты образцы шерсти и костного коллагена на изотопный анализ. Соотношение стабильных изотопов углерода (¹³С к ¹²С) и азота (¹⁵N к ¹⁴N) позволяет установить пищевые предпочтения животных, причем изотопная подпись из коллагена дает усредненные данные о диете в течение всей жизни, а из волос — за последние три месяца перед гибелью. Оказалось, что львы действительно питались человечиной: один за три предсмертных месяца съел троих человек, другой — восемь. Всего же на пару они могли удовлетворить свой аппетит тремя-четырьмя десятками людей, поскольку человеческая плоть, зависимая от культурных растений, сильно обедняется тяжелым изотопом азота (мы едим много бобовых — азот-фиксаторов) и отличается средними для данной местности показателями по изотопии углерода. Хищникам же все это изотопное наследство переходит вместе с пищей со сдвигом в положительную сторону и по азоту, и по углероду.

В каком-то смысле рассказанная выше страшная история имеет прямое отношение к пещерным львам. Нет, вероятно, они не были безжалостными людоедами: львов из Цаво перейти на человечину заставила суровая действительность: разрушительные для местной экосистемы строительные работы практически оставили их без обычного источника пищи — жирафов, антилоп, зебр, повыбитых людьми, а «закон джунглей» (и саванны) суров: не лезь в чужую пищевую цепочку, сам станешь ее звеном… Пещерные же львы имели свободу выбора: бизоны, лошади, овцебыки, северные олени, горные бараны, даже молодые пещерные медведи (зимой легко можно было добыть спящего косолапого). И это не просто список видов, обитавших поблизости: почерк льва распознается по следам зубов на костях и когтей на шкуре (такие следы на шкуре бизона с Аляски обнаружил Дейл Гатри). Некоторые жертвы огрызались: на костях львов встречаются следы зубов пещерных гиен и медведей, от которых трудно было увернуться в тесном подземелье. Ну и без химии, конечно, никуда: соотношение изотопов азота подсказало, что в Европе пещерные львы предпочитали охотиться на северных оленей и пещерных медведей, а на северо-востоке Азии нападали на бизонов-лошадей-овцебыков, возможно, даже на шерстистых носорогов. Ведь северные олени ели в основном лишайники с аномально низким содержанием тяжелых изотопов азота и углерода, а все остальные названные копытные паслись на степном разнотравье. А дальше все, как всегда, по цепочке вверх. Со временем львы могли оценить и растущие людские ресурсы…

Хотя пещерные львы, появившиеся около 350 тысяч лет назад в Африке, распространились практически по всей голарктической области — от Испании до Чукотки, на Аляске и северо-западе Канады, — даже отдельные их кости попадаются нечасто. Ведь популяции хищников гораздо малочисленнее, чем популяции растительноядных, пусть и таких крупных, как мамонты или шерстистые носороги. Но вот летом 2015 года на севере Якутии были найдены останки двух детенышей пещерного льва. «Мумии нашли в Абыйском улусе, — рассказывает Альберт Протопопов, руководитель Отдела изучения мамонтовой фауны Академии наук Республики Саха (Якутия). — Находка, без сомнения, сенсационная: львята прекрасно сохранились, включая волосяной покров, уши, мягкие ткани и даже вибриссы! Вероятно, детеныши погибли под осыпью или оползнем». И это, наверное, самые удивительные из всех мумий ледникового периода…

Подобно многим другим крупным млекопитающим мамонтовой фауны, пещерные львы исчезли с последним потеплением. В то же время, примерно 11 тысяч лет назад, вымер и американский лев (Panthera atrox), отпрыск пещерного и совсем не родственник пумы, которую иногда тоже называют «американским львом», хотя генетически она ближе к гепарду. Ныне быстро сокращается и область распространения последнего льва — африканского, который в конце плейстоценовой эпохи встречался по всему Аравийскому полуострову и на Ближнем Востоке вплоть до Северной Индии.

В ледниковом периоде все персонажи этой главы — бизон, сайгак, шерстистый мамонт и носорог, пещерный лев обитали вместе на просторах Северо-Восточной Сибири. А могли бы выжить там сейчас? Отправимся, посмотрим..

Из иллюминатора бескрайние яно-индигирские просторы напоминают рисовые чеки где-нибудь на юге Китая. И если бы я работал в желтой прессе, то сочинил бы эссе о великой цивилизации гипербореев, за тысячи лет до китайцев растивших рис далеко за Полярным кругом. На самом деле так выглядит полигональная тундра — совместное произведение ледниковой эпохи и нынешней недолгой оттепели: совершенно круглые озера всех размеров, разделенные бесчисленными клеточками болот, и булгунняхи — удлиненные холмы из многолетнемерзлых отложений, называемых едомой. Это старинное русское слово буквально означает «съедаемая» — под лучами солнца и действием текущей воды едома, сложенная тонкими илистыми и органическими частицами, песчинками и торфом, пробитая ледяными жилами, быстро исчезает, съедается. Благодаря ежегодной череде замерзаний и оттаиваний булгунняхи потихоньку выпирают вверх. У одного из таких холмов на относительно сухом месте расположилось наше пристанище — старая рыбацкая палатка, укрепленная фанерой и слегами, чтобы ее не унесло первым же порывом ветра. А дует здесь всегда. Относительно сухим это место остается недолго: мерзлота протаивает под спальником и за две недели он, как в могилу, погружается в холодную ложбинку.

Утро, часов в пять, начинается с хрустального перезвона: ветер гоняет подтаявший лед по озеру, и тот, вжимаясь в берег, образует мини-торосы, похожие на обломки хрустальных ваз, рядом с которыми лежат «выпавшие» из них цветы — ярко-желтые калужницы и пурпурные колоски мытника. На ледовый перезвон накладывается нежное гуканье малых лебедей, потом затевают перекличку гагары: на мелодичные вопросы белоклювых в резких тонах отвечают берингийские. Все эти звуки доносятся со стороны озера, где чередой проплывают влюбленные пары птиц. А в ивовом кустарнике — тальнике на склоне бугра дружно заводит песню многоголосый хор всякой мелочи: пеночек-весничек, чечеток и пуночек. С громким курлыканьем садится трио малых канадских журавлей, и раздается ритмичное «бу-у, бу-у…» пары дутышей, в полете похожих на монстриков из аниме Хаяо Миядзаки, — длинноклювые, большеглазые шарики с короткими крылышками и хвостиками, паровозиком летящие низко над болотом. Наконец слышится топот трясогузки, разгуливающей по тенту в поисках места, где можно пристроить гнездо — у печной трубы или на поперечине палатки? Весь звуковой ряд в той же последовательности повторяется каждый день: не птицы слетаются к нам, а мы забрались к ним в тундру — в ресурсный резерват «Кыталык» на северо-востоке Якутии, где гнездятся более 90 видов птиц, прибывающих каждую весну в низовья Индигирки из Юго-Восточной Азии и Австралии, Северной Америки и Шпицбергена, Африки и Антарктики.

Поблизости есть три поселка: в 200 километрах отсюда на востоке, на юге и на севере… Где север? Этот вопрос начинает интересовать нас через несколько часов ходьбы по болотам в режиме «ну… вам по пояс будет». «С той стороны, где на дереве мох», — ответ не просто бессмысленный; вопиюще издевательский: мох — везде, а деревья — нигде. Карликовую березу, едва проглядывающую сквозь мхи и лишайники и сейчас едва начавшую разворачивать свои бонсайные листочки, деревом не назовешь. Хотя она наравне с большой белоствольной подругой может служить символом России, пятую часть площади которой занимает тундра с покрытыми карликовой березой кочками — спасительными в бескрайнем океане болот островками, где можно присесть, передохнуть и обсохнуть.

Впрочем, не все ли равно, где север: все видно как на ладони, к тому же весь день светло как днем — не потеряешься. Вскоре приходит понимание, что километры здесь какие-то не те. Путь в один конец занимает полдня. Расстояние не имеет значения, время в полярный «полдень» — тоже. Альберт Эйнштейн не выдумал единый пространственно-временной континуум: в тундре он существует — дистанция измеряется в часах, время суток определяется числом шагов, а мы на неделю оказываемся привязанными к двум стрелкам ежедневного маршрута, всегда указывающим на полдевятого. В полдевятого по минутной стрелке вышли, повернули на часовую, прошли по ней туда и обратно, вернулись по минутной в полдевятого. Полдевятого чего? А какая разница, ведь светло…

«Не напугни» — это завет орнитологов, бердвотчеров и профессиональных фотографов. Спугнешь птиц в период гнездования — они могут бросить гнездо или опоздают с возвращением — голодные в отсутствие леммингов поморники или чайки быстро расклюют и яйца, и птенцов. Вот и приходится ежедневно форсировать болото туда и обратно, чтобы переставить скрадок еще на несколько метров ближе к выбранной паре стерхов, которые по очереди высиживают будущее потомство. Затем отойти на безопасное для птиц расстояние и высчитывать: достаточно ли быстро они возвращаются? Напоследок в скрадок нужно будет войти втроем, а покинуть его вдвоем: предполагается, что стерхи считают только до двух, ведь больше двух яиц они не откладывают.

Пара белых, или сибирских, журавлей, они же стерхи, как их нарек Петр Симон Паллас (а по-якутски — «кыталык»), занимает под гнездовой участок обширное, до 5–6 квадратных километров, пространство, границы которого строго охраняет. Даже росомаха — грозный тундровый хищник — сюда не суется: не ровен час получишь внушительным клювом по темечку.

«Кыталык» — не просто резерват, это основное место гнездования последней жизнеспособной — якутской — популяции стерхов. Здесь гнездится до 700 особей — треть прилетающих в республику птиц этого вида. В западной, обской, популяции дела обстоят намного хуже. По мнению орнитологов, там хорошо, если остался десяток-другой птиц: в Пакистане и Афганистане охотятся на белых журавлей, когда те направляются на зимовку. В Якутии стерх — птица священная, один из символов республики и центрального — Хангаласского улуса, где белые журавли останавливаются и собираются в большие стаи при перелете на юг. Во время главного народного праздника Ысыаха девушки в белом исполняют танец журавлей. «Важно, что наша, восточная, популяция охраняется и в Китае, — говорит орнитолог Сергей Слепцов. — На месте зимовки — на озере Поянху в среднем течении реки Янцзы, куда зимой 2011–2012 годов собралось 4,5 тысячи стерхов, и в провинции Гирин, где журавли отдыхают на пролете в тундру, созданы заповедники».

Слепцов — кладезь знаний о птицах тундры и непревзойденный следопыт: среди бесчисленных кочек быстро находит совершенно неприметные гнезда. Благодаря ему становится понятно, куда и на что смотреть. Что касается пары стерхов, к которой мы становимся с каждым днем ближе, считая и в метрах, и в объеме знаний о них, да и вообще начинаем чувствовать некое родство душ, то глава семейства прописался здесь более двадцати лет назад. Будучи птенцом, он был окольцован и с тех пор селится там, где когда-то строили гнезда его родители. Но подруга этой весной у него новая. Прежняя, видимо, не выдержала долгого — более 5 тысяч километров — путешествия с юго-востока Китая. Хотя гнездовая территория остается прежней — недалеко от приметного, похожего на спину стегозавра, булгунняха, выгнувшегося вдоль протяженной озерной косы, — стерхи каждый год сооружают новое гнездо. Его, несмотря на размеры, трудно заметить даже в упор, настолько эта искусственная кочка из осоки неотличима от таких же естественных образований. По словам Слепцова, строя гнездо, одна птица шагает прямо от выбранной точки метров десять, вырывает осоку, кидает ее за голову, потом перебрасывает вырванные стебли ближе к будущему гнезду, где их подбирает и укладывает партнер.

Большим птицам, чтобы прокормиться и выкормить своего потомка — яиц откладывается два, но оба птенца проклевываются и выживают в редчайших случаях, — требуется обширное пространство. В пищу идет все: насекомые; земляные черви (по этой части стерхи — непревзойденные мастера — если увидишь небольшую травяную площадку, всю в отметинах острых клювов, то под дерном точно ползают черви); лемминги; девятииглая колюшка — маленькая, но обильная и очень живучая рыбка, которая умудряется поселиться в каждой западинке с водой; побеги и корни осоки и калужницы; позже придет пора морошки. Еще эти птицы умеют, расправляя крылья, загонять на мелководье и забивать трехкилограммовых щук. Интересно, что в период зимнего отдыха на юге они преображаются в строгих вегетарианцев — едят только коренья. Но пора на время оставить нашу пару в покое. Да и ногам нужен отдых, скажем, на ближайшем булгунняхе…

Почти сухая, без глубоких провалов, поверхность булгунняха, хоть ровной ее не назовешь, после низинной тундры кажется почти идеальной асфальтовой площадкой. Есть на ней и совсем ровные участки — это постарались турухтаны. Вот и сейчас штук семь самцов снуло застыли на своем подиуме, но стоит рядом присесть одной — совершенно невзрачной по сравнению с ними — самочке, группа сразу оживает, как кукольный автомат Галантного века, в который бросили талер. В высоком темпе эти кулики топорщат и убирают белые, черные и рыжие жабо и парики, подпрыгивают, выполняя в воздухе антраша со сложенными или расправленными крыльями, и выписывают замысловатые па на земле. В этом действе, длящемся не более полуминуты, не хватает лишь музыки Нино Роты из «Казановы». Затем все внезапно замирает до следующего поворота головки самки или иного небрежно брошенного ею знака. Иногда все участники представления силуэтной цепочкой перебегают на соседнюю площадку, и автомат включается снова…

В западном направлении с булгунняха открывается вид на череду озер. На холодном припае ближайшего из них уже несколько дней сидят морянки — самка и самец: похоже, чайки разорили их гнездо и грустная утиная семья никак не желает смириться с потерей. На противоположном илистом бережку пасется пара юных лебедей. Наверное, они пока приглядываются друг к другу с расчетом на близкие отношения в будущем году. Иногда к ним пытается прибиться третий, несомненно, лишний: его гонят и в хвост, и в «гриву», на лету чувствительно долбя в шею и вынуждая прижиматься к земле. Словно гидросамолет, потерявший управление, приводняется белоклювая гагара: с разгона, поднимая тучи брызг, плюхается на брюхо так, что ее опрокидывает на бок, и она едва не переворачивается лапами вверх. Откуда-то из-под склона поднимается стая молодых белолобых гусей из сказки «Гадкий утенок»: вместе с ними в походном строю летит лебедь…

По северную сторону бугра гнездится другая пара стерхов. Эти птицы весьма пугливы. Первые дни, чтобы их не беспокоить, приходилось обходить булгуннях понизу: стерхи видят человека за два-три километра. Теперь они привыкли к нашему соседству, да и семейные обстоятельства у них изменились: судя по поведению птиц, где-то там в траве ходит невидимый нам птенец, которого оба родителя усердно кормят. А сегодня к ним пожаловал необычный гость — тоже стерх, правда, помоложе, сохранивший рыжеватые перья. Агрессивные обычно, тем более в гнездовой период, журавли почему-то не изгоняют чужака. Слепцов объясняет, что это, вероятно, пришел их прошлогодний птенец и птицы узнали отпрыска…

Дорога к стерхам — это «куликово поле» — угодья всевозможных куликов, ежедневно пробираясь по которым мы запоминаем практически каждую пару. Интересно, а они — нас? Кажется, что да, но впечатление, наверное, обманчивое. Просто, зная, где у птицы гнездо — травяной кулек с четырьмя-пятью плотно уложенными зеленоватыми грушевидными яйцами, ступаешь осторожнее. Вот они и подпускают ближе. Больше всего круглоносых плавунчиков. Они же и самые маленькие — чуть побольше воробья. Самец, он поярче и помельче, далеко от гнезда не отходит: высиживает яйца. Бороздит короткими галсами бочажок поблизости и постоянно кивает головой — склевывает дафний и комариных личинок. Более крупные бекасовидные веретенники тоже держатся парами, словно флюгеры развернув длинные носы в одну сторону, в которую медленно и уходят, подальше от гнезда. А вот самочка опереточного красавца турухтана заботится о кладке самостоятельно и до последнего пытается отвлечь наше внимание от своего шалашика, позволяя подойти к себе вплотную…

Стерх, как всегда, встречает нас заблаговременно, приводнившись метрах в семидесяти на прямые вытянутые вперед длинные красные лапы. Расправив крылья, он долго глиссирует, оставляя за собой два радужных водяных веера. Затем разворачивается и медленно, приноравливаясь к нашей скорости, шествует к гнезду параллельным курсом, точно так же, как и мы, плавно опуская и выдергивая конечности из болота. Минут через десять, видимо решив, что все необходимые формальности соблюдены, он поворачивает наперерез. Кланяется, складывает крылья домиком, как в известной у киношных каратистов позе журавля, тыкает клювом в землю, разбрасывая дерн, что-то сердито квохчет. Наконец взлетает и делает несколько живописных кругов между голубым небом и голубым, уже совсем оттаявшим озером. Все: демонстрация силы окончена. Пора «пугаться» и уходить…

Точно так же ходили здесь стерхи десятки тысяч лет назад, может быть, даже прямые предки нашей пары, которые еще в ледниковый период облюбовали это место. Правда, тогда они были не одни: на водопой к озеру направлялись группы мамонтов, возглавляемые матриархами с острыми бивнями, тянулись бесчисленные стада бизонов, лошадей, северных оленей, сайгаков, подходили приземистые шерстистые носороги. Кости этих зверей сейчас торчат из всех едомных обрывов, а в южной части резервата находится знаменитое Бёрёлёхское «кладбище» мамонтов. Там же опытные палеонтологи находят мелкие косточки серых гусей, морянок, плавунчиков, щеголей, веретенников, турухтанов, мохноногих канюков. Значит, большинство видов птиц продолжает гнездиться на севере Якутии с того времени…

А вот из всех гигантов мамонтовой фауны здесь живьем теперь можно встретить только белых журавлей (даже о северных оленях напоминают лишь рога, торчащие диковинными грибами из разноцветных моховых кочек). Стерхи самые большие — в прямом смысле слова — пережитки прошлого: самцы до 1,4 метра ростом и до 6,4 килограмма массой. Надолго ли они здесь? Как знать? Таков закон природы: старый вид уходит, приходит новый… И все заметнее в яно-индигирской тундре присутствие малых канадских журавлей, которых и в мире насчитывается в сто раз больше, — вот и сейчас поблизости от нас кружат три молодые птицы. Зимующие в Техасе и Северной Мексике «канадцы» повадками не очень напоминают стерха и не соперничают с этим видом за пищу и территорию, но их расселению благоприятствует потепление. Низинные болотистые участки затопляются и превращаются в озера. Так исчезают урочища, пригодные для обитания белых журавлей. Сейчас с узкого торфяного «поребрика» у озера это явление видно воочию: там, где вчера, сочился тоненький ручеек, из протаявших болот истекает мощный поток. Через несколько дней чаша озера переполнится, и оно начнет расширяться в сторону гнездовья. Едома плавится, ползет. Потому и мумий стало вытаивать больше…

Правда, по мнению климатолога Яна ван Хайсстедена из Амстердамского свободного университета, с которым мы столкнулись на кыталыкском кордоне, озера расширяются только до определенного предела, затем они дренируются — вода поглощается почвой и мерзлотой, — и весь цикл начинается заново. Это значит, что темпы поступления метана в атмосферу на порядок ниже, чем ранее предполагалось. А предполагалось 40 гигатонн (40?10⁹ тонн), или в пересчете на углерод — 30 гигатонн. Как бы то ни было, под тундрой заложена огромная метановая бомба.

Можно ли «разминировать» тундру, запустить процесс вспять, чтобы это отсыревшее пространство вновь обернулось привольной мамонтовой степью?

Когда мне впервые попалась газетная заметка со словосочетанием «плейстоценовый парк», я лишь подумал, что кому-то опять не дают покоя лавры Майкла Крайтона и Стивена Спилберга. Афористичный, внушительный и до невозможности элегантный Сергей Зимов с «конским хвостом», выбивающимся из-под черного, «а-ля Че Гевара», берета, тоже поначалу показался представителем той же когорты авантюристов-исследователей, с явным перевесом первого качества. Превратить болотистую, гнусную (от слова «гнус»), кочковатую, промерзлую и глубоко заполярную тундру в относительно сухую и ровную саванну с помощью выпаса быков и лошадей? Даже если к ним добавить воскрешенных мамонтов и шерстистых носорогов?

Вот что по этому поводу думает в своем аляскинском далеко Дэйл Гатри: «Зимов должен разъяснить, каким образом благодаря выборочному выеданию крупные травоядные превратят толстый моховой покров с карликовой ивой, торфяными болотами и ерниками в колосящуюся степь. Чем они должны в тундре питаться, чтобы вместо мха выросла трава? Даже если представить, что северные олени съедят весь мох, не увлажнится ли эта территория еще больше?» У Гатри, заслуженного профессора из самого северного в мире университета, есть немало вопросов к не обремененному степенями руководителю самой северной в мире научной станции (Черский, Якутия). Впрочем, до обывательского вопроса — зачем вообще все это нужно? — он не опускается. В заочном споре двух уважающих друг друга противников Гатри больше интересует то, что было в Берингии, охватывавшей северо-восток Сибири и северо-запад Северной Америки, многие тысячелетия назад. Как выглядела мамонтовая степь? Почему распалось северное сообщество степных травоядных гигантов и погибло большинство из них?

Однако ключевой вопрос все-таки — зачем. И обращен он не в прошлое, а в будущее. Потому и созданная геофизиком Зимовым Северо-Восточная научная станция, несмотря на заполярное положение, напичкана ценнейшим оборудованием, а студенты, аспиранты и докторанты со всего мира выстраиваются к нему в длиннющую очередь, хотя пребывание на «полюсе экономической недоступности» (выражение Зимова) обходится им в копеечку. Например, Дилан Броудрайд из Университета имени Кларка (Массачусетс), которая сидит за бинокулярным микроскопом, прилетела сюда, чтобы изучать годичные изменения уровня углекислого газа по спилам лиственничных стволов. (А также купаться в Колыме, куда я бы ни за что не полез.) Глядишь, и получится еще одна лучшая в США студенческая работа, что здесь уже бывало.

Зимова, как и всех думающих ученых, волнуют проблемы изменения климата, но на данный вопрос именно у этого типа ученых однозначного ответа нет. Конечно, чем «тупее фермер, тем крупнее у него картошка» (правило Зимова), но на науку, особенно о таких многофакторных процессах, как климат, данное правило лучше не распространять. Да, температурные колебания как-то связаны с уровнем содержания углекислого газа в атмосфере. Что теперь? Упразднить производство? Закрыть фермы (домашний скот — мощнейший источник метана — тоже парникового газа)? Но ведь на Земле задолго до появления человека были гораздо более теплые эпохи, чем нынешняя. И источники парниковых газов в природе существуют не менее мощные, чем рукотворные.

Один из них запрятан на обширном севере нашей страны, который по площади составляет значительную ее часть. Это — многолетнемерзлые породы. Сойдя летом на обрывистый берег Колымы или другой северной сибирской реки, можно не только увидеть ледяные жилы, клиньями пробивающие коренник, но и почувствовать запах хлева при полном отсутствии коровников на тысячи километров кругом. Это запах метана, присущий любому скотному двору. Только тысячи лет метан, будучи частью органического вещества, был намертво законсервирован в едоме. Летом же эта толща немного оттаивает, бактерии начинают разлагать органику, и метан устремляется на свободу. Чем дольше стоят погожие деньки, тем больше выделяется газа, а чем больше его выделяется, он же — парниковый, тем дольше длится теплый период. Так развивается автокаталитический (самовоспроизводящийся) процесс. А теперь представим, что растаяла вся вечная мерзлота, грохнув в атмосферу от 500 до 700 — оценки Зимова оптимизмом не отличаются — гигатонн углерода…

Как эту бомбу обезвредить, он и пытается придумать.

На вопрос воспитательницы детского сада в Черском — «Какие домашние животные у вас есть?» — Катя Зимова (внучка) отвечает: «Зубры, лоси…» Она привыкла подкармливать по утрам лосят. Но сегодня замшевым на вид, без рогов больше похожим на осликов, зверькам предстоит путешествие на место постоянной прописки — в плейстоценовый парк. При погрузке Малышки и Ласки на катер, правда, вспоминается народная присказка «здоров как лось», а ведь животинкам всего по нескольку месяцев от роду. Во время переезда спеленатые лосики ведут себя почти мирно, а Ласка блеет с испугу, словно овечка, но, если ей положить в рот ивовую веточку вместо соски, сразу засыпает. А мы, не выходя на большую Колыму, плывем по бесчисленным протокам Колымской низменности, где при желании можно спрятать всю испанскую Армаду. Самое место для дикого парка.

В парке вместе пасутся якутские лошади, зубры и овцебыки. Они не виделись по крайней мере 12 тысяч лет. Но, встретившись, быстро притерлись друг к другу. Теперь этих копытных вновь можно увидеть вместе, на одном арктическом пастбище, где они явно чувствуют себя единым стадом, словно буйволы, быкоподобные антилопы гну и зебры в африканской саванне. Не хватает только крупной кошки вроде африканского льва или жившего здесь, в низовьях Колымы, несколько тысячелетий назад — льва пещерного…

Белый лошадиный вожак все время выбирает позицию между нами и всеобщим стадом: он здесь за главного. Вот один из каштановых зубров, чтобы стряхнуть с себя назойливую мошкару, резко подпрыгивает и совершает в воздухе почти полный оборот. Сосед, приняв прыжок за вызов, бросается бодаться. Его примеру следует черно-бурый овцебычок, но метит не в лоб, как принято в поединке достойных друг друга соперников, а в зад, за что получает нагоняй от всех зубров сразу и скрывается в тальнике…

«Почему траву подстригают? — задает риторический вопрос Зимов, присаживаясь на кочку. — Потому что там, где поселился человек, раньше было много разных травоядных. Они, собственно, этим и занимались. Но после исчезновения мамонтовой фауны тундру стричь и утаптывать некому. Вот и ширится моховое болото. Небольшую часть его —16 тысяч гектаров (более 250 тысяч стандартных дачных участков по шесть соток) — мы превратили в полигон, где собрали разрозненных ныне современников мамонта. Воссоздать всю экосистему невозможно, но вернуть на место важные ее элементы — вполне. Мне приятно управлять природой: несколько лет назад здесь чавкало болото, клубились тучи комаров. А сейчас перед нами — настоящая заполярная кустарниковая саванна».

В быстром преобразовании ландшафта ничего удивительного нет: в Заполярье осадков выпадает немного. Однако если травы всасывают и испаряют воду достаточно быстро, мхи и лишайники, не имеющие корней и устьиц, способствуют накоплению влаги в почве. Так что, выедая и утрамбовывая мхи, травоядные действительно превращают тундру в степь: трава при тех же условиях растет лишь гуще. «Конечно проблем много. Оценить результаты мы сможем лишь лет через тридцать. Нужны крупные хищники — львы или тигры — для естественной регуляции численности травоядных. И вопрос дня: кто будет есть дерьмо?» — вопрошает Зимов. Вопрос этот отнюдь не забавен: ведь только благодаря деструкторам, например жукам-навозникам, питательные элементы возвращаются обратно в почву, чтобы трава росла гуще, и цикл травы — животные — травы замыкается.

Хотя парк имеет границы, животные здесь предоставлены самим себе. Могут, например, наесться смертельно-ядовитого болиголова: кто-то сдохнет, кого-то будет сильно тошнить, но в итоге все научатся разбираться в местных травах. Так что осталось разморозить мамонтов…

Кое-кого уже и вправду разморозили, причем без лишней шумихи в газетах и прочих СМИ — «средствах массового искажения». Настоящая наука делается в безмолвии тайги и тундры и в тиши лабораторий.

Сделали это криобиологи из Института физико-химических и биологических проблем почвоведения и Института биофизики клетки РАН (Пущино) под руководством Давида Гиличинского и Светланы Яшиной. Во время экспедиций, проведенных в низовьях Колымы, в едоме были найдены норки берингийских сусликов, живших во времена мамонтов (суслики и ныне тут). А в норках — семена и плоды, собранные запасливыми грызунами (по 600–800 тысяч штук на норку). Сохранность растительных тканей, около 30 тысяч лет пролежавших при температуре не выше -7 °C, оказалась достаточно хорошей, и ученые решили воскресить одно из растений — смолевку узколистную…

Надо сказать, что попытки проращивать древние растения, грибы и бактерии предпринимались и ранее. Иногда даже удачно. В 1923 году ботанику Исиро Ога из Токио удалось получить росток священного лотоса из семечка, которое пролежало на дне пересохшего маньчжурского озера 800 лет. Недавно его опыты были повторены, а возраст семян уточнен —1,3 тысячи лет. Впоследствии были «оживлены» тысячи микроорганизмов (бактерии, одноклеточные грибы и водоросли) с возрастом до 650 миллионов лет, даже из метеоритов. Однако большинство «успехов» объяснялось засорением древних препаратов современными штаммами похожих организмов, а некоторые колонии бактерий просто никогда не умирали, продолжали существовать в подходящих условиях, например в рассолах, миллионы лет. Среди многоклеточных организмов пальму первенства до недавнего времени сохраняла финиковая пальма с берегов Мертвого моря возрастом почти 2 тысячи лет…

Древняя смолевка была выращена, конечно, не из самих семян, а из плаценты незрелого плода (место прикрепления семязачатков в завязи). Ткань завязи поместили в питательную среду, стимулирующую клеточное деление. Сначала появились корешки, а после перенесения ростков на свет — и стебельки с листиками. Возможно, что жизнеспособность ткани завязи связана с высоким содержанием в ней сахаров и фенолов, которые защитили клетки от образования кристаллов льда и тем самым от разрушения. Кроме того, незрелые ткани регенерируют лучше полностью сформированных, поскольку в них выше содержание необходимых гормонов, а полярные растения имеют целый ряд приспособлений к сохранению тканей в условиях холода. Смолевка не только выросла, но зацвела и, после искусственного опыления, дала семена с хорошей всхожестью. На сегодня это древнейший многоклеточный организм, который удалось оживить…

Может быть, дело в правильной заморозке? В естественном земном холодильнике — Антарктиде — на глубине 2375 метров обнаружили «спящих» диатомовых. Это значит, что им около 180 тысяч лет. Живые замороженные грибы (тоже одноклеточные) встречаются до глубины 650 метров (38,5 тысячи лет), а некоторые бактерии — даже на уровне 2750 метров. Им стукнуло 240 тысяч лет. Сабит Абызов из Института микробиологии РАН открыл вполне жизнеспособные бактерии и одноклеточные грибы в керне льда из скважины, прошедшей под станцией «Восток» более 3,5 километра. Им примерно 400 тысяч лет. Но, пробудившись от крепкого сна, микроорганизмы начинают расти и делиться. Они и являются настоящими живыми ископаемыми без всяких кавычек. Поскольку Абызов к любителям нездоровых и убогих сенсаций не относится (неоднократно опровергал находки микробов в метеоритах), его данным можно доверять.

Хорошо бы вволю — несколько тысячелетий — поспать и нам. Конечно, с гарантией проснуться в своей постели или хотя бы на сеновале. Но, увы, многоклеточные животные в этом отношении оказались куда как примитивнее одноклеточных грибов и бактерий. Двоякодышащие рыбы и некоторые земноводные могут поспать подольше, но в теплых и сухих условиях и от нескольких месяцев до четырех лет.

Лишь тихоходки, или тардиграды, могут похвастаться завидным долголетием. В тундре сезон, что называют летом, настолько короток, что они проводят большую часть жизни во сне. Если и летние температуры недостаточно высоки, тихоходка может спокойно проспать сотню-другую лет и очнуться, когда по-настоящему потеплеет. Первым оживание этих организмов после замораживания наблюдал натуралист Ладзаро Спалланцани из Университета Павии в 1776 году. Он же придумал им название «тардиграды»[36] и заметил, что природа наградила их «способностью к настоящему воскрешению после смерти».

В дальнейшем ученые смогли сполна проявить свои садистские склонности на тихоходках. В 1842 году зоолог Луи Дуаер из Версальского агрономического института нагревал их до +150 °C, в 1950-м физиолог Поль Беккерель из Криогенной лаборатории имени Камерлинга-Оннеса в Лейдене охлаждал почти до нуля градусов Кельвина. Позднее зоолог Рауль-Мичел Мэй из Университета Сорбонна облучил их на рентгеновском аппарате: если человека убивает доза примерно в 500 рентген, то тихоходки не желали дохнуть, пока доза не выросла в тысячу раз! Наконец, биологи Кунихиро Секи и Масато Тоёсима из Университета Канагавы содержали их под давлением 6 тысяч атмосфер. А тихоходки продолжали свою медлительную жизнь. Они выживали даже после фотографирования на сканирующем электронном микроскопе, что означало бомбардировку электронами в вакууме, и выдерживали десять лет без воды. И оказались единственными живыми (!) существами, побывавшими в открытом космосе без скафандра — в сентябре 2007 года на российском биоспутнике «Фотон-МЗ».

Для любого многоклеточного остановить все процессы обмена веществ в теле — не проблема. Все рано или поздно, естественным путем или в результате несчастного случая приходят к этому, то есть к смерти. Но тихоходки способны возрождаться. Готовятся они к длительному анабиозу так. Первым делом сворачиваются в калачик, чтобы уменьшить площадь поверхности тела, соприкасающуюся со средой. Во-вторых, как выяснили биохимики Ханс Рамлев и Петер Вест из Копенгагенского университета, вода в клеточных мембранах замещается у них особым сахаром. Так организм предохраняется от обезвоживания, то есть сохраняет живой каждую клетку из примерно 40 тысяч. Ведь лучшая защита от обезвоживания — отсутствие нужды в воде. Она, как известно, при падении температуры ниже 0 °C обращается льдом, увеличивается в объеме, и кристаллы разрывают изнутри тело. В-третьих, в организме тихоходок вырабатываются белки, способствующие быстрому замораживанию. Скорость этого процесса препятствует росту крупных ледяных кристаллов в еще не потерявшем воду организме, а мелкие — не повредят.

Конечно, 120 лет блаженного бездействия, на которое способны тихоходки, — это не сотни тысяч лет водорослевого или бактериального «сна». Но наверное, многие не отказались бы и от такой возможности перескочить из одного времени в другое.

Основные процессы, обеспечивающие тихоходкам долгий и здоровый сон в ледяном гробу, свойственны многим многоклеточным (личинки насекомых, моллюски, рыбы, одна из которых так и называется «ледяная»), вынужденным выживать в заполярных и приближенных к ним условиях. Главное — вовремя выработать антифризы и вывести лишнюю воду из клеток. В межклеточном пространстве острые ледяные кристаллы не так опасны. Так, в теле мидий при -20 °C замерзает 70 процентов воды, но так как эта жидкость заблаговременно оказывается между клеток, ничего страшного с двустворками не случается. Существенно понижают температуру замерзания воды глюкоза, аминокислоты и соли (например, обычный в крови хлористый натрий), но лучшими антифризами служат многоатомные спирты (глицерин и сорбит), а также особые белки-антифризы, направляющие рост ледяных кристаллов так, чтобы они не разрушали живые клетки.

До полномасштабных экспериментов с людьми очень и очень далеко. А как же знаменитые (и недешевые) американские криогенные саркофаги? Ведь даже журнал «New Scientist» объявил конкурс, победитель которого будет посмертно заморожен до лучших времен в Крионном институте Мичигана, что стоит 28 тысяч долларов США. Хранение в жидком азоте при температуре -196 °C действительно препятствует разложению, но к акту воскрешения после этого, отнесенному в отдаленное будущее, многие ученые относятся скептически. Поэтому лучше воспользоваться альтернативной премией «New Scientist»: прожить неделю на Гавайях сейчас, а не откладывать ее на «послесмертие». Тем более что из американских криогенных колумбариев просачиваются сведения о перебоях в работе холодильников. Им-то никто столетнюю гарантию не давал.

Реальные достижения по продлению жизни с помощью замораживания выглядят поскромнее. Так, у крыс и с меньшим положительным результатом у овец удалось вырезать яичники, заморозить их на время хемотерапевтического лечения организма, вживить снова и добиться нормального функционирования. Эксперименты с овцами особенно важны, поскольку их репродуктивные органы по размерам близки к человеческим. Есть надежда, что так можно будет подлечить больных раком, без опасения нанести непоправимый вред их возможному потомству. А если обратиться к тихоходкам? Кунихиро Секи смог выделить из них тот самый сахар-антифриз и с его помощью на десять дней заморозил и затем «воскресил» крысиное сердце. Значит, в перспективе можно значительно увеличить сроки хранения донорских органов и продлить многие человеческие жизни.

Вообще-то мы выросли в тепличных условиях. Археи, вероятно поучаствовавшие в создании эукариотной клетки (из которых состоят все живые организмы, кроме бактерий и самих архей), — обитатели горячих источников; гены альфа-протеобактерий, превратившихся в митохондрии, отвечают за синтез белков, устойчивых при высоких температурах. Даже некоторые цианобактерии, живущие фотосинтезом, предпочитают теплые местечки: например, Synechococcus растет в горячих источниках Хантер (штат Орегон) тем быстрее, чем сильнее нагревается вода, вплоть до 60 °C (а другие — и до 73 °C). Белки, даже самых холоднокровных организмов не распадаются при нагревании до температуры 60–65 °C, что опять же указывает на теплые условия, в которых появились и существовали первые эукариоты. Температура архейских и раннепротерозойских морей по оценкам геохимиков, использовавших данные по изотопии кремния и кислорода (последний анализировался только из включений первичной морской воды в кристаллах соли), как раз достигала таких величин: от 50 до 90 °C. Даже в эдиакарском периоде, которым заканчивалась протерозойская эра, температура мелководных морей доходила до 40 °C. Да и за последние 600 миллионов лет существования морской и наземной биоты новые виды и целые группы организмов в подавляющем большинстве возникали в тропическом поясе, даже в самые теплые времена, и лишь потом мигрировали к полюсам. И происходило это не от хорошей жизни, а под давлением обстоятельств — хищников, паразитов и конкурентов.

Скажем, есть в океане загадочный треугольник. Только в нем ничего не исчезает, а наоборот — появляется. «Почему в Коралловом треугольнике, охватывающем моря Тихого океана вокруг Филиппин, Малайзии, Брунея, восточной части Индонезии, Восточного Тимора, Палау, Папуа — Новой Гвинеи и Соломоновых островов, сосредоточено больше всего видов морских обитателей?» — задались вопросом морские биологи. И чтобы ответить на него, составили для треугольника подробные карты разнообразных условий обитания и распределения 8295 прибрежных рыб, 1212 моллюсков и ракообразных, 820 рифостроящих кораллов, 50 морских трав и 69 мангровых деревьев. Оказалось, что 30 процентов из них сосредоточено в северной и центральной части этой фигуры — в акватории Филиппин и Восточной Индонезии. «В южной и восточной частях треугольника средняя температура поверхностных вод достигает 29 °C — наивысший показатель для всего Мирового океана, — говорит Кент Карпентер, руководитель отдела видового разнообразия морей при Международном союзе охраны природы. — Несомненно, что температурный режим подхлестнул скорости видообразования».

Скорость химических реакций тем выше, чем выше температура, а значит, и темпы обмена веществ выше, и органические молекулы, включая гены, изменяются быстрее. А генетическая изменчивость — это и есть эволюция, во всяком случае, немаловажная составляющая этого процесса.

Человек — не исключение. Не важно, возьмем мы обезьянью родню или ограничимся Homo sapiens, — все мы вышли из Африки. И подспудно хотим обратно, хотя бы ненадолго, чтобы подпитаться витаминами группы D, образующимися под щедрыми лучами солнца и обеспечивающими нормальный рост костей.

Единственным исключением из правила «там лучше, где теплее», наверное, были предки млекопитающих — зверозубые ящеры. Большинство представителей этой группы, живших в позднепермскую и раннетриасовую эпохи (270–240 миллионов лет назад), судя по находкам их костных остатков, было сосредоточено в областях земного шара с холодным и влажным климатом. Может быть, поэтому они первыми и стали «теплокровными», то есть гомойотермными?[37]

Термин «гомойотермный» («равномерно теплый») точнее описывает температурный режим организма, чем «теплокровный», поскольку сохранять температуру тела на относительно постоянном уровне выше таковой окружающей среды способны самые разные существа: насекомые, рыбы, крупные змеи (когда высиживают потомство), черепахи, даже цветы. Например, тунцы поддерживают в тепле (на 20 °C выше температуры воды) наиболее важные органы — мозг, глаза, мускульные блоки, брюшную полость — за счет учащенного сердцебиения (до 130 ударов в минуту против 20–50 ударов в спокойном состоянии) и плотной сети параллельно расположенных кровеносных сосудов. При такой частоте сердечных сокращений кровоток быстрее проходит через жабры, и кровь насыщается кислородом. А необходимый уровень кислорода обеспечивает таранная вентиляция: тунец плывет с открытым ртом, всасывая воду, которая поступает в жабры, поверхность которых раз в тридцать больше, чем у других рыб. Быстрое движение крови через густую сеть чередующихся «холодных» вен и «теплых» артерий удерживает тепло в тканях и не дает ему рассеиваться.

Однако лишь млекопитающие и птицы среди современных животных являются гомойотермными — постоянно вырабатывают собственное тепло в значительных объемах. Можно ли распознать такие организмы, не прибегая к помощи термометра? Да, по определенному соотношению изотопов кислорода, что связано с частотой дыхания, более высокой у гомойотермных, вызванной большими потребностями в кислороде. А также по некоторым анатомическим признакам, таким, как носовые раковины и фиброламеллярная кость. Носовые раковины увеличивают объем полости носа, тем самым препятствуя потере влаги и тепла у животных с высокими темпами обмена веществ, поскольку при выдохе жидкость конденсируется на их стенках и вновь впитывается в ткани. А на вдохе даже у самых мелких млекопитающих воздух успевает нагреться на 1,2 °C на каждой паре миллиметров пути. Носовые раковины обнаружены у позднепермских и раннетриасовых собакозубых ящеров (цинодонтов). А фиброламеллярная кость, отличающаяся густой сосудистой сетью, образуется только у быстро растущих животных, таких, как млекопитающие.

В отличие от цинодонтов и млекопитающих динозавры были порождением теплой эпохи — второй половины триасового периода (220–230 миллионов лет) и большую часть отведенного им времени — до конца мелового периода — провели во влажных теплых тропиках. Но не все.

Конечно, в меловом периоде климат в глобальном масштабе был потеплее: к оймяконскому (-71,2 °C) и антарктическому (-89,2 °C) рекордам температуры не приближались даже в самых экстремальных уголках планеты, и прыгать через сугробы динозаврам не приходилось. Тем не менее наклон оси, а вместе с ней полярную ночь еще никто не отменял, и зимние температуры на Аляске (78° северной широты — на 8° ближе к полюсу, чем ныне) и на юго-востоке Австралии (на той же только южной широте — сейчас там расположена Антарктида) могли опускаться до 0, даже -2 °C, совсем некомфортной для крупных рептилий. Костей крокодилов и черепах, способных размножаться лишь при среднегодовых показателях выше 10 °C, там не встретишь, а скелетные остатки динозавров — изобилуют. На севере Аляски был найден верхнемеловой слой (70 миллионов лет), который содержал 6 тысяч костей, принадлежавших трем-четырем десяткам особей утконосого ящера эдмонтозавра (Edmontosaurus), а в австралийском штате Виктория — нижнемеловое (110 миллионов лет) скопление из 8 тысяч косточек гипсилофодонта лиеллиназавры (Leaellynasaura). И то, и другое скопления образовались в результате массовой гибели ящеров в горных долинах во время весеннего половодья при быстром таянии снежников. Обилие молодых особей, возрастом менее года, указывает на то, что динозавры зимовали в условиях полярной ночи и низких температур. И если мелкие лиеллиназавры, возможно, рыли убежища, то эдмонтозавры, достигавшие длины несколько метров, кочевали всю зиму в поисках корма, подобно северным оленям: в Австралии найдены норы, а на Аляске обильные следы крупного стада, состоявшего из нескольких разновозрастных поколений этих ящеров. Эти виды были растительноядными, и прокормиться им было непросто: меловая хвойно-метасеквойная «тайга» с подлеском из гинкго, саговников и папоротников вряд ли давала много пищи.

В костях у этих динозавров хорошо распознается компактный слой, густо пронизанный кровеносными сосудами. Не исключено, что плотная сосудистая сеть помогала им поддерживать постоянную температуру тела, служа теплообменником, как у тунцов или животных Севера. Крупные млекопитающие Заполярья, такие, как овцебыки и северные олени, а также птицы обладают кровеносной «чудесной сетью»: вены, несущие охлажденную в лапах кровь к сердцу, ветвятся на множество тонких сосудов и плотно оплетают артерии, по которым в конечности устремляется теплый кровоток. Таким образом венозная кровь согревается и не охлаждает тело животного или птицы, когда достигает сердца. Благодаря такому теплообмену животные экономят энергию, столь необходимую им в холодных широтах. Даже у птиц с голыми ногами (конструкция, принципиально не отличающаяся от динозавровой) потеря тепла при этом не превышает полутора процентов.

Отчетливая слоистость кости свидетельствует о периодических стрессах, переживаемых ящерами. Ведь зима — это всегда стресс, даже для нас. Другой особенностью заполярных динозавров были крупные глаза и зрительные доли мозга, занимавшие значительную часть мозговой коробки у лиеллиназавры, а также у небольшого хищника троодона (Troodon) с Аляски. Орган — немаловажный для полгода не видевших белого света зверей. А сберегать тепло заполярным динозаврам, вероятно, помогал перьевой покров. Троодоны, например, относятся к группе пернатых хищников, а в канадских янтарях найдены самые разные динозавровые перья, в том числе пуховые и нитевидные, образующие более плотные покровы. Так что в отсветах северного сияния из-под припорошенной снегом метасеквойи зеленым цветом поблескивали огромные глаза нахохлившихся и взъерошивших перья троодонов…

Что же подвигло некоторых динозавров, в распоряжении которых была вся планета, на освоение Заполярья? Вероятно, те же обстоятельства, что загнали туда многие другие высокоширотные виды: конкуренты, хищники и паразиты. Ведь в приполярной Австралии рядом с динозаврами жили даже крупные крокодилоподобные кулазу-хи (Koolasuchus), принадлежавшие к темноспондильным земноводным, и дицинодонты — близкие родственники предков млекопитающих. На всей планете они вымерли настолько раньше, что их присутствие в среднемеловом лесу было сродни птеродактилю, летящему над озером, где пасется лось. Такие реликты обычно выживают лишь там, где сильно ослаблена конкуренция за ресурсы.

В ледниковые периоды различные организмы оказывались в не слишком комфортных условиях далеко не по своей воле. Но все равно выживали. И очень даже неплохо. За счет искусственных антифризов люди — как уже сказано, существа по происхождению тропические — приспособились жить в суровых условиях. Даже заполярный Норильск построили (вопросом «зачем?» сейчас задаваться не будем, хотя вахтовый метод работы в таких местах и производительнее, и на здоровье людей меньше сказывается).

Прочим животным, а тем более растениям приходится рассчитывать исключительно на собственные ресурсы. И это несмотря на то что в Арктике температура выше точки замерзания воды и летом далеко не каждый день поднимается, почвенный покров даже на лоскутное одеяло не тянет и быстро промерзает насквозь, ветры — сильные, а снега зимой, бывает, не допросишься. Чтобы выжить в ледниковый период, да еще в Заполярье, нужно обладать многими качествами. Скажем, у зайца-беляка к началу морозов число волос на квадратный сантиметр возрастает с 8 до 15 тысяч. Воробей — недавний поселенец северных широт — тот к зиме приобретает 400 дополнительных перьев. Многие зимовщики, например волки и белые куропатки, даже своеобразные валенки обувают: у них между пальцев и на подушечках лап отрастают волоски или соответственно перья.

Кто-то откочевывает или улетает в южном направлении, кто-то (сони, суслики, сурки, хомяки, ежи) впадает в спячку. При этом даже температура мозга у них иногда опускается почти до 0 °C, хотя передняя половина тела остается более теплой, чем задняя. Это минимум, при котором сердце продолжает биться, но частота сокращений падает в 5–100 раз (например, с 500–600 до 6 ударов в минуту у хомяков). В три раза падает и потребление кислорода, но обмен веществ в мозге не прекращается, аминокислоты, белки, другие соединения продолжают образовываться и распадаться. Именно поэтому память у зимнеспящих животных не стирается, и после пробуждения они вспоминают все, чему научились до спячки. Даже полное прекращение снабжения мозга кислородом на несколько часов не вызывает у таких млекопитающих кислородного голодания и разрушения клеток.

Если когда-нибудь удастся в деталях разобраться, как звери спят по нескольку месяцев в полуживом состоянии и просыпаются как ни в чем не бывало, это было бы существенным подспорьем в осуществлении длительных космических экспедиций: уснул на орбите Земли — продрал глаза на орбите Марса, а не разбудили вовремя — так и Плутона. Особенно интересна спячка таких крупных млекопитающих, как медведь. Он-то еще покрупнее человека будет (до 600 килограммов). Правда, специалисты по зимнеспящим сон медведя за настоящую спячку не признают: температура тела меняется мало, обмен веществ практически не замедляется; хотя медведь и теряет до четверти массы, но исключительно за счет жировых накоплений — мускульная масса не уменьшается, кости не рассасываются. Не спячка — а дрема.

Так же точно «дремал» и вымерший пещерный медведь, достигавший сопоставимой с бурым массы. Палеонтологи Кристиан Ласку и Раду Пушкаш из Бухарестского спелеологического института считают, что пещерные медведи заваливались спать в глубине пещер по нескольку особей в одной совместно вырытой яме-берлоге (следы больших когтей на стенках таких ям действительно хорошо различимы). А Даниэль Фернандес-Москера из Университета Ла-Коруньи обнаружил в костях пещерного медведя необычно высокое содержание тяжелого изотопа азота ¹⁵N, словно они были сверххищниками. В то же время характер изнашивания зубов и углеродная изотопия указывают на их вегетарианство (ну, может быть, всеядность — в некоторых популяциях), что значительно ближе к истине. Дело в том, что необычное соотношение изотопов азота — это результат обмена веществ пещерных косолапых во время спячки: под себя в это время мишки не ходят (бурые тоже), и моча вновь и вновь подвергается гидролизу — распадается на азотные основания, которые всасываются в стенки мочевого пузыря и опять включаются в круговорот веществ внутри медведя для синтеза аминокислот. Доля более тяжелого изотопа азота при этом постоянно растет и тем больше, чем холоднее было место обитания популяции (спали-то медведи при низких температурах дольше).

Крошечные белозубки в спячку не впадают, но при недостатке пищи цепенеют на некоторое время, а температура тела у них понижается. Зоолог Август Дехнель, работавший в Университете имени Кюри-Склодовской в Люблине, обнаружил у этих животных удивительное явление — сезонные изменения в размерах и конфигурации черепа: с началом зимы черепная коробка уплощается, а весной возвращается к исходным размерам, что сопровождается увеличением массы и объема головного мозга. Это явление теперь называют «эффектом Дехнеля». Благодаря уменьшению объема и массы тела (почти на 20 процентов), как показал биолог Ян Тайлор из Белостокского университета, белозубки и снижают расход энергии в зимнее время.

Было множество приспособлений к морозным условиям и у млекопитающих мамонтовой фауны (пещерного льва, первобытного бизона, шерстистого носорога и самого мамонта). В первую очередь — покровный слой шкуры из крепких остевых волос с утолщенным корковым слоем и густой волнистый подшерсток, что обнаружили при микроскопических исследованиях волос палеонтолог Ирина Кириллова и ее коллеги. Ведь не столько важно выработать тепло, сколько его сохранить. Иначе никакие энергозатраты не окупятся. Сравнительно небольшие уши и хвосты этих животных, а также относительно короткие конечности в сравнении с их тропическими родственниками также служили целям уменьшения потери тепла благодаря сокращению поверхности теплоотделения.

Полярная ночь животным, в отличие от растений, целиком зависящих от солнечного света, не так страшна. Главное — хорошо наесться впрок. Это не шутка, а научный факт: изучение впадающих на зиму в спячку бурундуков, сусликов и сурков, проведенное группой биохимика Крейга Фрэнка из Фордэмского университета, показало, что продолжительность сна у них зависит от потребления растительности с высоким содержанием ненасыщенных линолевых кислот, количество которых переходит в качество — толстый подкожный слой бурого жира. То же, видимо, было верно и для мамонтов с шерстистыми носорогами, у которых запасы ячеистого бурого жира даже образовывали горбики на холке. Именно такой жир служил хорошим теплоизолятором и источником дополнительной энергии при низких температурах. Такой же жир, хотя и в меньшем объеме, обнаружен у мумий первобытного бизона, а ведь ни у современных представителей этого рода, ни у других жвачных такой жир не образуется. Мамонтовый гемоглобин, как уже говорилось, обладал повышенным сродством к кислороду при низких температурах, чем тот же белок у индийского слона. Возможно, такой гемоглобин был и у других крупных млекопитающих полярной степи. Не исключено, что, подобно современным северным лошадям, крупные млекопитающие ледникового периода обладали гипометаболизмом: снижали частоту сердечных сокращений и темпы обмена веществ.

Северные растения также используют целый ряд «наработок» животных, чтобы не замерзнуть. Не случайно заполярный Кольский полуостров является одним из очагов разнообразия растений. Кое в чем местные растения с животными могут и посоперничать. В этом легко убедиться, стоит пройти несколько километров по приятно пружинящему ковру горной тундры, с которого открывается вид на бесчисленные озера, похожие на морские заливы, и морские заливы, напоминающие озера. На листьях многих северных растений, например у ивы разных видов, заметна густая опушка. Волоски, наполненные воздухом и покрытые прочной оболочкой, устроены точно так же, как волоски в меху того же зайца или мамонта. И цвет у них беловатый. А куропаточья трава, которая по весне украшает тундру большими белыми цветами, и арктоус альпийский, что по осени покрывает гольцы пурпурной мантией, не сбрасывают отмершие листочки. Они остаются на побеге и, укрывая его, словно шубка, защищают от холода.

Многие травы и кустарнички растут скученно: верхушки побегов у них сближены и образуют единую выпуклую поверхность, похожую на подушку, а воздух внутри «подушки» на 1–6 °C теплее, чем снаружи, даже в холода. Тепло — его можно ощутить, поднеся ладонь к куртинке, — вырабатывается за счет химических реакций, происходящих в клетках растения, а также при гниении листового опада, накопившегося в кустике. Особенно красивые подушки образуют смолевка бесстебельная и луазелеурия лежачая: они словно вышиты красновато-розовым мелким крестиком. Многие животные, устраиваясь на ночлег, поджимают ноги и сворачиваются поплотнее, кто может — клубком. Так потери на теплоотдачу сокращаются в два-три раза. Приобретая форму подушки, растения добиваются того же эффекта.

У многих верескоцветных (багульник болотный и другие) листья сворачиваются в трубочку и становятся похожи на хвоинки. Так не только сокращается площадь поверхности, но и образуется воздушная полость, препятствующая быстрому охлаждению. Если тот же багульник высадить в теплице при комнатной температуре, листья у него вырастают плоские.

Зимой и летом одним цветом окрашены не только елки. Среди растений тундры, несмотря на долгую полярную ночь, немало вечнозеленых: филлодоце голубая, подбел многолистный, луазелеурия лежачая, диапенсия лапландская. Зимовать они отправляются, не сбрасывая листьев, и поэтому идут в рост, едва стает снег, будто российские девушки, которые с первыми весенними лучами солнца спешат сбросить с себя не только шубы, но и совсем не лишние в промозглом климате рейтузы и колготки. Причина в этих действах в общем-то одна: слишком мало теплых дней. Растению они нужны, чтобы созреть, отцвести и дать семена или побеги. Девушке, хотя она того часто и не осознает, тоже нужно время, чтобы показать себя во всей красе, привлечь партнера и так далее.

«У северных растений для зимовки в зеленом виде есть еще одна веская причина: листья растут очень медленно, — рассказывает ботаник Рамзия Гайнанова из Дирекции особо охраняемых природных территорий регионального значения Мурманской области. — Скажем, каждый миниатюрный листочек толокнянки или карликовой березы развивается ровно столько же, сколько и широченная листовая пластинка клена остролистного, — в течение 112 дней. Поэтому закладка листьев и происходит по осени».

Растениям горной тундры, где заморозки случаются и в середине лета, выживать особенно тяжело. Арктоус альпийский, например, старается прижаться к скалам, которые днем быстрее нагреваются, а ночью медленнее остывают. Воздушные пазухи в листьях этого растения позволяют ему удерживать тепло дольше. У него же, а также у филлодоце голубой, подбела многолистного, Кассиопеи четырехгранной лепестки цветка в той или иной мере срастаются, образуя полузакрытые висячие бокальчики. Такая форма не только защищает от невзгод нежные органы размножения — тычинки и пестики, но и создает для них тепличный микроклимат: дополнительное тепло выделяется нектаром. Кассиопея и камнеломка супротивнолистная начинают цвести, когда еще не весь снег сошел, потому что зимуют с развитыми завязями и тычинками. Нечто подобное среди животных происходит у соболя, у самок которого развитие плода начинается осенью, но замедляется зимой и вновь ускоряется по весне.

Сохранить свои органы в свежем виде тундровым растениям, как и животным, помогают особенности биохимии — высокое содержание фенолов и сахаров. Кстати, неповторимые узоры древесины, которыми славится карельская береза — дерево хотя и не заполярное, но тоже северное, — как выяснили биохимики, своим появлением обязаны повышенному содержанию сахаров в тканях ствола. Чтобы убедиться в этом, далеко ходить не надо: в Мурманской области у нас с собой была полевая лаборатория и полевой лаборант в лице фитохимика Ксавье Ормансе — директора фирмы «Yves Rocher» по научной работе и развитию. Он с помощью нескольких пробирок, экстракторов и индикаторов быстро выяснял, что растения Кольской тундры богаты полифенолами, сахарами, а также танинами и алкалоидами, которые и обеспечивают их выживание при низких температурах.

Поэтому среди растений Заполярья в будущем немало сыщется видов, годных для целей косметики и фармацевтики. И жаль, что мамонты и пещерные медведи вымерли раньше, чем их успели одомашнить. Насколько ведь полезная во всех отношениях была бы скотина: и в суровых условиях сама пропитание находила, и в качестве пищи намного была полезнее, чем многие из тех животных, которые имеются в нашем распоряжении сегодня.