Книга: Кроманьонский человек

Глава первая. Появление современного человека

Глава первая. Появление современного человека

Один из самых древних портретов человека, этот кроманьонский профиль был вырезан на плите твердого известняка около 13 тысяч лет назад и оставлен в пещере близ Вьенна в верховьях Роны. Хотя нос и нижняя челюсть странно удлинены, а щеки покрыты непонятными царапинами, прекрасно изображенный глаз и смелые очертания шеи свидетельствуют о большом мастерстве художника

Хотя место это носит название "Горж-д'Анфер"- "Адское ущелье", оно больше походит на идиллический зеленый рай. Я добрался до него по проселку, который ответвляется от шоссе примерно в километре за городком Лез-Эзи, расположенным на юго-западе Франции, в департаменте Дордонь. Дорога поднималась вверх по склону между увитыми плющом деревьями довольно редкого леса. Земля утопала во мху, но кое-где между деревьями торчали скалистые выступы, под которыми было очень удобно прятаться от коротких весенних ливней. Таким же надежным укрытием они, несомненно, служили и для доисторических людей, обитавших здесь 30-40 тысяч лет назад, - ведь местность эта с тех пор изменилась относительно мало. Свое современное название она, полагаю, получила именно из-за этих причудливых скал, которые при лунном свете могли представиться какому-нибудь меланхоличному французу видением ада.

В ущелье я оказался потому, что должен был встретиться там с Кристианом Аршамбо, главным инспектором доисторических памятников Дордони. При обычных обстоятельствах желающие побывать в той или иной пещере, где в больших количествах были найдены следы пребывания доисторических людей, просто заходят на ближайшую ферму, и сам фермер или кто-нибудь из его семьи ведет их туда. За небольшую плату проводник отпирает железную решетку, преграждающую вход, зажигает электрическое освещение и показывает вам все достопримечательности. Но в Комбареле проводник был болен, и мне объяснили, где я могу отыскать Аршамбо - у него есть ключи от всех здешних пещер, и, конечно, он подберет для меня проводника.

И тут возникло неожиданное затруднение: Аршамбо отправился в ущелье, чтобы руководить... выгрузкой зубра! Зубр был заключен в огромный ящик, похожий на те, в которых перевозят пианино, и проехал в нем на грузовике почти пятьсот километров из Венсенского зоопарка под Парижем. Грузовик задним ходом подали в ворота большого бревенчатого загона, и рабочие в лихорадке последних приготовлений забивали дополнительные гвозди в перекладины и подпирали стены загона, чтобы его будущий обитатель не вырвался наружу.

Я поздоровался с Аршамбо, и он объяснил, что в Горж-д'Анфере решено создать небольшой зверинец из животных, родственных тем, которые бродили тут в доисторические времена. Он повел меня к огороженной лужайке поглядеть на муфлонов (диких баранов). На соседней лужайке паслись два кулана, Equus hemionus. Эти дикие ослы родственны тем лошадям и ослам, которые в изобилии водились тут в более теплые периоды последнего оледенения.

Еще два хлопотливых часа - и жилище зубра было наконец готово принять своего обитателя. Чернобородый зоолог из Венсенского зоопарка отдавал последние распоряжения. В загоне поставили две лохани с ключевой водой и навалили кучу сена, украсив ее морковью. Ящик начали стаскивать с грузовика, и, почувствовав, что его темница угрожающе накренилась, зубр яростно брыкнул доски. Наконец ящик установили в воротах загона и начали медленно поднимать дверцу. Наружу высунулось черное копыто. Затем мохнатая нога. Зубр словно заново рождался на свет. Он вышел из ящика, сделал несколько неуверенных шагов и ошеломленно огляделся.

- Ah, pauvre petit! Бедный малыш!- сказал бородатый зоолог.

Убедившись, что его подопечный больше ни в чем не нуждается, он объяснил мне, что этот зубр, принадлежащий к почти вымершему виду Bison bonasus, - близкий родственник полностью вымершего первобытного зубра Bison priscus, которого добывали, ели и рисовали доисторические обитатели Европы. Некогда по здешним лугам бродили огромные стада зубров, много позже им дивились зрители в цирках императорского Рима, а теперь их сохранилось лишь несколько сотен, главным образом в лесных государственных заповедниках Польши и Советского Союза. Но с тех пор как их взяли под охрану, численность этих редких животных постепенно увеличивается, и, может быть, им удастся избежать вымирания.

Мы с Аршамбо вскоре отправились в Комбарель, и я вновь восхитился изумительным искусством каменного века. Тем не менее зубр не выходил у меня из головы, и утром в день отъезда из Лез-Эзи я вернулся, чтобы попрощаться с ним. В полном одиночестве он пережевывал траву и почесывал голову о ствол дерева. Сено и морковь были уже съедены. Я прильнул к щели между бревнами, и он с легким любопытством направился посмотреть, в чем дело. Его большая тяжелая голова почти вплотную приблизилась к моему лицу. Мы уставились друг на друга. Выпуклости и пятна вокруг его глаз придавали им таинственность, и мне вспомнились загадочные глаза раскрашенных фигурок из древнеегипетских гробниц.

Нет, между нами не возникло никакой мистической связи, но меня как-то тронуло, что совсем рядом со мной стоит он - такой же, как я, теплокровный представитель класса млекопитающих на планете Земля, еще один участник парада эволюции. На мгновение мы оказались рядом - его вид, быть может, на пути к исчезновению, мой вид предположительно все еще на пути к полному расцвету. И все-таки зубр произвел на меня сильнейшее впечатление. Он был живым звеном, связывающим настоящее с далеким прошлым, и, глядя на него, я словно бы перенесся в мир доисторических людей. Покидая Горж-д'Анфер, я обернулся в последний раз. Зубр стоял неподвижно в дальнем конце загона у каменного обрыва, точно оживший пещерный рисунок.

В том, что мы встретились в Горж-д'Анфере - зубр, осколок доисторической эпохи, и я, человек, ее изучающий, - было нечто символическое, ибо ущелье находится в самом центре богатейшего доисторического музея. Можно смело утверждать, что за последние сто лет нигде в мире столько археологов не находили столько предметов материальной культуры доисторических людей и их останков, как в Дордони, площадь которой не превышает 9000 квадратных километров. И в Лез-Эзи, километрах в полутора от ущелья, было найдено первое весомое доказательство того, что современный человек действительно существовал в доисторическую эпоху.

Открытие это произошло при самых прозаических обстоятельствах, когда землекопы, работавшие на строительстве дороги, начали срезать склон холма. Они убрали землю из-под нависшей скалы, каких много на известняковых обрывах, поднимающихся над городком, и вдруг увидели кости и что-то вроде каменных орудий. Ученые, поспешившие к месту находки, вскоре раскопали остатки по меньшей мере четырех человеческих скелетов - пожилого мужчины, одного-двух мужчин помоложе, молодой женщины и двух-трехнедельного младенца. Рядом с ними лежали кремневые орудия и оружие, морские раковины, в которых были просверлены отверстия, и зубы животных, также просверленные, - возможно, они служили украшениями. Этот холм назывался Кро-Маньон по несколько искаженному имени местного отшельника Манью, который некогда жил тут. А потому новонайденных людей назвали кроманьонцами.

Конечно, в том, что во время земляных работ землекопы наткнулись на скелеты, не было ничего особенного, однако два обстоятельства сделали эту находку необыкновенно важной. Во-первых, геологи, исследовавшие затем это место, единодушно пришли к выводу, что кости, хотя точно их датировать нельзя, относятся к допотопным временам и принадлежат существам, жившим задолго до начала исторической эры. А во-вторых, вскоре стало ясно, что существа эти были людьми и при жизни выглядели примерно так же, как современные люди. Эти заключения, хотя и весьма неточные, были сенсационными в век, который в общем-то вполне удовлетворялся библейской историей сотворения мира и не имел ни малейшего представления об истинной древности человека.

Однако установленные впоследствии действительные факты оказались еще более поразительными: кроманьонцы жили под этой скалой около 25 тысяч лет назад и не просто походили на современных людей, а были современными людьми. В их внешности не было ничего обезьяньего - ни тяжелого надбровья, ни покатого лба, которые отличали всех их человеческих предшественников, включая не только человека прямоходящего и раннего человека разумного, но и неандертальца. С научной точки зрения кроманьонец принадлежал к виду Homo sapiens sapiens, как и все ныне живущие люди.

Кроманьонцы были современными во всех отношениях. Физически они отличались от нынешних европейцев не больше, чем ирландец, например, отличается от австрийца. В целом эти доисторические люди были несколько ниже среднего современного европейца, а головы их были чуть больше, как, возможно, и мозг. Средний рост мужчины составлял около 172 сантиметров, у них были высокие лбы, четко выраженные подбородки, орлиные носы и мелкие ровные зубы. Мужчины были заметно выше женщин - особенность, типичная и для современных европейцев. Большинство специалистов соглашаются, что обитатели кроманьонской долины, поскольку они так походили на современных европейцев по скелетным характеристикам, должны были напоминать их и в других отношениях - кожа у них была, вероятно, светлой и не более волосатой, чем у современных представителей европейской расы.

Есть все основания полагать, что кроманьонцы, получи они соответствующее воспитание и образование, могли бы освоить все сложности современного образа жизни. Их интеллект был вполне способен справиться с подобной задачей - сложность заключалась бы в приспособлении к совсем иной культуре. Ведь первые современные люди были охотниками и собирателями, подобно всем своим предшественникам, и их орудия и оружие еще принадлежали каменному веку.

Кроманьонцы расстались с этим образом жизни, насчитывавшим почти два миллиона лет, лишь через многие тысячелетия. Но они обладали всем необходимым для того, чтобы положить начало крутым переменам, - ведь они отличались от своих предшественников не только внешним видом. Они обладали гораздо более развитым интеллектом. И их умственные и физические особенности сделали их первыми людьми, которые были способны говорить, как говорят современные люди. А полностью развитая речь давала неоценимые преимущества и открывала путь к революционным сдвигам в развитии человеческого общества.

Таковы были люди, чьи останки впервые были найдены во время дорожных работ на холме Кро-Маньон. В строго археологическом смысле термин "кроманьонец" относится только к людям, обитавшим на юго-западе Франции примерно от 35 тысяч до 10 тысяч лет назад. (Этот период принято называть верхним палеолитом.) Но в более широком смысле название "кроманьонец" используется для обозначения первых современных людей в любом месте земного шара. Они появились в разных географических областях в разные эпохи (наиболее ранняя дата их появления - 40 тысяч лет назад), и их внешний вид и поведение различались примерно так же, как различаются внешний вид и обычаи современных японцев и французов. Но все они пользовались теми или иными каменными орудиями и все вели охотничье-собирательский образ жизни - последние люди, которые жили так по всему миру, прежде чем человек вступил в век земледелия. Несмотря на физические и культурные различия, их всех в общем смысле можно называть кроманьонцами, и для удобства в этой книге будет использоваться этот термин.

Достижения людей кроманьонской эпохи поистине поразительны. Они распространились по всем географическим областям, пригодным для обитания, и жили повсюду, где только с тех пор жил человек. Они были первыми людьми, обосновавшимися в арктических областях, потому что научились делать одежду и строить жилища, позволившие успешно выдерживать все испытания, связанные с суровым климатом. И они же первыми вступили на землю Северной и Южной Америки, а также Австралии.

Хотя их предки миллионы лет были охотниками, эти первые современные люди охотничьей сноровкой далеко превзошли их и использовали новые типы оружия, а также новые приемы, позволявшие им справляться с самой разной добычей и потреблять новые пищевые ресурсы - например, птиц и рыб - в невиданной прежде степени. Примерно в то же время многие из них развили способы использования растений почти до того предела, за которым уже начинается настоящее земледелие.

Можно сказать, - что с кроманьонцами в мир пришла техника. Эти люди создали первые примитивные формы обжига гончарных изделий, строили для этого печи и даже выжигали уголь. Предположительно они же первыми научились плести корзины. Они не только далеко шагнули вперед в обработке и использовании каменных орудий, но также научились делать всевозможные орудия, оружие и приспособления из кости, бивней, оленьих рогов и, несомненно, из дерева. Они изготовляли лучшую одежду, разводили более жаркие костры, сооружали более обширные жилища и ели гораздо более разнообразную пищу, чем их предшественники.

Но, быть может, наиболее важным из всех кроманьонских новшеств было искусство. На стенах и потолках пещер, в глиняных фигурках, в украшенных предметах домашнего обихода эти люди оставили доказательства высочайшего художественного мастерства. Никогда еще люди не выражали себя с таким ощущением ценности прекрасного, которое кроманьонские художники вкладывали даже в наиболее скромные свои творения. Лучшие их рисунки и скульптура занимают законное место среди величайших шедевров, созданных человечеством.

По мере того как эти современные люди все шире применяли свои силы и таланты, они подчиняли себе природу, как это и не снилось их предкам. Умение приспосабливаться к самым разным условиям привело к значительному увеличению их численности - население в некоторых областях мира выросло в десять раз. К концу их эпохи, то есть около 10 тысяч лет назад, они заложили основу для последних шагов в становлении человечества - для земледелия, одомашнивания животных, обработки металлов, возникновения религии, письменности, сложных форм общественной и политической жизни, а может быть, даже и войны.

В последние годы специалисты разыскивают место возникновения человека в самых разных частях мира: в Африке, на Востоке, в Австралии, в обеих Америках. Однако историю поисков первых современных людей следует начать с Франции, где четыре поколения археологов из разных стран вели раскопки, анализировали найденный материал и спорили по его поводу, начиная с 1868 года, когда дорожные рабочие наткнулись на скелеты под скальным навесом у Лез-Эзи.

В этом тихом городке как-то по-особенному чувствуешь всю важность прошлого и его обаяние. Не успел я отправиться в поездку по окрестностям Лез-Эзи, как мне уже начало казаться, что геологические силы словно нарочно готовили эту местность для человеческого обитания: точно неведомые архитекторы спланировали огромный широко раскинувшийся город и проложили между известняковыми обрывами магистрали перекрещивающихся долин. И обрывы как будто специально приспосабливались для жилья.

Эти породы образовались более ста миллионов лет назад, когда крохотные содержавшие известь морские организмы, погибая, оседали на дно мелкого океана, в те дни покрывавшего значительную часть Европы. Неисчислимые триллионы этих существ, живых бетономешалок, способствовали появлению строительного материала, который оказался крайне полезным для человечества, когда оно наконец появилось. Реки и водопады промывали в известняке залы и проходы, в нем возникали пещеры и ниши, он образовывал выступы, арки и своды.

Вход в доисторическую пещеру Фон-де-Гом расположен на уступе высоко над маленькой долиной. Перед тем как войти в пещеру, я остановился и поглядел вниз, на жирные темно-коричневые борозды распаханного поля. Для кроманьонца эта обработанная земля XX века была бы неразрешимой загадкой - вторжением Века земледелия в Век охотников палеолита, но в остальном с его времени этот пейзаж изменился мало.

Там, между небом и землей, между прошлым и настоящим, я попытался представить себе, что чувствовали эти доисторические люди, когда стояли тут. Уступ господствовал над долиной; с него можно было еще издали заметить приближение животных, друзей или врагов, и это пробуждало горделивое ощущение собственной силы и власти.

Наверное, эти обрывы и утесы десятки тысяч лет благоприятно воздействовали на формирование человеческого характера. В определенном смысле они создавали фон, помогавший человеку вознестись на головокружительную высоту, почувствовать себя стражем и защитником своего племени. Во времена, когда он жил здесь более или менее постоянно, утесы и обрывы должны были способствовать осознанию личности, зарождению общинной сплоченности. Здесь были его погребальные ямы и тайные святилища, где совершались охотничьи обряды. Здесь он находил подругу и здесь рождались его дети. Где бы ни обитал кроманьонец, у него, несомненно, уже развивались привязанность к родному дому, ощущение принадлежности к определенной группе и определенному месту. Однако редкая красота окрестностей Лез-Эзи должна была вызывать особенно сильную привязанность к своему жилищу, к очагу - охотники, возвращаясь сюда после долгих преследований крупной дичи, конечно же, испытывали гордость и радость при виде этих зеленых долин и охраняющих их обрывов.

Кроманьонцы не первыми поселились в этих благодатных местах. Многие их пещеры и скальные навесы прежде использовались неандертальцами и даже еще более ранними людьми, чьи орудия и окаменелости были обнаружены в нижних слоях пола пещер. В пещере Комб-Греналь, например, расположенной километрах в двадцати пяти от Лез-Эзи, были найдены многие тысячи орудий, изготовленных, вероятнее всего, неандертальцами. Может быть, ритуальные предметы или произведения искусства кроманьонцев хранят следы того, что они догадывались о своих предшественниках? Ответить на такой вопрос невозможно. Но не исключено, что они почти бессознательно ощущали присутствие чего-то древнего, и оттого их жилища приобретали новую и еще более сильную притягательность.

Более конкретное преимущество Дордони заключалось в тех неисчерпаемых природных богатствах, которые эта область предлагала своим доисторическим обитателям. Центральный массив - возвышенность, занимающая большую часть средней Франции, - начинается примерно в 80 километрах к востоку от Лез-Эзи. Летом это плато, несомненно, было прекрасным охотничьим угодьем, где паслись огромные стада северных оленей, лошадей и зубров. Равнина, спускающаяся к Атлантическому океану западнее Лез-Эзи, также была отличным пастбищем. Река Везер и тогда текла примерно в том же русле, что и теперь, в изобилии обеспечивая кроманьонцев водой, а когда они научились рыболовству, то и рыбой. Пещеры и скальные навесы по большей части обращены на юг, что обеспечивало тепло и защиту от холодных зимних ветров. Таким образом, логично предположить, что охотники, обитавшие в этом благословенном краю, значительную часть года могли оставаться на одном месте, тогда как повсюду охотничьи группы кочевали за мигрирующими стадами дичи.

Вот почему не удивительно, что с той поры, как человек примерно полмиллиона лет назад впервые появился на утесах и в долинах у Лез-Эзи, область эта оставалась постоянно и густо населенной. Люди буквально вцепились в ее обрывы и расселины, повсюду оставляя свои окаменелости и творения своих рук, запечатлевая следы своей жизни на стенах и сводах, погребая их под землей. Племена и народы сменяли друг друга - римские легионы возводили тут стены, средневековые бароны строили замки и сторожевые башни на скалистых уступах, а пещеры превращали в арсеналы, кладовые, тайники и винные погреба. В XV веке, в дни Столетней войны, в пещерах устраивали биваки английские солдаты, и с незапамятных времен они служили убежищем для разбойников. Да и теперь многие домики и здания Лез-Эзи, включая лучшую гостиницу, лепятся к обрыву, который служит им четвертой стеной.

Поскольку эта область была населена так густо на протяжении столь долгого времени, не приходится удивляться, что первое достоверное доказательство существования первых современных людей было найдено именно здесь. Однако в 1868 году, когда такое доказательство обнаружили, важно было не то, где нашли этого, по-видимому, вполне современного предка, а то, что его вообще нашли. Это была эпоха ожесточенных споров о происхождении человека. Большинство яростно восставало против идеи горстки ученых, провозглашавших древность человека. Многие образованные христиане неколебимо верили выкладкам англиканского епископа Ирландии Джеймса Ашера, который в 1650 году рассчитал, что бог сотворил Адама в 4004 году до Рождества Христова. (Еще один хитроумный священнослужитель установил даже точную дату - 23 октября в 9 часов утра.) Тем не менее отрицать доводы в пользу древности человека становилось все труднее.

В 1859 году Чарлз Дарвин опубликовал "Происхождение видов", и выдвинутая в этой книге теория эволюции подразумевала, что жизнь на Земле возникла гораздо раньше, чем кто-либо до тех пор осмеливался предполагать. Сам Дарвин приложил свою теорию к происхождению человека лишь десять лет спустя, но неизбежность такого приложения была очевидна. Крайне убедительным доводом служили и накапливающиеся свидетельства окаменевших костей. В разных местах обнаруживались остатки давно вымерших животных и вместе с ними человеческие окаменелости, из чего следовало, что эти животные и эти люди жили одновременно. А раз животные были древними, значит, древними были и люди. В 1856 году в долине Неандера был найден скелет в очень древнем слое отложений. Он казался человеческим, но череп обладал многими обезьяньими особенностями, которые специалисты к тому же крайне преувеличили.

Неандерталец выглядел весьма нежелательным предком с точки зрения людей той эпохи, а потому последовавшее затем открытие кроманьонского человека вызвало всеобщий вздох облегчения. Его доисторичность сомнений не вызывала, а выглядел он вполне современно - и те, кто готов был признать древность человека, но не мог переварить идею эволюции или родство с неандертальцем, с удовольствием отвели ему место на генеалогическом древе Человека. Если древность человечества действительно такова, как указывают останки кроманьонца, очень маловероятно, чтобы дарвиновский неблагопристойный и еретический эволюционный процесс имел хоть какое-нибудь касательство к человеку, с железной логикой утверждали они. Следовательно, человек всегда выглядел так же, как теперь. По сравнению с неандертальцем кроманьонец, говоря словами одного современного антрополога, был "Аполлоном доисторических людей". А потому люди XIX века могли примысливать себя к нему, и он весьма правдоподобно подкреплял руссоистские фантазии о "благородном дикаре".

Но принятие идеи доисторического человека даже на такой сомнительной основе было для археологии огромным шагом вперед, и появление кроманьонца стало поворотным пунктом науки, которая только-только начинала прояснять тайны далекого прошлого. До середины XIX века интерес к прошедшим эпохам сосредоточивался главным образом на том, что было красиво, священно, ценно или диковинно. До того как термин "археология" вошел во всеобщее употребление - это произошло в первые десятилетия XIX века, - в ходу было слово "антикварность". В средневековье у людей не хватало ни богатства, ни желания интересоваться антикварными вещами. Но с наступлением великого возрождения искусств и учености в XV веке число коллекционеров и любителей древностей начало стремительно расти. Папы, кардиналы, богатые купцы и предприимчивые мореплаватели яростно соперничали из-за сокровищ прошлого.

В Англии король Яков I еще в XVII веке покровительствовал археологии: он поручил своему блистательному архитектору Иниго Джонсу раскрыть тайну Стоунхенджа - мегалитического сооружения на Солсберийской равнине. Джонс начертил первый официальный план древнего памятника (его постройка началась около 2600 года до н. э.) и без колебаний объявил его римским храмом. Эта вполне понятная ошибка (как-никак римляне построили стену поперек Англии!) не столько бросает тень на Джонса, сколько показывает, каким дремучим было невежество той эпохи во всем, что касалось доисторических времен. Однако это невежество не мешало не только королям, но и людям низкого происхождения интересоваться памятниками и реликвиями старины. Джон Трейдскент, садовник королевы Генриэтты-Марии (жены Карла I), собрал чрезвычайно пеструю коллекцию всяких старинных диковинок и назвал ее "кунсткамерой". Она послужила зародышем знаменитого Эшмолинского музея в Оксфордском университете.

В XVIII веке началось настоящее разграбление памятников старины. В течение ста с лишним лет византийские фонтаны и греческие амфоры, египетские обелиски и мраморы Парфенона увозились за море и украшали крупнейшие музеи и городские скверы Европы. Какую бы роль ни играли здесь алчность и высокомерное самодовольство, все-таки нельзя отрицать, что титулованные антиквары способствовали пробуждению широкого интереса к далекому прошлому, помогли формированию привычки оглядываться назад и проложили путь для своих менее безответственных преемников.

Пока продолжался этот живописный разбой, в руки антикваров попадали свидетельства куда более отдаленного прошлого, чем то, которое интересовало их, - прошлого, лежавшего далеко за пределами античных времен, запечатленных в истории и мифах.

В конце XVII века прямо в Лондоне был найден кремневый топор, явно изготовленный руками человека, - и найден он был почти рядом с костями вымершего слона. Подобное свидетельство того, что люди существовали в еретически дальнем прошлом, вызвало немалое замешательство, и от него попросту отмахнулись. Авторитеты постановили, что слон этот был в Британии весьма поздним гостем и попал туда с легионами римского императора Клавдия. Тот факт, что Клавдий, насколько известно, никогда слонов в Британию не ввозил, никого, по-видимому, не смутил.

Примерно так же рассуждал немецкий пастор Иоганн Эспер, найдя в 1771 году в пещере близ Бамберга несколько человеческих костей в слоях земли, содержавших, кроме того, кости пещерного медведя и других вымерших животных. Эспер, несомненно, поиграл с мыслью, что эти люди и животные жили в одно время, - это мы знаем из его же сообщения о находке. Разглядывая человеческие кости, он спросил себя: "Принадлежали ли они Друиду, или Допотопному Человеку, или же Смертному, жившему в не столь отдаленные времена?" и ответил довольно-таки невнятно: "Должно быть, они попали туда случайно". И все же тот факт, что Эспер вообще задал такой вопрос, уже свидетельствовал о многом.

Существует убеждение, что официальная религия мешала развитию археологии. В определенной степени так и было, однако некоторые из первых археологов носили духовный сан. Кроме протестанта Эспера, был еще английский католический священник Джон Макинери, который в 20-х годах прошлого века четыре года вел раскопки в Пещере Кента, неподалеку от приморского курорта Торки. Под верхним нетронутым слоем отец Макинери нашел много каменных орудий и оружия по соседству с костями носорогов и других животных, давно вымерших в этой географической области. Отсюда он заключил, что эти люди и животные жили в одно время. Но другие служители церкви с ним не согласились. По мнению Уильяма Бакленда, настоятеля Вестминстера и видного геолога, молодой патер ошибся. Каким же образом орудия сказались в этих древних слоях? Ну что же... (настоятель, вероятно, напряг свою фантазию)... "древние британцы" выкапывали в полу пещеры глубокие ямы для печей. И то ли по небрежности уронили туда, то ли нарочно спрятали там свои орудия, отчего те и оказались в одном слое с костями носорога. Правда, печи не оставили никаких следов в полу пещеры, но что из этого? Бакленд пользовался большим уважением не только как священник, но и как палеонтолог и геолог, а потому Макинери принял его авторитетное мнение.

Вскоре на помощь ученым, пытавшимся доказать древность человека, должна была прийти новая наука - геология, которая снабдила их объективными мерилами для определения древности слоев, содержавших человеческие кости. Но пока геологи не столько помогали, сколько чинили помехи. Они выдвинули весьма популярную теорию катастроф, которую поддерживали и Уильям Бакленд, и французский натуралист Жорж Кювье. Теория эта утверждала, что в прошлом на Землю внезапно обрушился всемирный потоп - а может быть, и несколько таких потопов. Во время катастроф люди, животные и предметы, созданные людьми, раскидывались и перемешивались в полном беспорядке. Эта теория, казалось бы, объясняла, каким образом древние и не столь древние кости оказывались рядом и почему остатки морских животных нередко обнаруживались на горных вершинах или в пустынях. И объяснение это опрокидывало любую археологическую теорию, утверждавшую, что человеческие окаменелости должны быть современны окаменелостям тех животных, которые покоились в земле рядом с ними.

Теория катастроф просуществовала недолго. Ее перечеркнул и вытеснил униформизм - концепция, главным поборником которой был Чарлз Лайель, в юности ученик Уильяма Бакленда. В 1830 году Лайель опубликовал свой труд "Основы геологии", в котором опровергал идею, будто Земля перенесла много внезапных катаклизмов. В противовес этому он утверждал, что наша планета претерпевает непрерывные изменения, протекающие с одинаковой скоростью (отсюда и название "униформизм" от лат. uniformis - единообразный). Сдвиги, происходившие в незапамятные времена, предположил Лайель, продолжаются и теперь. Горы постоянно растут или рассыпаются. Ветер непрерывно точит скалы. Лед и вода все время воздействуют на береговые линии, создают пустыни или джунгли. Лава в вулканах кипит и извергается, земная кора то и дело трескается и содрогается. Незаметен же этот процесс только потому, что протекает он очень медленно и на протяжении жизни одного поколения отчетливо не проявляется.

Впоследствии Лайель несколько переработал свою теорию, признав, что скорость изменений может увеличиваться или уменьшаться от эпохи к эпохе. Во всяком случае, суть ее оказалась верной, и теперь она принята повсеместно.

Униформизм дал ключ к научному изучению происхождения человека. Раз слои породы накладываются друг на друга, как правило, в хронологической последовательности, значит, предметы, вкрапленные в данный слой, должны быть ему современны. В наши дни это утверждение кажется само собой разумеющимся, и трудно поверить, что когда-то оно явилось потрясением основ.

Пока англичанин Лайель создавал логический метод датирования археологических находок, датские ученые разрабатывали практический способ классификации доисторических предметов - систему Трех Веков, делившую прошлое на каменный, бронзовый и железный века. Датчане, отрезанные от общего потока европейского Возрождения, чрезвычайно гордились собственной ранней культурой - по закону все граждане страны были обязаны передавать в королевские коллекции любой предмет древнего вида, найденный в земле. Датские археологи с большим неодобрением относились к бестолковости тех, кто не желал видеть в древних временах упорядоченную смену разных периодов, а валил все в единую романтическую груду римских руин, кельтских окаменелостей и друидических памятников. И вот антиквар Христиан Томсен расположил собранные предметы по материалу, из которого они были изготовлены. Он и его коллеги сделали очень много для внесения системы и порядка в изучение доисторического времени, и датчан заслуженно называют истинными основателями археологии.

Новая наука словно бы создала людей новой закалки - независимых, увлеченных и упрямых порой до эксцентричности. Среди этих ярких личностей особенно выделялся Жак Буше де Кревкер де Перт. Сын богатого отца, он сменил множество занятий - был солдатом Наполеона, романистом, светским франтом, кандидатом в парламент (так и не избранным), автором пьес (так и не поставленных), защитником женских прав (так и не женившимся). Но для дальнейшего раскрытия истории человечества главную роль сыграло то, что некоторое время Буше де Перт служил таможенником в Аббевиле, портовом городе на севере Франции. Там доисторическое прошлое, можно сказать, само прыгнуло ему в руки, когда землечерпалки, чистившие реку Сомму, начали извлекать на свет сделанные человеком орудия, в том числе шлифованный топор, вделанный в олений рог.

Буше де Перт пришел в неистовое волнение. Продолжая поиски, он обнаружил еще много всяких орудий и приспособлений, погребенных в земле вместе с костями вымерших животных, и сделал вывод, что они должны быть очень древними. Буше де Перт опубликовал восемь томов описаний своих находок и убедил некоторых своих соотечественников в существовании доисторического человека. Однако рупор французского научного мнения, Парижская академия наук высмеяла его открытие.

Возможно, ревностные усилия француза пропали бы втуне, если бы известие о его трудах не достигло Англии. В 1859 году два английских ученых, Джозеф Прествич и Джон Ивенс, побывали у Буше де Перта и осмотрели его раскопки в Аббевиле. Его находки произвели на них особенно сильное впечатление потому, что подтверждали выводы о древности человека, которые у них в Англии были сделаны на основании окаменелостей, найденных в Бриксемской пещере и в Пещере Кента в графстве Девоншир. Положение изменилось - в докладах на заседании Лондонского королевского общества английские ученые воздали Буше де Перту дань похвал и восхищения.

Эдуард Ларте, уважаемый юрист и палеонтолог из Кастельно-Барбарена, городка на юго-западе Франции, долгие годы вел раскопки в пиренейских предгорьях. Вначале он не отдавал им много времени, но затем его статьи привлекли внимание увлекавшегося этнографией богатого лондонского банкира Генри Кристи, который не только предложил Ларте субсидировать его раскопки, но и сам приехал во Францию помогать ему. Начиная с 1863 года этот франко-английский союз двоих предпринял ряд крупных раскопок на известняковых обрывах в окрестностях Лез-Эзи - раскопок, благодаря которым долина Везера со временем заняла такое же решающее место в изучении доисторического человека, как Долина Царей в египтологии.

В 1867 году археология получила дальнейшее признание на знаменитой Всемирной парижской выставке, которая по мысли ее устроителей должна была восславить достижения промышленности и культуры. На ней, например, демонстрировалась зловещая паровая машина - локомобиль, который приводил в движение молотилку. Соединенные Штаты Америки, еще не оправившиеся от потрясений войны Севера с Югом, прислали всевозможные резиновые изделия, в том числе надувную спасательную лодку, и новый напиток - мятный шербет, пользовавшийся большим успехом у посетителей Американского бара на залитой газовым светом широкой аллее. Данью уважения древней культуре была копия египетского храма на нильском острове Элефантина. Однако куда более древней и поразительной была небольшая, но представительная коллекция изделий доисторического человека, собранных со всей Европы.

Посетители рассматривали изящные кремневые наконечники для копий из Дордони и топоры, найденные в долине Соммы. Но особенно большие толпы собирались перед витриной с 51 образчиком доисторического искусства. Общее внимание привлекало изображение мамонта, вырезанное на куске бивня, который Ларте и Кристи нашли в пещере Ла-Мадлен близ Лез-Эзи.

О мамонте заговорил весь Париж. Доисторическое искусство! Приходилось пересматривать прежнее пренебрежительное отношение к первобытным обитателям пещер. (Какой-то восхищенный посетитель предложил за коллекцию миллион франков!) Несомненно, люди, создававшие подобные произведения искусства, не могли быть тупыми дикарями. Но кем же они были? Откуда пришли? Как назывались?

Год спустя благодаря дорожным работам в Лез-Эзи появилась возможность дать ответ на эти вопросы. Ибо скелеты, вырытые там под скальным навесом, принадлежали тем самым людям, которые обработали наконечники копий и покрыли резьбой бивень мамонта. Этих людей стали с тех пор называть кроманьонцами.

Хотя кое-каким ортодоксальным христианам кроманьонский человек, без сомнения, показался довольно жалкой заменой библейского Адама, большинство мыслящих людей той эпохи встретили его появление полным одобрением. Он доказывал принцип прогресса точно так же, как, по мнению некоторых, книга Дарвина подтверждала существование Великого Плана Вселенной, подразумевающего, что жизнь развивается не беспорядочно и бессмысленно, а устремляясь к какой-то великой цели.

Оптимизм был заразителен. Во многом его порождали все новые и новые достижения науки и техники вступившего в свои права промышленного века.

В Америке он породил эмерсоновскую веру в способность человека к непрерывному совершенствованию. В Англии поэт Теннисон с очаровательной безыскусственностью выразил эту уверенность в своем "In Memoriam":

Есть высший смысл в сплетеньях бед,

И зло благую цель таит,

И в хаосе порядок скрыт,

И жертв напрасных в мире нет.

Любая жизнь, как минет срок,

Свет оправданья обретет,

Во мрак забвенья не уйдет,

Когда творенье кончит Бог.

Тот же оптимизм воодушевлял и археологов. Доисторический отдел Выставки 1867 года был организован под руководством Эдуарда Ларте, но значительную часть работы выполнил Габриель де Мортилье, специалист по доисторической эпохе, ставший затем ведущей фигурой в археологии XIX века. И он с большим воодушевлением выразил оптимистическую философию тех лет, завершив путеводитель по выставке следующей проникновенной фразой: "Закон человеческого прогресса... и чрезвычайная древность человека... - вот факты, которые ясно, точно и неопровержимо доказываются тем, что мы увидели на выставке".

Памятуя об атмосфере тех лет, не приходится удивляться, что все больше молодых ученых посвящали себя поискам наследия доисторического человека в глубоком убеждении, что труд их служит важной и высокой цели. Постепенно археология становилась не только философски приемлемой, но и почтенной наукой - некий оксфордский профессор не без гордости сообщил, что его лекции усердно посещают знатные молодые дамы, в том числе герцогини и графини.

Появление кроманьонца в большой степени способствовало принятию доисторического прошлого человека, но оно же поставило ряд нелегких вопросов. Где место кроманьонца в общей схеме развития человека? Жил ли он где-нибудь еще, кроме благодатных долин Дордони? И - самый трудный вопрос - откуда он пришел туда? Из райского сада? От африканских обезьян? Из дальних пределов таинственного Востока?

С тех пор удалось узнать очень многое, но даже сейчас далеко не все эти вопросы разъяснены окончательно. Например, проблема того, откуда взялись кроманьонцы, все еще остается одной из самых увлекательных загадок в истории возникновения человека, и по всему миру археологи упорно трудятся над ее разрешением.