Книга: Классы наций. Феминистская критика нациостроительства

Казнить нельзя помиловать

Казнить нельзя помиловать

В течение нескольких месяцев 2008 года дело Бахминой активно обсуждалось в публичном пространстве: печатных и электронных СМИ и социальных сетях, в том числе в феминистских сообществах. Для анализа были отобраны три культурных свидетельства, которые позволяют получить представление об аргументации различных сторон, участвовавших в обсуждениях. Чтобы понять, как рационализируют свою позицию сторонники освобождения («особого обращения»), были рассмотрены письма поддержки. Для того чтобы получить представление о противоположной позиции, я обращаюсь к телевизионному ток-шоу, где сторонники и противники освобождения имели возможность обосновать свои позиции. И, наконец, чтобы понять, как в контексте этого дела видятся непосредственно женские интересы, я обращусь к дискуссии, имевшей место в сообществе Feministki в Живом Журнале (ЖЖ) – популярной в постсоветском регионе блоговой платформе.

Для того чтобы выкристаллизовать аргументы различных сторон, в рассматриваемых дискуссиях выделялись суждения относительно материнства, родительства, интересов ребенка, социального обеспечения, рынка, льгот и других вопросов, имеющих отношение к обоснованию той или иной точки зрения. Затем суждения, выражающие близкие точки зрения, были сгруппированы вместе, и из них извлекались рационализирующие основания или «гендерно-моральные рационализации» («gendered moral rationalities»). Этот термин был введен британским социологом С. Дунканом при изучении классовых различий во взглядах на материнство. Дункана интересовало, каким образом группы женщин, принадлежащих к различным классам – он использует выражение «class-groups» – т. е. профессионалы, принадлежащие к среднему классу, рабочие, домохозяйки и т. д., – разъясняли свою точку зрения на отношения между матерью и ребенком, как понимали интересы ребенка, а также какую модель присмотра за ребенком (в детском саду, при помощи няни, членов семьи или как-то иначе) считали предпочтительной. Доводы, при помощи которых опрашиваемые обосновывали свой выбор, были названы им gendered moral rationalities (гендерно-моральные рационализации). Эти доводы «являются гендерными, так как имеют отношение к материнству, они являются моральными, так как отвечают на вопрос, какое поведение считается правильным, и они являются рационализациями, так как предоставляют рамку для принятия решений»[183]. Иными словами, гендерно-моральные рационализации можно рассматривать как устойчивые убеждения относительно того, как должны быть организованы гендерные отношения и как следует решать «женские проблемы». Те рационализации, которые важны в данном случае, связаны с вопросом, почему женщинам следует или, наоборот, не следует назначать особое обращение при отбывании наказания.

а. Помиловать

Самым распространенным аргументом среди подписавших Обращение за досрочное освобождение С. Бахминой являлось милосердие: «Господин Президент! Будьте милосердны! К милосердным и Бог являет милость» (Такома, провайдер)[184]. Желая рационализировать проявление милосердия как моральный акт, люди обычно стремятся апеллировать к некоей общей перспективе, согласно которой заключать в тюрьму матерей маленьких детей неправильно в принципе:

«Если Светлана Бахмина и виновата, она уже наказана. Тот же, кто будет милостив к падшим, будет уважаем и любим народом. Светлану Бахмину ждут дома дети, скоро родится еще один малыш. Пусть этот ребенок родится на свободе. Этот малыш очень страдает у мамы в животе. Ведь он все чувствует и слышит. Подумайте об этом маленьком человечке!» (Москва).

Материнство и беременность также рассматриваются как самодостаточные и очевидные основания для освобождения, не требующие дальнейшей аргументации:

«…А наши сроки заключения, стоит только примерить их на себя, ужасают: и 6 месяцев представятся любому страшной карой, а тут более 6 лет. Для женщины! Матери!! Беременной!!! Господа законодатели, придумывающие сроки в УК, господа судьи, выносящие такие сроки в приговорах, господин президент, одумайтесь!!!» (Хабаровск).

Материнство в этом случае рассматривается как «природная инстанция» или особое состояние: «Матерям не место в тюрьме» (Санкт-Петербург, безработный). Или: «Она беременна. Этим сказано все. Абсолютно все» (Москва). Авторы обращений регулярно упоминают особую связь между матерью и ребенком, и, таким образом, благополучие ребенка, за которое несет ответственность мать, становится важным аргументом в пользу особого отношения: «Ведь так не должно быть на свете, чтоб были потеряны дети! Мама и дети – едины! Новый человек должен быть рожден на свободе!» (г. Одинцово, мама). Разлучение матерей и детей вызывает страдание, и наносить его – преступно:

«Господин Медведев, воспользуйтесь своим правом помилования. Самое большое наказание и самое страшное для матери – находиться в дали от детей. У ВАС ЕСТЬ ДЕТИ? Днепропетровск»[185].

Заключение матерей в тюрьму квалифицируется как безнравственный поступок, который может быть приравнен к терроризму:

«Судебная власть, держащая в тюрьме (!) беременную, к тому же имеющую на иждивении двоих малолетних детей, выступает как террорист-нелюдь, берущий в заложники детей и женщин. Где же и что же наши т. н. “Гаранты”, нынешний и прежний? Представили хотя бы на минуту своих жен и детей в подобной ситуации» (Москва).

Еще одна линия аргументации апеллирует к мужественности, наличие которой не позволяет обижать слабых: «Мне казалось, что даже подполковники КГБ иногда могут быть МУЖЧИНАМИ (Москва – Houston, биолог)». Некоторые авторы указывают на политическую подоплеку дела и считают его позором для российской судебной системы:

«Женщина без уголовного прошлого, без крови на руках – мать 2-х маленьких детей, беременная – сидит в тюрьме – это позор российскому правосудию! Но что еще меня удивляет так это поведение первых дам России – где их слово в защиту… и что стоят все эти титулы и награды полученные от ЦЕРКВИ! Просто не понимаю…» (Израиль – педагог).

Эти комментарии, особенно те, что оставлены «иностранцами» (живущими в США или Израиле, странах, где имеются значительные русскоязычные диаспоры), содержат следующее противоречие. Их авторы, указывая на аморальность ареста матерей и стыдя российскую пенитенциарную систему, не упоминают о том, что уголовное законодательство демократических стран, где они живут, не предусматривает особого обращения с матерями и беременными женщинами. Это заставляет предположить, что возмущение заключением С. Бахминой может иметь иные основания, чем жестокое обращение с матерью как таковое.

б. Да или нет?

Аргументация как за, так и против досрочного освобождения С. Бахминой строилась на основе апелляции к морали и справедливости. В последнем случае, однако, «справедливым» считалось не проявление милосердия к матерям, а «классовая» справедливость, т. е. получение «капиталистами», в когорту которых, по мнению многих, входила С. Бахмина, заслуженного ими наказания. Согласно этой точке зрения, будучи членом совета директоров ЮКОСа, С. Бахмина участвовала в криминальных схемах ухода от налогов, отмывания денег и выведения из России в офшорные компании огромных капиталов. Многие россияне рассматривают ЮКОС, а также те фирмы (например, «Хопёр-инвест»), в которых С. Бахмина работала ранее, как вдохновителей постсоветской вакханалии криминальной наживы, во время которой произошло преступное перераспределение национального богатства. Это мнение неоднократно высказывалось при обсуждении дела Бахминой:

«…Вспомните, сколько крови пролилось при переделе собственности и приватизации. Какими способами пользовалась власть, перелицовывая историю и насилуя наши души. Воистину СЫТЫЙ ГОЛОДНОГО НЕ РАЗУМЕЕТ и обратно. Власть и СМИ, халявные бешеные бабки и продажные адвокаты предельно озлобили социум… САМИ КОВАЛИ И ЗЛОБУ И НЕНАВИСТЬ НАРОДНУЮ – вот и расплачиваетесь за это. Я сам подписался за освобождение Бахминой и других женщин-матерей из тюрем по статьям менее существенным, чем у нее. Но у тех женщин НЕТ хорошо оплачиваемых юристов. До них нет дела хорошо проплаченных проституированных СМИ. Почему не была поднята массированная кампания такого накала с 90 годов за освобождение беременных женщин и матерей из тюрем Ельцинской России. Все было правильно, молчали правозащитники в тряпочку, а вот с Бахминой все наоборот. Вам не нужны сотни Машек, укравших кусок хлеба для своих детей. Вам подавай деву Марию с изрядным капитальцем от криминальных фирм Ходорковского…»[186]

Такая точка зрения не беспочвенна. Развал экономики, имевший место в 1990-х годах (когда Ходорковский и другие олигархи создавали свои состояния), вызвал большее падение производства, чем во время революции, а также Гражданской и Отечественной войн[187]. Эта экономическая катастрофа имеет и человеческое измерение: согласно исследованию, опубликованному в британском журнале The Lancet, массовая приватизация в посткоммунистических странах может являться причиной по меньшей мере «миллиона преждевременных смертей»[188]; в отношении постсоветского региона иногда называется цифра 15 миллионов.

Таким образом, с самого начала дело Бахминой оказалось средоточием социального противостояния, а его дискурсивной кульминацией можно считать специальный выпуск телевизионного ток-шоу «К барьеру», вышедшего в эфир 30 октября 2008 года на Первом канале. В передаче, которую ведет известный тележурналист Владимир Соловьев, «у барьера» сходятся и излагают свои позиции два «дуэлиста» с противоположными взглядами на какую-то общественно значимую тему, а исход поединка решается зрительским голосованием. На этот раз сторона, выступавшая в поддержку С. Бахминой, была представлена Валерией Новодворской, бывшей советской диссиденткой, правозащитницей, проповедницей либеральных взглядов (ее правая позиция имела своими корнями глубокие антисоветские убеждения) и соосновательницей, совместно с харизматическим миллионером Константином Боровым, Партии экономической свободы[189]. Ее оппоненткой выступала Мария Арбатова, писательница, медиаперсона и популярная феминистка.

В. Новодворская начала изложение своей позиции, представившись членом правой (т. е. либеральной) партии, русским интеллигентом. Выступая за досрочное освобождение Бахминой, она апеллировала к необходимости проявить милосердие по отношению к матери, а также к политическому характеру дела, которое считала сфабрикованным. В качестве прецедента Новодворская упомянула дело Геси Гельфман, участницы террористической организации, связанной с убийством царя Александра II в 1881 году. Суд приговорил Гельфман к казни, но, после того как выяснилось, что она беременна, казнь была отложена до рождения ребенка, а затем заменена на бессрочное тюремное заключение. В. Новодворская утверждала, что те, кто держит в тюрьме беременную Бахмину, сотрудничают с современными палачами, которые гораздо страшнее царских сатрапов.

Ее оппонентка Мария Арбатова, высказывавшая в своих ранних книгах либеральные взгляды, но в последние годы сместившаяся влево, опровергала аргументы в пользу досрочного освобождения С. Бахминой, предлагая участникам передачи ответить на следующие вопросы: может ли милосердие распространяться только на одну группу людей – на богатых? Следует ли освободить из тюрем всех беременных женщин? И, наконец, почему российские правозащитники защищают только Бахмину, а не всех заключенных женщин?

В обоснование своей позиции М. Арбатова выдвинула три аргумента. Во-первых, она настаивала на том, что интерес к делу со стороны либеральной общественности связан с интересами ее членов, их вовлеченностью в бизнес, а вовсе не заботой о заключенных женщинах. Арбатова утверждала, что В. Новодворская защищает только «VIP-зэков»: почему, спрашивала она, вы требуете снисхождения к Бахминой, привилегированной и «раскрученной» заключенной, чьим делом занимается Запад и международное правозащитное сообщество? А как насчет других находящихся в заключении матерей – тех, что украли мешок картошки, чтобы прокормить детей, в то время как Бахмина украла миллионы? Почему никого не интересует, насколько справедливо судили их? В настоящее время, продолжала М. Арбатова, в российских тюрьмах находятся три сотни беременных женщин и более тысячи матерей с маленькими детьми: почему до сих пор никто не выступил в их защиту? По ее мнению, российские либералы мобилизовались в поддержку Бахминой, потому что в ее кампанию были вкачаны миллионы:

«…Освобождение Бахминой означало неподсудность богатых… Я уже сто раз напомнила, что параллельно Бахминой арестованной беременной Татьяне Харламовой на пересылке устроили выкидыш. И никакую общественность это ни капельки не взволновало потому, что за Харламовой не было бабок. А ее преступлением были не хищения в особо крупных размерах… А Бахмину защищали все, кто мог сесть также, как она или их близкие… Так что если вы ничего не украли и не вывезли из страны, то Бахмина – это не про вас…»[190]

М. Арбатова утверждала, что милосердие должно оказываться людям независимо от их финансового положения и что истинная причина кампании в защиту Бахминой состоит в ее классовой принадлежности: ее освобождение будет означать неподсудность богатых.

Во-вторых, Арбатова выступала против досрочного освобождения С. Бахминой, исходя из либерально-феминистской аргументации, т. е. равенства мужчин и женщин перед законом. Если, задавала она вопрос, Бахмина является обычной воровкой, а вор должен сидеть в тюрьме, то почему следует делать исключение для женщин?

И наконец, М. Арбатова протестовала против того, чтобы беременность служила «пропуском на свободу». С ее точки зрения, Бахмина забеременела специально, чтобы выйти из тюрьмы, а ее освобождение станет знаком «для всех этих зэчек», что беременностью можно воспользоваться, а это противоречит интересам ребенка. В тюрьме, полагала она, в таком случае попросту возникнет рынок спермы: «Но я против того, чтобы шла кампания романтизации беременных женщин. Я против того, чтобы дети зачинались и рождались в тюрьмах для облегчения уголовных преступлений. Я против. Я защищаю права этих детей»[191]. Таким образом, она выступала против использования женщинами репродукции и беременности в собственных интересах и в то время, когда те считают это необходимым, апеллируя к интересам ребенка, но, возможно, руководствуясь еще какими-то соображениями.

Позиция Арбатовой была многими расценена как «бесчеловечная», однако она получила поддержку большинства телезрителей и выиграла дуэль со счетом 68 981 голос против 56 818 у Новодворской. Эти цифры не являются объективными с социологической точки зрения, однако они указывают на социальное разделение, относящееся, однако, к классу в большой степени, чем гендеру. Аргументы за освобождение Бахминой касались материнства; аргументация против обосновывалась отсылкой к классу и классовому неравенству. Таким образом, дискуссия, формально сосредоточенная на гендерной проблеме, превратилась в обсуждение классового неравенства и социальной справедливости, и оппоненткой феминистки Арбатовой была выбрана не антифеминистка, а сторонница экономического либерализма.

в. Феминистская позиция

Чтобы получить представление о позиции тех, кто рассматривает дело Бахминой с точки зрения женских интересов, можно обратиться к обсуждению, состоявшемуся в интернет-сообществе Feministki[192] в Живом Журнале. Это сообщество было создано около десяти лет назад для обсуждения женских и гендерных проблем, и его участницы принадлежат к различным профессиональным и возрастным группам, но, очевидно, большинство составляют женщины от 20 до 35 лет, хотя некоторые его члены старше. Согласно правилам комьюнити, все члены имеют право как публиковать собственные сообщения («посты»), так и комментировать чужие; в сообществе запрещены оскорбления или уход от темы, и модераторы могут «забанить» нарушителей; постинги на острые темы размещаются в режиме private (т. е. видимы только членам сообщества) во избежание «интернет-глумления» и троллинга. Не-члены сообщества могут комментировать сообщения, но не имеют возможности их размещать. Язык общения – русский, и большинство участниц живут в России, Беларуси и Украине; небольшое количество проживает в Европе или Северной Америке. Члены сообщества используют ники, хотя идентичность некоторых из них не является секретом[193].

Сообщение, приглашающее участниц к обсуждению дела С. Бахминой, было размещено в сообществе на следующий день после выхода передачи «К барьеру»; под ним было оставлено 325 комментариев. Большинство участниц дискуссии поддержали досрочное освобождение, аргументируя это тем, что «если такой закон существует, его следует применить и в этом случае». Основные споры, однако, развернулись вокруг того, насколько существование такого закона (который один из членов сообщества, мужчина, назвал «привилегией») правомочно, так как он ставит под сомнение самый принцип гендерного равенства:

«Но все же, что делать с проблемой того, что, отпуская дифференцированно женщин с малолетними детьми, мы оказываем медвежью услугу феминизму?.. Если можно оправдать альтернативное правосудие для женщин, то почему можно возмущаться альтернативной оплатой труда?»[194]

Эта логика находится в русле либеральной аргументации, и одна участница обсуждения указала на равное значение обоих родителей для благосостояния ребенка, а другие настаивали на необходимости освобождения отцов наравне с матерями: «И еще: мы тут все за равноправие мужчин и женщин, ага? Тогда надо бороться и за права сидящих отцов. Давайте мужчин тоже выпустим»[195]. Считая материнство не биологическим состоянием или «особой связью», а социальной деятельностью, работой по уходу и воспитанию (потому в одном комментарии Бахмина была названа «безответственной»), участницы настаивали на важности обоих родителей:

«Я за то, чтобы эти нормы применялись одинаково к обоим полам. С какой стати не отпустить на свободу мужчину, у которого дома беременная жена? Или новорожденный ребенок? Этому ребенку очень помогло бы присутствие отца».

Отстаивая равную ответственность отца и матери за благополучие ребенка («в некоторых семьях отец важнее»), феминистки преследовали цель включить мужчин в процесс воспроизводства, а также выступали против того, чтобы беременность рассматривалась как причина для смягчения наказания или досрочного освобождения:

«Если что, я все-таки за поблажки для матерей, типа лучших условий, большего количества и более длительных свиданий с родственниками. Но никак не освобождения, иначе все идеи равноправия летят к чертям. Пускай будет УДО для молодых родителей, но тогда и для отцов тоже. Все семьи разные: возможно, в какой-то семье ребенок может больше получить от папы».

Большинство участниц обсуждения выступали за «равенство» («Я за закон, который включал бы всех») и отвергали особое обращение как «привилегию». Возникает вопрос: почему то, что являлось гарантией гендерного равенства при социализме, рассматривается многими постсоветскими феминистками как угроза ему? Иными словами, почему смысл «социальной защиты» изменяется при переходе от социализма к капитализму? И как различие позиций в деле С. Бахминой может быть связано с «классовой позицией» его носителей и их отношением к «капитализму» и «социализму»?