Книга: Эпоха открытий. Возможности и угрозы второго Ренессанса

Когда основной поток разделяется

Когда основной поток разделяется

Выполняя свои обещания, общество снижает привлекательность альтернативных экстремистских убеждений, а также помогает людям умеренных взглядов держаться вместе. В последней главе мы перечислили системные опасности, которые накапливаются в государственных системах здравоохранения, экономики, в инфраструктуре и в природе. Но наши социальные системы также становятся все более уязвимыми для системных потрясений.

Социум – это люди, живущие вместе, а социальная система – это договор об условиях сосуществования, подкрепленный общими нормами и ценностями, а также учреждениями (правительства, суды, центральные банки и т. п.), с помощью которых эти общие понятия принимают конкретную форму. В ренессансные моменты этот общественный договор подвергается повышенному давлению. Да, те силы, которые сегодня трудятся над трансформацией общества, открывают великолепные новые возможности и ужасающие новые опасности. Но этот опыт не может быть одинаковым для всех. Есть великие победы и огромные проигрыши. Удачливые избегают опасностей, несчастные испытывают на себе всю их тяжесть. Развиваются новые концентрации богатства и бедности, и неравномерные результаты подвергают сомнению наши представления о честности и справедливости. В то же время из-за растущей сложноорганизованности нам стало еще труднее разобраться, кто или что стало причиной затронувших нас изменений, и некогда ясные понятия, такие как обязательства и ответственность, тоже становятся неясными.

Честность, справедливость, обязательность, ответственность – эти понятия лежат в основе договора, на котором держится общество. Таким образом, они всегда подвергаются испытаниям; но эпоха Ренессанса ослабляет их именно в тот момент, когда технологии, позволяющие сплотить единомышленников или поднять восстание, внезапно делаются более действенными и распространенными.

Всякий раз, когда наш общественный договор по отношению друг к другу не выполняется, атмосфера единства и жизненные силы, подпитывающие гений, сменяются отчуждением и апатией. Последствия апатии особенно губительны. Нарушения общественного порядка наносят нам тяжелый удар, но мы можем от них оправиться – так же, как мы можем оправиться от материальных потрясений, о которых шла речь в предыдущей главе. Разрушенную башню мы построим заново – такова особенность человеческого духа. Но гораздо труднее построить заново башню, которая так и не была воздвигнута, потому что те, кто мог это сделать, разочаровались или растратили свои силы впустую.

Раскол тогда

После смерти Савонаролы посеянные им семена разочарования продолжали расти и подрывать общественный договор, связывающий людей воедино. В 1503 г. умер папа Александр VI, а его преемник Юлий II (1503–1513)[34], «воинственный папа», продолжал по стопам своего предшественника уводить церковь все глубже в мирские дрязги – причем нередко делал это верхом на коне и в полном вооружении – и все дальше от ее прямой духовной обязанности спасать паству. По мнению верующих христиан, новый папа, занявший римский престол, проявлял аппетит к земной власти, сравнимый с аппетитом другого Юлия – Цезаря. Прочие высокопоставленные священники, следовавшие его примеру, казалось, тоже были гораздо больше озабочены властью над людьми, чем служением им, которому учил Иисус Христос. Вместо бедности они выставляли напоказ свое богатство. На правах крупных донаторов они вмешивались в законодательство. Они открыто тратили деньги – и порой так же открыто предавались разврату, – но при этом продолжали проповедовать по воскресеньям милосердие и добродетель.

В сознании людей начала прорастать мысль о том, что, возможно, «католическая» церковь (от греч. katholikos, «всеобщий») получила это название по ошибке. Если она не представляет их убеждений, значит, чтобы прийти к Богу, ее придется обойти.

Переломный момент наступил в 1517 г., когда один благочестивый монах из немецкого города Майнца увидел, как местный архиепископ продает богатым грешникам индульгенции, чтобы получить деньги на покупку очередного здания для церковных нужд. В знак протеста 31 октября 1517 г. Мартин Лютер прибил свои 95 тезисов, или «Диспут о прояснении действенности индульгенций» (Disputatio pro declaratione virtutis indulgentiarum), к дверям церкви Всех Святых в Виттенберге, тем самым невольно положив начало процессу, который получил название Реформации[35].

Как и Савонарола, Лютер начинал свою карьеру в Римско-католической церкви как монах и священник, проповедовавший принципы строгой экономии и нравственного совершенства. Сам Лютер утверждал, что следует по стопам Савонаролы [34]. Но, в отличие от последнего, Лютер критиковал не только погрязшего в пороках папу, но и институт папской власти в целом. Утверждение, будто между Богом и верующими может стоять человек, имеющий право определять судьбу их душ, было, по его мнению, глубоко порочным. И если вся церковь разделяла концепцию папской власти, значит, церковь следовало полностью отвергнуть. Лютер представлял себе глубоко реформированную церковь, которая отнимет у священников право раздавать Божье прощение и сделает это личным делом, касающимся только Бога и грешников, а также заменит латынь национальными языками, сделав Библию и церковные службы более доступными для понимания простых людей, чтобы они могли лучше позаботиться о своих душах.

Как и в прошлый раз с кампанией Савонаролы, то, что в другое время и в другом месте могло остаться лишь туманной философской критикой, здесь и сейчас нашло отзывчивых слушателей, которые были подогреты разочарованием и готовы к решительным действиям против коррупции, которую видели своими глазами. Но если кампанию Савонаролы в конечном счете задушили те влиятельные люди, которым он угрожал, то идеи Лютера продолжали распространяться до тех пор, пока не погубили их. Они раскололи один из старейших европейских институтов, потрясли властные структуры половины континента и втянули его жителей в продлившуюся более ста лет войну.

Решающую роль сыграло печатное слово, особенно памфлеты. Савонарола открыл убеждающую силы печати – Лютер усилил ее. Поначалу он даже был ошеломлен тем, насколько широко разошлось его послание. Он писал другу:

Однако Лютер, плодовитый писатель, быстро оценил преимущества случившегося. Одна пятая часть всех памфлетов, изданных в Германии между 1500 и 1530 гг., была подписана его именем: памфлеты позволяли быстро довести свои взгляды до сведения других лидеров общественного мнения, помогали им всем поддерживать контакт, обмениваясь размышлениями и опытом, а также транслировать сообща выработанную программу для более широкой, чем раньше, аудитории [36].

Разобщенные правители, разочарованные массы

Какими бы ни были его первоначальные намерения, Лютер раздул новый костер общественного недовольства. Непримиримая вражда завязалась между теми, кто поддерживал папскую власть, и теми, кто поддерживал предложенный Лютером новый общественный договор, согласно которому Рим полностью лишался всех полномочий (часть из них отныне считалась недействительными, часть переходила в руки светских властей).

Многие правители Европы встали на сторону Лютера и его более инклюзивной «протестантской» концепции – их мотивы, вероятно, варьировались от искреннего духовного поиска до прагматичных политических соображений. Освобожденные теологией Лютера от папского наказания, власти Англии, Дании, Швеции, Германии и Швейцарии начали изымать церковное имущество, захватывать церковные земли, а также передали в руки государства право назначать священнослужителей, организовывать общественное образование, следить за нравственностью и заботиться о бедных. Однако они столкнулись с бурным возмущением убежденных католиков среди собственного населения. Новые гражданские войны, на этот раз на религиозной почве, вспыхнули и распространились по всем государствам Европы. С 1520-х гг. до конца века на континенте менее 10 лет прошло мирно, в следующие полвека – всего два года [37].

Крестьяне и горожане, принимавшие участие в гражданских войнах, сражались не только за веру. Они стремились отомстить правящим классам за многолетнюю эксплуатацию, от которой, согласно реформационной риторике, больше не должны были страдать. Библия – Лютер призывал людей читать ее самостоятельно, и благодаря ему она была переведена на понятный крестьянам язык (немецкий) – познакомила население с радикальными представлениями о том, каким на самом деле следовало бы быть обществу: честный труд должен вознаграждаться, общее благо должно быть защищено от посягательств власть имущего меньшинства. Притеснение знатью простолюдинов, с которым последние давно смирились, воспринимая его как неотъемлемую часть мироустройства, вдруг стало выглядеть чрезвычайно несправедливым – и даже безбожным. Это была взрывоопасная идея. С 1524 до 1525 г. около четверти миллиона крестьян Священной Римской империи приняли участие в Крестьянской войне, самом мощном народном восстании, подобного которому Европа не увидит вплоть до Французской революции (примерно через 250 лет). Война началась довольно невинно, с обычного спора между землевладельцами и фермерами-арендаторами о росте арендной платы и увеличении податей. Но на этот раз землевладельцы (в основном католические монастыри и церкви) занимали оборонительные позиции, а протестующие были полны сознания своей правоты. В результате десятки тысяч протестующих были убиты имперскими солдатами, еще тысячи подверглись пыткам. Параллельно более мелкие протесты происходили в других странах Западной Европы: восстание комунерос в Испании (1520–1521) против непосильного гнета налогов; Большой продовольственный бунт в Лионе (1529) из-за роста цен на пшеницу; восстание страччони (мотальщиков шелка) в Тоскане (1531–1532) после их изгнания из государственных учреждений; Благодатное паломничество (1536–1537) в Англии, вызванное религиозными реформами, ростом цен на продукты питания и новыми налогами. Подогретое Реформацией враждебное отношение к традиционной власти в сочетании с ростом безработицы, экономической нестабильностью и увеличением численности молодого населения привело к тому, что бунты и народные восстания по всей Европе вспыхивали от малейшей искры [38]. Само их количество увеличивало масштабы конфликтов и нанесенный ими ущерб и часто приводило к обострению протестов, начинавшихся довольно умеренно [39].

Таким образом, в XVI в. десятки тысяч человек погибли и сотни тысяч превратились в беженцев – население Европы раскололось на католиков и протестантов. Это была самая большая миграция населения в Европе до Первой мировой войны [40]. Колонны несчастных «тянулись по всем европейским дорогам», некоторых нужда толкала на преступления [41]. Когда в 1526 г. герцог Норфолкский остановил толпу английских крестьян и потребовал разговора с их предводителем, крестьяне находчиво ответили: «Вы спрашиваете, кто наш предводитель, – вот вам честный ответ: его имя Бедность, и это он, вместе со своим братом Нуждой, привел нас сюда» [42]. Беженцы несли с собой страхи и тревоги. Горожане, благодаря развитию медицины осведомленные о роли мигрантов в распространении болезней, инстинктивно старались избавиться от них или изолировать. Строились огромные богадельни, чтобы бродяги не попадались на глаза добропорядочным гражданам. По всей Западной Европе были приняты законы против мигрантов – чужим нищим приказывали покинуть город в строго обозначенный срок (обычно три дня) под страхом разнообразных наказаний: тюремное заключение, порка или каторжный труд на торговых кораблях. Но количество мигрантов росло слишком быстро, а чиновников было слишком мало, чтобы эти законы действительно выполнялись.

Социальные проблемы продолжали расти, а социальный порядок ослабевал, не в последнюю очередь потому, что договоренности, которые удерживали общество, не смогли адаптироваться к новым ожиданиям и к той силе, с которой они были высказаны.

Новый раскол

Изложенное выше кажется подозрительно знакомым. Тогда в народе росло ощущение, что высшие слои общества пренебрегают всеми остальными. Те, на кого была возложена обязанность заботиться о благополучии общества, были заняты не спасением народа, а собственным обогащением. Но их недобросовестность была разоблачена, и они утратили доверие народа. Общество раскололось. Всем пришлось заплатить ужасную цену, чтобы восстановить его целостность.

Сегодня мы оцениваем благополучие – и организации, созданные для его поддержки, – не столько в духовных, сколько в материальных терминах: доход, образование, продолжительность жизни, а также понятия, которые мы признаем как основные составляющие человеческого достоинства, – безопасность, возможность выбора и самовыражение. Но даже с учетом этих светских особенностей изложенные выше причины недовольства не случайно кажутся нам знакомыми. «Она обладает неутомимым стремлением к расширению своего могущества» [43]. Эти слова мог бы произнести Лютер, описывая папскую власть. Однако их произнес в 1999 г. выдающийся активист движения за свободную торговлю Ронни Холл о Всемирной торговой организации.

Это произошло во время «Битвы в Сиэтле», – около 3000 министров и представителей стран – членов ВТО (тогда их было 135) собрались в Сиэтле, чтобы начать новый «миллениум-раунд» переговоров по вопросам мировой торговли [44]. Их встретили от 40 до 100 тысяч недовольных, которые вышли на улицы и окружили место проведения конференции в знак протеста против организации, которая, несмотря на заявленное стремление поддерживать «открытую торговлю в общих интересах», была занята, по их мнению, продвижением интересов богатых за счет бедных и незащищенных групп населения. «Открытая торговля» стала для них эвфемизмом, который ВТО использовала для уничтожения демократических систем защиты рабочих, общества и окружающей среды, чтобы помочь инвесторам получать более высокие возвраты на вложенный капитал.

Протест был подавлен полицейскими, вооруженными перцовым спреем, слезоточивым газом, электрошоковыми гранатами и, наконец, резиновыми пулями. Но среди людей по-прежнему тлело недовольство. Встреча в Сиэтле не стала новым раундом переговоров по вопросам всемирной торговли. В общественный дискурс вошли понятия «антиглобализация» и «справедливая торговля». Все последующие глобальные встречи мировых правительств – встречи ВТО, Всемирного банка, МВФ, «Большой восьмерки», «Большой двадцатки», Всемирного экономического форума – сопровождались массовыми социальными протестами.

Потом лопнул пузырь доткомов и случилась террористическая атака 9/11: разговоры о глобализации стихли и толпы рассеялись. Гражданские свободы были ограничены, инакомыслие стало непатриотичным, особенно в Соединенных Штатах. Внимание народа обратилось в другую сторону: очевидная угроза транснациональных корпораций ослабла, и в качестве главных злодеев на омрачившейся международной сцене снова выступили военные. Тем временем в развитых странах возвраты на капитал росли, а заработная плата оставалась неизменной, – а значит, с каждым годом все больше и больше денег, заработанных в этих странах, переходило к богатым [45]. В результате с 2001 по 2007 г. общий объем частных капиталов в Северной Америке и Европе – общая стоимость домов, инвестиций и других активов, за вычетом долгов, – увеличился в два раза, с 75 триллионов долларов почти до 150 триллионов долларов [46], при этом ведущим 10 % богатых домохозяйств принадлежало 65–70 % этого имущества [47]. Для капиталистов развитых стран это были лучшие (в долларовом выражении) пять лет за всю историю. Наемные работники кое-как поддерживали свое существование.

99 новых тезисов об индульгенциях

Переломный момент для домохозяйств в развитых странах мира наступил, когда весь мир переживал последствия глобального финансового кризиса. Непосредственные последствия кризиса были достаточно тяжелыми (см. главу 6). Теперь, пережив рекордные потери права выкупа, безработицу и сокращение заработной платы и социальных пособий, общественность обнаружила, что богатые, чья инвестиционная деятельность и стала причиной кризиса, вовсе не испытывают схожих неудобств. Во всех странах ОЭСР с 2007 по 2011 г. доходы наименее обеспеченных 10 % наемных работников упали вдвое быстрее, чем доходы наиболее обеспеченных 10 % граждан. В США доходы 1 % самых обеспеченных граждан вообще не изменились. Более того, они даже остались с прибылью [48].

Общественный договор в США традиционно поддерживал терпимое отношение к разнице доходов – каждый американец имел право усердно работать и разбогатеть, – но это было уже чересчур. После окончания кризиса и до 2011 г. положение 99 % населения (чьи доходы уже упали на 12 %) еще ухудшилось, а доходы наиболее состоятельного 1 % восстановились почти полностью [49]. В результате их доля в накопленном богатстве нации, по сути, выросла так, что к 2011 г. 1 % граждан контролировал 37 % всех доходов американских домохозяйств. Это поколебало привычные многим американцам понятия о справедливости и честности. 1 % самых обеспеченных граждан не делали деньги, они переводили их из чужих карманов в свои собственные. Многим пришлось дорого заплатить за кризис: выплатой долгов из денег, которые могли бы быть потрачены на образование, транспорт или снижение налогов; своими рабочими местами (с 2008 по 2009 г. девять миллионов американцев лишились работы) [50]; и даже своими домами (с 2008 по 2013 г. банки обратили взыскание на 4,5 миллиона домов – трехсотпроцентный прирост по сравнению с предыдущей пятилеткой) [51]. Самые состоятельные получили прибыль.

Доля трудоустроенного трудоспособного населения США, 1990–2015 гг.

Значительная доля работников в США потеряли работу (и до сих пор не нашли новую).

US Bureau of Labor Statistics (2015). “Labor Force Statistics from the Current Population Survey: Employment-Population Ratio.” United States Department of Labor. По материалам data.bls.gov

Разочаровавшись в «выходе из кризиса», которого на самом деле не произошло, в сентябре 2011 г. несколько сот человек собрались под лозунгом «Мы – 99 %» и в знак протеста оккупировали Зукотти-парк в Нью-Йорке, неподалеку от Уолл-стрит. Выступление, которое в другое время и в другом месте, возможно, осталось бы малозаметным актом гражданского неповиновения, неожиданно привлекло огромное количество сторонников среди недовольной мировой общественности. В течение месяца движение «Захвати» распространилось более чем в 950 городах в 82 странах на пяти континентах.

Протесты в демократическом мире

Движение «Захвати» стало мировым брендом, но оно само по себе было вдохновлено общественными протестами в Европе и арабском мире. В отличие от финансового кризиса в США, финансовый кризис, ударивший по некоторым европейским странам – Испании, Греции, Ирландии, Исландии и Италии, – намного превышал ресурсы правительств этих стран и лишал их возможности справиться с ситуацией. Они обратились за помощью в Европейский союз, Европейский центральный банк и Международный валютный фонд (известные под общим названием «The Troika»). «Тройка» предоставила им помощь – при условии, что они примут новые бюджеты и сократят государственные расходы на общественные нужды.

Эти «меры строгой экономии» совершенно не понравились населению, которое уже потеряло рабочие места и доходы в результате банковского кризиса. Те же люди, которые сначала смотрели сквозь пальцы на безрассудное кредитование, теперь требовали, чтобы правительства приватизировали государственные активы, сократили пенсии и зарплаты служащим госсектора, а также государственные расходы на общественные нужды, – чтобы международные кредиторы получили разумные гарантии того, что долг будет выплачен. В Греции начиная с 2010 г. сотни тысяч людей приняли участие в «Движении возмущенных граждан» – серии сидячих забастовок и общественных протестов [52]. Это были самые активные протесты в Греции со времен восстания против военной хунты в 1973 г. В Испании и Португалии, где безработица среди молодежи взлетела выше 40 %, тысячи участников движения «Indignados» («Возмущенные») в мае 2011 г. вышли на улицы, еще миллионы приходили в лагеря протестующих – волнения прокатились по всей стране [53]. В Италии в 2011 г. режим строгой экономии вызвал протест – в Риме против него выступило около 200 тысяч человек, а также новый кабинет неизбранных управленцев, целью которых было восстановить доверие международных кредиторов [54]. В конце 2013 г., после самого долгого в послевоенной истории Италии периода рецессии, на фоне безработицы среди молодежи, остановившейся на >40 %, возникло общенациональное Движение с вилами, к которому присоединились тысячи студентов, фермеров, рабочих и безработных, – оно показало, что правительству не удалось восстановить доверие народа. В марте 2011 г. в Лондоне произошел самый масштабный протест со времен начала войны в Ираке в 2003 г. – после того как правительство Великобритании запустило собственный план строгой экономии, чтобы выплатить возросший до 1,5 триллиона долларов долг для спасения британской банковской отрасли, на улицы вышло около полумиллиона человек [55]. Заявление о мерах экономии, которые к 2020 г. должны были снизить государственные расходы Великобритании, отныне исчисляемые как долю ВВП, до уровня 1930-х гг., совпало с появившимися в СМИ сообщениями о том, что миллиарды фунтов залоговых денег были использованы для выплаты банковских бонусов [56]. В июне 2015 г. более четверти миллиона британцев вышли на улицы Лондона в знак протеста против очередного раунда ужесточения режима строгой экономии [57].

Массовое разочарование стало предпосылкой серьезных политических сдвигов, как влево, так и вправо, по всей Европе. В 2012 г. президентом Франции был избран кандидат от Социалистической партии Франсуа Олланд, завоевавший сердца уставших от рецессии граждан обещанием обложить 75-процентным налогом все доходы выше 1 миллиона евро. (Сверхналог истек в 2014 г.) В то же время крайне правая партия Франции, Национальный фронт, одержала исторический успех на региональных выборах со своей анти-ЕС, антииммиграционной протекционистской программой. В 2015 г. Консервативная партия Великобритании снова получила большинство голосов британских избирателей после национальной кампании, в ходе которой приняла на себя обязательство провести публичный референдум по вопросу о выходе из Евросоюза. Через несколько месяцев потерпевшая поражение Лейбористская партия Великобритании избрала подавляющим большинством голосов наиболее левого лидера в своей истории [58]. В Испании политика строгой экономии вызвала появление партии «Podemos» («Мы можем») – возникнув в 2014 г., она очень быстро стала второй по численности партией в стране, а к концу года набрала больше лайков в Facebook, чем все остальные партии вместе взятые. В 2015 г. ее популярность стала угасать, отчасти из-за появления движения «Ciudadanos» («Граждане») – «правых подемос», которые привлекли к себе испанских избирателей обещанием искоренить коррупцию в правительстве [59]. В том же году греки проголосовали за включение в правительство Коалиции радикальных левых (СИРИЗА) и потребовали изменения условий выплаты долга иностранным кредиторам. Треть граждан Греции живет за чертой бедности, и они хотели помощи, а не суровой экономии. Таким образом, в 27 странах Европейского союза ни одно правительство, находившееся у власти в период финансового кризиса, не избежало поражения на следующих выборах – только Ангела Меркель все эти годы непрерывно сохраняет свои полномочия [60]. Избиратели отвергли те карты, которые им сдали, и перетасовали колоду.

Протесты в автократическом мире

В авторитарных и квазиавторитарных государствах политические механизмы перенаправления массового недовольства к новому общественному договору ослаблены, и протесты, как правило, заканчиваются либо репрессиями, либо революциями. Волна протестов, которая привела к свержению президента Туниса в январе 2011 г. (вызванная голодом, безработицей и повышением стоимости жизни), к декабрю 2013 г. докатилась до Египта, Ливии и Йемена, где правителей также заставили покинуть свои посты; вызвала массовые гражданские беспорядки в Бахрейне и Сирии; разожгла протесты в Кувейте, Ливане, Омане, Марокко, Иордании и других арабских странах. Движущие силы «арабской весны» не сводились к одной лишь экономической несправедливости, которая спровоцировала сидячие забастовки по всей Северной Америке и привела к краху правительства в Европе. Растущая разница в материальном положении граждан в арабских странах сыграла свою роль, но кроме нее существовали и другие факторы, о которых уже шла речь в этой книге: растущее молодое население, получившее более качественное образование и раздосадованное тем, насколько предложенный им общественный договор отличается от общественного договора, которым пользуются их сверстники в других странах мира; потрясения, в результате которых цены на продукты взлетели, а над мелкими общинами нависла угроза голода; вопиющая коррупция, кумовство и притеснения в общественных системах, которые по умолчанию ставили интересы сильного меньшинства выше интересов экономически безгласного большинства.

В Китае также происходят все более частые и интенсивные публичные протесты, хотя из всех авторитарных режимов современного мира Коммунистическая партия Китая обладает наиболее эффективным и сложным аппаратом для перевода в другое русло и рассеивания инакомыслия. Проект «Золотой щит», или «Великий китайский файрвол», препятствует организации гражданских акций; в середине 2015 г. в рамках полицейской программы было арестовано 15 тысяч человек за преступления, «ставящие под угрозу безопасность интернета» [61]. Когда люди действительно выходят на улицы, в этих местах быстро появляется полиция, подавляющая их одной только численностью, – так, в феврале 2011 г. китайские пользователи интернета, вдохновленные примером «арабской весны», призвали сторонников «жасминовой революции» собраться на популярной площади Пекина, – но, когда люди пришли на площадь, там уже дежурили сотни полицейских [62]. В то же время режим прилагает немало усилий, чтобы наделить своих граждан конкретными материальными благами (исторически беспрецедентный экономический рост, улучшение государственных услуг и программ социального обеспечения), и проявляет намерение ограничить собственную коррупцию. Режим умело пользуется методами мягкого воздействия, такими как образование и средства массовой информации, для формирования у общественности уверенности в том, что правительство «служит народу», одновременно посредством точечных жестких мер давая понять, что любая попытка бросить ему вызов потерпит неудачу. Хорошее правительство, вышедшее из народа и работающее для народа, – таков общественный договор, принятый в Китае. Пока он зарекомендовал себя как устойчивый и способный адаптироваться к потрясениям, которые привели к смещению руководства в других странах.