Книга: Зоология и моя жизнь в ней

Об исторических преобразованиях взглядов на коммуникацию у животных

Об исторических преобразованиях взглядов на коммуникацию у животных

Этим вопросам посвящены первые две главы моей книги, о которой идет речь. Изучение коммуникации у животных охватывает период длительностью около 80 лет. Основы этого направления исследований были заложены в момент становления так называемой классической этологии, ядром которой следует считать этологическую теорию инстинкта Конрада Лоренца. На протяжении последующих десятилетий взгляды на сущность коммуникации у животных не раз претерпевали значительные изменения, обязанные приверженностью той или иной группы исследователей к неодинаковым познавательным и методологическим установкам. Характер последних, в свою очередь, определялся общим научным климатом сменяющих друг друга этапов в развитии биологии и других так или иначе связанных с ней дисциплин.

С моей точки зрения, ход событий удобно подразделить на следующие три основных этапа. 1. Нащупывание пути (описания качественного характера); 2. Интенсивные эмпирические исследования количественного характера; 3. Отвлеченное теоретизирование, потеря реальных ориентиров. О переходе от этапа 1 к этапу 2 многое было сказано мной в книге «механизмы коммуникации у птиц», вышедшей 34 года назад. В той, о которой идет речь сейчас, наиболее важной, на мой взгляд, является обсуждение сути современного состояния представлений о сигнальном поведении животных на этапе 3.

Я вижу основную тенденцию происходящего в последние пять десятилетий в утрате интереса к тому, что реально происходит в природе. Начало этому было положено интервенцией в область поведенческих наук кабинетных теоретиков, стоявших на позициях генетического редукционизма. На протяжении 1970-х гг. литература по проблемам поведения животных оказалась наводненной надуманными схемами алгебраического характера (альтруизм, реципрокный альтруизм, итоговая приспособленность, отбор родичей и многое другое) и моделями (типа «стабильной эволюционной стратегии»)[323], которые, с точки зрения мыслящего натуралиста, невозможно, при всем желании, сопоставить с чем-либо, реально происходящим в природе.

Около 20 лет назад видный этолог Р. Прум писал: «С середины 1960-х годов в сравнительных биологических дисциплинах произошла революция в методах реконструкции филогенеза путем выдвижения гипотез относительно хода эволюции. Помимо таксономии и филогенетической систематики, эти подходы нашли применение в биогеографии, функциональной и эволюционной морфо логии. Однако за тот же период интерес к этологическому подходу, выдвинутому Лоренцом, Тинбергеном и их последователями, увял под напором адаптационизма, социобиологии и нейробиологических перспектив в сфере эволюции поведения».

В результате в последние десятилетия эмпирические исследования, направленные на поиски реальных механизмов организации коммуникативного процесса, оказались погребенными под лавиной отвлеченных, умозрительных спекуляций наивно адаптационистского толка. Суть этих рассуждений сводится к тому, каким образом сигнальное поведение особи может способствовать повышению ее приспособленности или, напротив, снижать ее. А коль скоро коммуникативное поведение рассматривается как непременно адаптивное, внимание переносится с анализа реально происходящего на гипотетические пути становления «сигналов» в эволюции на основе тех или иных форм отбора (в особенности, полового). В результате рассмотрение проксимальных механизмов, работающих в коммуникативном процессе, подменяется схоластическими упражнениями по поводу того, например, почему сигналы животных непременно должны быть «честными». Причем речь идет не о каких-то конкретных сигналах в той или иной группе животных (скажем, насекомых, птиц или млекопитающих), не говоря уже об отдельных видах, но о «сигналах животных вообще».

Я вижу причину такого рода изменений в общей направленности взглядов в этой области знаний за последние 20–30 лет в резком изменении контингента лиц, считающих себя причастными к обсуждаемому вопросу. Если раньше это была сфера интереса зоологов, занятых конкретными этологическими изысканиями, то на протяжении рассматриваемого периода инициатива перешла здесь в руки тех, для кого животные ни в какой мере не являются непосредственным объектом исследований. Таким образом, свои знания они могут получить только из вторых рук (учебники этологии) или из третьих – через околонаучную популярную литературу.

В этом не было бы особенной беды, если бы процессы коммуникации у животных не представляли бы собой тонкой материи, проникновение в которую попросту невозможно без собственного длительного опыта непосредственного их изучения в природе. Можно задать вопрос, мог ли бы стать Нобелевским лауреатом Нико Тинберген, если бы он не посвятил годы жизни полевым экспериментам по коммуникативному поведению насекомых и наблюдениям за поведением чаек. Все это теперь признано неинтересным на фоне споров о том, например, кто больше «выигрывает» в ходе коммуникации – отправитель «сигнала» или его приемник.

Позже, в 1980-1990-е гг., с началом возрождения интереса к возникновению языка, тема сигнального поведения животных привлекла к себе внимание лингвистов, психологов и философов. Понятно, что при отсутствии у них какого-либо собственного опыта работы в этой сфере, их представления не могли сформироваться иначе, как под влиянием тех обрисованных выше абстрактных схем, которые стали доминирующими в предшествующие два десятилетия. Опираясь на них, о сигналах животных рассуждают философы лингвисты и антропологи. О направлении их изысканий можно судить по названиям некоторых их публикаций, таких, например, как «Корректное применение теории сигнализации животных к коммуникации людей».

Сама лексика, господствующая в такого рода публикациях («честная коммуникация», «обман» и т. д.), очевидным образом свидетельствует об их антроморфической направленности. Психологи, которые наряду с философами и лингвистами также активно включились в последние десятилетия в обсуждение проблем эволюции коммуникативного поведения животных, находятся в плену созданной первыми и господствующей сегодня парадигмы, именуемой «когнитивной революцией». Ее суть изложена в программной, хотя и мало убедительной заметке под многозначительным названием «Почему животные когнитивны?»[324] (да простит мне читатель буквальный перевод, необходимый для точной передачи всей нелепости поставленного вопроса). Ее авторы пишут: «Вообще говоря, подход на почве когнитивизма дает единственную возможность оперировать научными методами со всеми теми способностями животных, которые определяют их лабильные и изощренные формы поведения. [Эти последние] могут оказаться более широко распространенными, чем это часто выглядит с нашей, по необходимости антропоцентричной позиции» (курсив мой. – Е.П.).

Суть парадигмы состоит в отказе от следования правилу Ллойда Моргана, сформулированного в 1903 г. Оно по своей значимости в науках о поведении равносильно общему методологическому принципу бритвы Оккама и может рассматриваться как его частное приложение. Рекомендация гласит: «Ни в коем случае не следует интерпретировать действие как результат проявления более высоких психических способностей; если есть возможность объяснить его как проявление способностей, отвечающих более низкой психологической шкале.

Любопытно видеть, с каким пренебрежением авторы цитированной статьи относятся ко всему, сделанному за предыдущие два этапа развития наук о поведении животных. Они пишут: «Таким образом, рассмотрение животных в качестве когнитивных систем не следует ограничить только лишь феноменами лабильного поведения, напоминающего наше с вами, оставив объяснения поведения более простых организмов как обязанное попросту врожденным механизмам либо научению посредством ассоциаций» (курсив мой. – Е.П.).

Переход на рубеже 1960-х и 1970-х гг. с рельсов полевой и экспериментальной этологии к формальным построениям социобиологии привел научное сообщество к совершенно ложному представлению о том, что с приходом этих воззрений эволюционная биология стала наукой не о животных, а о генах. Так современное ее состояние преподносят широкому читателю популяризаторы науки[325]. Результатом когнитивной революции стало то, что теперь со страниц научных журналов на нас смотрят бактерии-альтруисты, муравьи, умеющие считать, и киты, рифмующие свои песни для лучшего их запоминания[326]. Таков, увы, мейнстрим в той сфере науки, которую еще по привычке именуют «этологией», но с которой все это не имеет ничего общего.